земляника с привкусом дыма

Лёгкие будто разрываются. Грудную клетку печет, а размашистый стук сердца отчётливо слышен в заложенных ушах. Глаза щиплет из-за того, что они выпучены прямо в воде, всматриваются в темноту, а ладони изо всех сил стучат, скребут и толкаются в стенки железной бочки, прочность которой превосходила сталь. В лёгких отчаянно не хватало кислорода. В ушах, помимо биения сердца, ощущается нарастающий мерзкий писк, переходящий на ультразвук, который заставляет Иетсуну раздирать кожу на лице в попытках вскрыть черепную коробку и достать оттуда источник звука. Тело сводит судорогами, в закрытой бочке ни зги не видно, а вода начинает потихоньку просачиваться в рот и в нос, затекая в дыхательные пути, несмотря на рьяное сопротивление. Тсуна всеми силами пытается разломать тесную бочку, чтобы вдохнуть хоть немного, но ни черта не получается, даже после таких жестоких отцовских тренировок на грани жизни и смерти, даже после стольких поломанных костей. Неумолимо в глазах Иетсуны начало темнеть. Потихоньку мальчик девяти лет начал терять сознание. Как бы он ни противился такому исходу, как бы яростно ни пытался цепляться зубами за жизнь всеми силами, все его усилия оставались тщетны. Паника давила на мозг, бесконечный страх все сильнее завладевал ребенком, и он чувствовал абсолютную беспомощность перед отцом. Он ведь держит закрытой бочку до сих пор. Чувствуя, как сын уже на последнем издыхании выворачивается, толкает стенки, Иемитсу ничего не делает, только лишь смотрит на то, как мальчик мучительно умирает. Когда Иетсуна почти потерял сознание, в его голове билась мысль: «Неужели все действительно закончится вот так?!» Серьезно, вот прямо так? Он сдохнет, как позорная псина, из-за чертовых тренировок папеньки? Будучи в изоляции с самого детства и проведя столько времени за учебниками, тренировками, пытаясь элементарно выживать, усваивать как можно больше информации и хоть как-то справляться? Не увидит мир хоть немного, не ослабит поводок на шее, не встретит маму и Еши? Не испечет с ними больше яблочный пирог, не увидит закатное солнце Намимори, не попробует землянику – ягоду, которая очень ему понравилась на картинках, но вкусить ее он не имел возможности? Неужели он заслуживает настолько тошной, совершенно дурацкой и просто абсурдной смерти? Прямо в этой чертовой бочке по прихоти отца? Да ни черта подобного. Из груди поднималась обида, досада, разочарование и неприятие, огромнейшей волной заставляющая вскипать ярость и отчаяние, направленные только на одну фигуру, виновную в происходившем. Ублюдок-Иемитсу. Его отец. В этот последний момент Иетсуна испытал такой обширный гнев, такую черную ненависть, о какой раньше даже думать боялся. Настолько необъятный поток чувств он пропускал через себя впервые в жизни, и именно на эту бьющуюся в сознании мысль отреагировало Оно. Откуда-то из глубины поднялась волна сметающего все на своем пути бесконечного тепла, дающего покой, защиту и чувство безопасности, которое, пожалуй, маленький Тсуна не испытывал вот уже пять лет кряду. В последние секунды отметив, что крышка бочки сразу же открылась и явила взору восторженно улыбающееся лицо Иемитсу, что-то начавшего громко говорить, Иетсуна не стал слушать эту душещипательную речь и понадеялся, что его слез не видно из-за воды, после чего со спокойной душой отключился. Он не знал, что его Пламя в тот момент переключится на Иемитсу, и мальчика оставят на несколько часов в той же комнате запертым, чтобы Пламя выдохлось и погасло, иначе была бы возможность у отца сгореть заживо. Не знал также, что после этого знаменательного дня жизнь, и так походившая на ад, станет настолько невыносимой, что он будет до конца своих дней жалеть, что пробудил свое Пламя, а не сдох в этой самой бочке, наполненной водой. Иетсуна просто спал. Иетсуне было девять. Вскочив с кровати, блондин стиснул руки у груди, сжимая ночную рубашку, и не мог остановить свое тяжёлое хриплое дыхание с истеричными нотками. Взгляд не мог сконцентрироваться ни на чём, из-за чего метался по всей комнате, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, в ушах сердце стучало набатом, а во рту против воли появился горький обжигающий привкус воды, что ощущался на языке тогда. Лёгкие сперло, руки тряслись, а тело сводило в судорогах. Иетсуна скукожился и свернулся в клубок, поджав под себя ноги и руки и уткнувшись в колени носом, и пытался замедлить дыхание, разжать затекшие пальцы и не дать кому-то даже повода что-то заподозрить. Он бы, пожалуй, не выдержал, если бы сейчас вот в таком состоянии на него кто-нибудь наткнулся. Беспомощность. Абсолютная, давящая, без возможности дать отпор и сопротивляться. Сметающая все попытки начисто. Полностью потерянный контроль. Чувство, что от действий Иетсуны не зависит ничего. Вся жизнь не в его руках. Он будто тонет в тине и грязи болота, пытается карабкаться, дёргаться, изо всех сил пытается нащупать хоть что-нибудь, от чего можно было оттолкнуться, чтобы всплыть, но лишь вязнет и вязнет все сильнее в разъедающей кожу кислоте, которая забивается в глотку и нос, не давая дышать и заставляя судорожно пытаться поймать воздух ртом. Высушенные губы беззвучно открываются и закрываются, а руки накрывают уши, побуждая тело скукожиться и сжаться ещё сильнее. Иетсуне бесконечно душно. Помещение теплое, воздух в нем застоявшийся, и подросток рад был бы пройти к окну и его открыть, но ноги не держат, и тело не слушается. Это, конечно, его не останавливает, из-за чего блондин валится прямо на пол – грохоту позавидовал бы даже его братишка по утрам. Но, будто в бреду, он пытается встать, цепляясь за стены и оставляя на тех видимые царапины от ногтей, заваливается на бок, но кое-как доходит до окна, после чего, наваливаясь на оное, быстро открывает, чуть ли не выламывая оконную раму, и валится на пол, чувствуя спасительную прохладу. На часах всего пять тридцать утра. Прогреться воздух на улице еще не успел, поэтому Иетсуна облегчённо вздыхает, открывая мутные глаза, и пялится в потолок без единой мысли в голове, ощущая лишь как ветерок треплет растрёпанные волосы и пижаму, ласково проходясь по разгоряченному после кошмара телу. Потихоньку дыхание восстанавливалось, а сжатые челюсти разжимались, успокоенные потоками свежего воздуха. Иетсуна обессиленно прикрыл глаза и побился несколько раз затылком о пол. Заебало. Так заебало, что хоть вешайся. Кошмары – худшее, что может быть на этом свете, как и посттравматическое стрессовое расстройство, заставляющее парня переживать это из раза в раз не только во снах, но и на протяжении всего дня. Причем триггер ловить блондин может с простейших и беспорядочных вещей. И никогда он не знает, когда эта хрень припрет в следующий раз. Вот это – беспомощность. Перед самим собой. Иетсуна не владеет собой. А должен. Босс должен. Издав тихий стон, Иетсуна дрожащими руками прикрыл лицо, выдыхая. Сил вставать не было совсем. Как-то некстати навалилась чудовищная апатия, от которой ноги, и так не слушавшиеся, совсем обмякли и заставили Саваду лежать на холодном полу и смотреть сквозь потолок, не обращая внимание на то, как на краю зрения на стенах стали мелькать чудовища и непонятные завихрения, рождённые больным и уставшим мозгом в попытке справиться с подобным выбросом адреналина. В полноценные галлюцинации это не переходило почти никогда, так что беспокоиться блондин не стал. Впрочем, даже если бы хотел – сейчас точно не смог бы. — Чего на полу развалился, Никчёмный Тсуна? – от неожиданного и достаточно громкого вопроса Иетсуна подпрыгнул на месте и вскочил, как ошпаренный. То, что приближение репетитора он не заметил, не было чем-то удивительным: если Реборн действительно хочет, чтобы его не заметили, его никто не обнаружит. И не такому семнадцатилетнему щенку, как Саваде, пытаться тягаться с лучшим киллером мира, даже учитывая его впечатляющие навыки. Поэтому парень лишь вперил злобный взгляд в киллера и перешёл в максимально собранное состояние, выталкивая все остальные мысли из головы. — Тебе чего? – сквозь зубы спросил парень, внутренне молясь, чтобы Реборн не стал копать слишком глубоко и свалил как можно скорее. — Чего шумишь и другим спать не даёшь? Ты меня разбудил, теперь придется отбывать наказание, – глумливо ухмыльнулся репетитор, смотря на парня сверху вниз. — Могу в знак извинения спать уложить и сказку на ночь рассказать, но я думал, что Тсунаеши с этим лучше справляется, – остро усмехнулся блондин в ответ, одним взмахом задвигая принявшуюся истерично вопить интуицию на край сознания – что, в первый раз, что ли? И, пока Реборн прищуривался, Иетсуна одним слитным движением достал свою школьную форму и быстро проскользнул в ванную, надёжно там заперевшись. Парень выдохнул. Как же за-е-ба-ло. Постоянное напряжение, не дающее дышать, скручивало двадцать четыре часа в сутки, и оно балансировало с полнейшей апатией, которая могла навалиться в любой момент и придавить к полу, вот прямо как только что. И это пугало. Это, черт возьми, заставляло и так работающее на последнем издыхании тело поджиматься в поиске угрозы и ожидании чего-то отвратительного, вследствие чего Иетсуна постоянно испытывал ощущение наподобие «Вот сейчас будет!.. Вот прямо сейчас!.. Прям точно! Сейчас будет!..». Наткнувшись на зеркало и поймав собственный взгляд загнанной лошади, Иетсуна дернулся и приложился лбом о кафельные стены. Достаточно с него пиздостраданий. Нужно собраться и прошмыгнуть через Реборна, иначе ему будет обеспечена если и не пуля в виске, то точно что-то унизительное и тяжёлое, к чему Иетсуна не хотел бы иметь ни малейшего отношения. Как же жаль, что репетитор так не терроризирует его братца. О, да. Иетсуна бы посмотрел. С удовольствием. Впрочем, тут же скривился – размышления, затрагивающие Тсунаеши, всегда так действовали на младшего Саваду, поэтому эту тему он решительно отринул. Ему бы самому сейчас не загнуться.

***

На дворе шесть тридцать утра. Иетсуна находился в часе бега от школы, в глубине леса Намимори, сидел на траве и наблюдал за просыпающейся живностью леса. Сердце уже не колотилось так сильно, руки не сковывала дрожь, а мысли свободно и немного лениво текли в голове. Думать не хотелось уже вообще ни о чем. Лучше, вон, понаблюдать за муравьями, которые тащили гусеницу в свою обитель и шевелили лапками, резво бегая в траве. Маленькие такие, но сильные, стройные, дружные. Иетсуна слегка улыбнулся. И в этот момент почувствовал Пламя знакомого доселе иллюзиониста. Блондин подпрыгнул, выхватил пистолет и наставил на место, от которого ощущалась опасность: никого не было видно, но там точно кто-то находился, и он даже предполагал, кто именно. — Оя-оя, Иетсуна-кун, так и знал, что ты меня заметишь, – преувеличенно растроенно произнес этот голос, и на полянке появилась фигура Мукуро Рокудо. Как всегда тощий, высокий и довольно жмурившийся, словно кот, обожравшийся сметаны. И, тем не менее, за этими вальяжными движениями Савада смог заметить тщательно скрываемое напряжение и настороженность. — Чего тебе надо, ублюдок хохлатый? – сквозь зубы спросил Тсуна. Синеволосый, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства насчёт того, что находился на прицеле, и поза его выражала полнейшую расслабленность. Прислушавшись к себе, Иетсуна с удивлением обнаружил, что интуиция тоже не думает о том, что он сейчас может представлять опасность. Угрозы от иллюзиониста действительно не исходило. — Ку-фу-фу, Иетсуна-кун, я сейчас не в своем теле, поэтому даже если ты меня пристрелишь, ничего этим не добьешься, – беззаботно улыбнулся Мукуро, заставляя блондина свести брови к переносице ещё сильнее и поджать губы. Он был прав. — У тебя со слухом проблемы? — Ну что же так грубо! – сделал оскорбленный вид Туман и картинно прижал руку к груди, пальчиком пожурив мрачно смотрящего на него Иетсуну, который от этого раздражённо дёрнул плечом, все так же не опуская пистолет и приготовившись атаковать Пламенем, – Не волнуйся ты так, чего ж ты такой нервный? – ангельски улыбнулся, – Я не собираюсь атаковать, я пришел просто пообщаться. — Мне не о чем с тобой разговаривать, – хмуро ответил блондин, начиная терять терпение. У него на самом деле не было ни единой мысли о том, зачем вообще он понадобился этому недобитку, потому что тот вряд ли сможет поиметь с Иетсуны ещё что-нибудь – все, баста, папенька избавился от такого неподвластного и неконтролируемого Тумана, ну или собрался давить и использовать факт нахождения Рокудо в Вендиче, чтобы его шантажировать. Зачем? Черт его знает. — А мне кажется, что есть о чем. Но раз ты не хочешь, я могу просто посидеть здесь и на тебя посмотреть, – обезоруживающе улыбнулся синеволосый. Это заставило Иетсуну впасть в ступор на несколько долгих секунд, пока он пытался осознать то, что только что произнес иллюзионист. Блондин моргнул, вперившись ошарашенным взглядом в Мукуро, что с живым интересом следил за всеми отголосками эмоций, которые отражались на обычно холодном лице. Рот Савады слегка приоткрылся, а глаза расширились, пока тело застыло, и даже пистолет опустился на пару миллиметров, что, конечно же, сразу заметил иллюзионист и улыбнулся ещё довольнее. — Что. Тебе. Нужно? – Иетсуна быстро взял себя в руки, и его лицо снова стало безэмоциональной маской, из-за чего Мукуро расстроенно вздохнул, но ответил сразу же: — Ну, конечно же, мне скучно! – и-и-и... Он соврал. Интуиция недовольно указала на этот факт, пока в голове проносились множество итальянско-китайско-японских ругательств. И, между прочим, соврал он в первый раз за весь их разговор. Это было достаточно неожиданно, ведь у Савады сложилось впечатление об этом Тумане, как о том, кто будет темнить в абсолютно любой ситуации, вне зависимости от того, надо это или нет. Просто предрасположенность такая: никто никогда за правду его по головке не гладил, естественно, что Мукуро научился искусно лгать, чтобы выживать. И оттого удивительнее смотрелась его открытость. И подозрительнее. Иетсуна скептично дёрнул краем губы, все же опуская пистолет: нападать Мукуро действительно не собирался, а интуиция это надёжно подтверждала. И, тем не менее, у Савады было такое чувство, будто что-то он упустил. Что-то очевидное и даже немного близкое, отчего блондин поджал губы и внимательнее вгляделся в иллюзиониста. Тот от такого внимания гордо приподнял подбородок и в картинном смущении принял позу «вот, смотрите, какой я молодец!», которая вызывала в блондине недоумение и отголоски смеха. Да он за всю жизнь не испытывал так много чего-то, кроме гнева, страха и отчаяния. — Тебя куда поместили? – наконец, спросил подросток у синеволосого, чей взгляд стал в тысячу раз острее после этого вопроса. Он, словно большой грациозный кот, махнул рукой и беззаботно закинул голову набок, из-под ресниц рассматривая Саваду. И это было совсем не игриво. Скорее хлестко. — На нижний уровень. Большой аквариум, – Иетсуна понятия не имел, какого черта Туман ответил так честно. Почему вообще выдал так много информации? Чего он добивается? Зачем хочет выйти на контакт и не пытается напасть? Почему нет никакого ощущения опасности? Блондин вздрогнул. Чувство беспомощности, вода, что давит на уши, полнейшая темнота и только стук сердца достаточно слышимый... Слишком походило на сегодняшний кошмар и на то, что с ним проделывали в девять лет. Мукуро разве что дышать может, а вот на выход надежды нет совсем. Никакой. Савада не хотел жалеть, сочувствовать или сопереживать иллюзионисту. Ему это нахер не сдалось. Ему бы выход, свободу, покой, да безопасность, а от нытья Вендиче внезапно не подобреют, выпускать не станут. Поэтому все, что Иетсуна мог сделать, это кивнуть и смолчать, взглядом выражая толику уважения: невозможно не выразить, учитывая то, что сам проходил через что-то подобное. — Все, поговорили? А теперь вали, мне в школу пора, – решил подать голос блондин и, как ни в чем не бывало, направился в старшую Намимори спокойным шагом: в конце концов, до начала занятий действительно оставалось всего полчаса. И лучше бы не давать уважаемому ГДК повод придраться. Мукуро мягко улыбнулся и промолчал, напоследок оглядывая высокую фигуру подростка, и, кинув непонятный взгляд в небо, тихо растворился в листве. Больше его присутствия Иетсуна не ощущал.