Герой для первой полосы.

Горячка. Какие-то картинки. Сухие губы. Постоянная жажда. Стон. Обрывистые сны. Мама…Диего не помнил её, но сейчас неясно видел, как живую, невысокую, стройную, затянутую в корсет и темное платье. В бреду ему казалось, что он рассыпался на много-много маленьких частей. Так умирают. Так по одиночке гаснут огоньки свечей. И ты словно перестаешь присутствовать в том, где находишься. Ты и есть, и нет одновременно. Что-то холодное и влажное обратило на себя его внимание. Внимание? Есть ли оно еще? Ничего не хочется. Только сдаться. Выбраться из кабалы, из тюрьмы этого парня в черной маске, куда он добровольно сдался сам. -…Диего… - чей-то голос звал его. Надо отозваться. Надо ли? - Диего….Ты слышишь? Отец… - Да…папа… - звука не было, только ощущение слов. Горячие объятия дона Алехандро словно бы пробудили Диего от забытья. Сразу вернулась боль. Боль вела его в реальность. Диего открыл глаза. Дон Алехандро, серый как стена гасиенды, влажным холодным полотенцем промакивал выступивший пот на лице сына. - Потеряно много крови, дон Алехандро, - Диего услышал чужой голос. – Удивительно как ваш сын еще выжил. - Не говорите так, доктор. В наших жилах течет крепкая кровь. - В ваших – может быть… - Никто бы не оправился быстро от такой раны… - отец сжал в кулаке мокрое полотенце. - Возможно, вы правы. Проводите меня пожалуйста, думаю, что дон Диего уже вне опасности. И…сеньор де ла Вега, на два слова. Прикрыв двери в спальню, доктор склонился к дону Алехандро. - Не волнуйте его сейчас никакими новостями. Не надо. Только покой и забота. - Спасибо, доктор, я провожу вас. Бледная тень лежала на высоких подушках, там, где еще недавно в бреду метался Диего. Дон Алехандро вернулся в комнату сына. - Папа…как тихо дома. Почему? Где все? - Ты отдыхай, сынок. Поговорим, когда поправишься. Тревога забилась, сердце Диего сковала судорога. Откуда взялись силы, только лишь от возвращавшегося к нему осознания, что его раскрыли. Он приподнялся на руках и сел. - Говори, что случилось? – только сейчас он начинал чувствовать в каком напряжении жил все эти месяцы, притворяясь не собой. Хотя…не собой ли? - Нашли тело кузнеца. И сеньор Лучиа опознал его. - Сеньор Лучиа? Так он… - Да. Кузнец – брат дона Теодора и отец Аниты. Мы похоронили его со всеми дворянскими почестями. - Похоронили? Сколько дней я был без сознания? - То ли 4, то ли 6, Диего, я сбился со счета, почти не спал. Кое-кто приходил проведать тебя… - Анита? - Зорро. - Зорро? Ты шутишь? - Нет. Он оказался вполне приличной сиделкой. - Но ведь я и он…мы…никогда не были близки. - Очевидно, он считает иначе и взял тебя под своё крыло. Диего откинулся на подушки. Он ненавидел себя. За слабость, за Монастарио, за то, что не может прямо сейчас встать и пойти, за то, что всё вращается вокруг него. Словно он пуп земли. За то, что не уберег свою тайну, поддался порыву и подверг опасности семью, любимую девушку, слуг. Он подвел. Всех. Потому что отец всё узнал и просто пока решил ему не говорить. Щадил. - Я рад, что ты пришел в себя, мой мальчик. Анита скоро вернется, она уехала на могилу отца, и я, если захочешь, пришлю её к тебе. - Как скажешь, папа…Но лучше бы и тебе поспать. Пусть придет Бернардо, если он дома. Диего безучастно смотрел куда-то сквозь дона Алехандро. Сеньор де ла Вега вышел и прикрыл за собой дверь. В тот же момент из бокового прохода в тайную нору Зорро выскочил Бернардо. Он улыбался и утирал скупые слезы радости. - Вот мы и попались, дружок, я очень рад тебе, прости, совсем нет сил обнять тебя. Бернардо замахал на Диего руками и закачал головой. - Что ты имеешь ввиду? Друг и слуга схватился за голову, соображая – как передать всё, что случилось, в нескольких жестах. - Не спеши…Я еще плохо соображаю и говорю не лучше тебя. Ты…и Анита…она всё знала о Зорро…Да, я не успел тебе сказать, что открылся ей. Она пришла к тебе и сказала, что меня надо выручать и поддержать легенду о Зорро? И вы с ней…вдвоем отвлекали внимание все те дни, что я валялся в постели… Диего с облегчением рассмеялся. А потом посерьезнел. - Я удивляюсь силе этой девушки. Пережить потрясение, связанное с её отцом, изображать Зорро…Чего еще я не знаю? Бернардо провел по остаткам волос и показал ножницы. - Она обстригла косу? Чтобы волосы не выдали её из-под шляпы... Слуга закивал. - О, Боже… Стремительный стук женских каблучков прервал их разговор. Дверь распахнулась… - Диего, Диего! – мгновение спустя нежные руки Аниты уже обнимали, перебирали его спутанные кудри. В дверях стояли отцы, ведь дона Теодора можно было по праву считать отцом Аниты. Несмотря на степень родства и недавние похороны настоящего родителя девушки. Старшие забрали из комнаты Бернардо, оставляя молодежь поговорить наедине. - Как ты смогла, как решилась? Как пережила весть о своём отце? - Я не думала об этом, просто делала. Словно какая-то неведомая сила изнутри гнала меня вперед. Много лет в моем доме нельзя было одного – плакать. И я не плакала. Не умела. Я выросла без слез. Опиралась на волю, гонор…Спесь. И знаешь, все дни, что ты болел, я не плакала, даже когда узнала о своём отце, когда обрезала волосы, чтобы не выдать себя, а сейчас…ты сам видишь. - Вижу, милая, - Диего поднял здоровую руку и вытер слёзы на её щеках. – Ты сделала невозможное для меня. Как ты объяснила свое решение дядюшке? - Соврала. Сказала, что подхватила на рынке вшей. - Теперь ты видишь, что и моя жизнь – это постоянная ложь. - Да, теперь я вижу. Я носила черный костюм и маску, билась на дуэли с комендантом и всё думала о тебе. Как…как ты живешь с такой ношей? Всё время врать. Просто быть ложью. И при этом ведь Зорро…он часть тебя, часть твоей жизни. - Ты билась с комендантом, рисковала собой? - Я не могла иначе. Зорро, он словно бы и обо мне. - Вот, и я не могу без него. - А если бы пришлось выбирать – Диего или Зорро? - Я не знаю. Действовать открыто – навлечь на себя гнев всех: коменданта, губернатора, наместника, вице-короля…Привести на виселицу отца…Система сейчас такова, что нельзя быть свободным. Люди не готовы честно говорить о том, кто они и чего хотят на самом деле. Они хотят свободы и благодарны Зорро за справедливость, но ведь свобода – иллюзия, то, чего нет. Они даже не представляют – что им делать с этой свободой, потому что никогда не жили так, всегда в найме, всегда работали на хозяина и за его спиной. Сила, умноженная на силу, никогда не даст мира. И Зорро это понимает, но не знает, как быть иначе. Он делает, что может. Диего выдохся. – Прости, милая. Ты могла бы пригласить Бернардо, я хочу привести себя в порядок и побриться, наконец. Анита провела пальчиками по его щетинистой щеке. - Я никогда еще не видела тебя таким… - Мне бы хотелось сейчас больше поддержать тебя в твоей потере. - Я не хочу думать об отце. Пока не хочу. Нет сил. Я позову Бернардо… Не всё было решено между ними. Что-то мешало. Сильны устои, традиции, правила. Нарушить их, выбрать себя, но как – если ты не знаешь – кто же ты на самом деле? Диего и Анита были словно и об одном, и вместе с тем, как две параллельные прямые. Может это и означает свободу во всех её смыслах? * * * Уличный душ на заднем дворе гасиенды был долгим и теплым. В 19 веке решение вопросов гигиены заметно различало высшие и низшие слои общества. Но у Диего были свои причины принимать душ дважды в день. Личные предпочтения и запах. Богачи чаще использовали духи или цветочную воду, чтобы скрыть несвежесть тела. Для Диего чистота была, в том числе, залогом успеха его ночных вылазок. Вряд ли у кого-то бы остались сомнения о его отношениях с Зорро, если бы бандит благоухал так, как накануне молодой кабальеро. В этой связи Диего всегда удивлялся, что комендант до сих пор не пустил по следу Зорро обычных охотничьих собак. Впрочем, ни за что на свете, он не подал бы капитану Монастарио сию гениальную мысль. (А вот я в следующем рассказе о приключениях моего мальчика, пожалуй, её использую))). Вода смывала остатки крови, гноя, пыли, тоски, смерти. Она забирала и уносила с собой всё, что Диего не сказал, в чём не признался, чего он, кажется, боялся. Вода расслабляла и придавала сил, и, хотя он с трудом стоял на ногах, а потому заботливый Бернардо поставил в душ крепкий табурет, молодой человек думал о том, как ему строить свою жизнь дальше. Что делать с Монастарио, с Зорро, с Анитой, ведь однажды игру в благородного бандита придется завершить. Странная ответственность для молодого человека его лет? Может быть. Но каким бы он не был восторженным авантюристом, голова на плечах у него всё же работала что надо. Душ привел Диего в чувство. Переодевшись в чистое белье и свободную рубашку до колен, ведь впереди предстояла перевязка, он присел на траву, опёрся спиной об ограду и дышал глубоко-глубоко, наслаждаясь минутами покоя и тишины. Ведь уже совсем скоро новая встреча с Монастарио, новая погоня во имя любимого им народа, новые решения, новая ложь отцу, новая битва. - Диего, ты уже на ногах? Не рано ли? – услышал он встревоженный голос дона Алехандро. - Мне надо заниматься делами, отец, я и так пролежал почти неделю. - Прежде тебя это не волновало. Очевидно, присутствие Аниты благотворно влияет на тебя. Я сразу сказал, что эта девочка – прекрасная партия для тебя. - Не забегай вперед, отец. Между нами еще ничего не решено. - То есть как? Впрочем…и она говорила Теодору то же самое. - Папа… - Диего впервые за долгое время посмотрел отцу в глаза снизу вверх, внимательно, вдумчиво, никого не изображая…. – Папа…Недавно я подумал, как это – жить без тебя. Скажем как….как Анита…не зная, где твой самый близкий человек. Я не помню маму, хотя в горячке видел её образ, но я никогда не жил….не жил иначе. Ты всегда был у меня, рядом, вместе, и сейчас, когда я выбрал другой путь, отличный от того, что ты преднамеревал мне….что ты чувствуешь? - Это твоя философия, Диего… - слегка рассердился дон Алехандро, ведь сын задел его за живое. Молодой человек поднялся, решив, что отец не хочет продолжать эту тему. Но дон Алехандро заговорил. – Мы веками жили по предложенным правилам. Традиции – наша сила. Учиться, создавать семьи, растить детей, поддерживать наши родовые общины. Мы не думали о высоких материях, мы жили и делали своё дело. И мне бы очень хотелось, сын, видеть тебя рядом, работать с тобой на благо города, страны и короля. Твой дед первым осваивал эти земли ради нас с тобой, я работаю, чтобы приумножить наши силы и состояние. Но – кому я все это передам? Сможешь ли ты управлять имением, нужно ли тебе это? Сейчас у тебя есть всё. Куда дальше? К чему ты стремишься? Вот о чём я волнуюсь, вот о чём болит моё сердце. И если ты не интересуешься делами ранчо, города, своей семьи, то хотя бы женись удачно. Возьми хоть какую-то ответственность за свою жизнь. Перестань цепляться к коменданту. Посмотри, он чуть было не убил тебя…Я понимаю, что ты пошёл характером в мать, она была чудесной женщиной, доброй, внимательной, заботливой и романтичной. И мне было очень хорошо рядом с ней, я был счастлив. Ведь она…она остужала мою горячую голову, с ней я становился рассудительным. Но, Диего, то, что хорошо для женщины в нашем мире, не всегда столь же хорошо для мужчины. И я, с одной стороны, рад твоей рассудочности и осмотрительности, а с другой – я не представляю, не понимаю и страшусь твоего, да и своего будущего. - Ты думаешь, что я не справлюсь? - Я думаю, что тебе просто это не нужно. Диего, страна пылает. Мы живем в стороне от больших дорог и событий, но это пока. И до нас мало доносится новостей из большого мира. Может быть капитан Монастарио – всего лишь начало тех перемен, что ждут всех нас. Сможешь ли ты тогда противостоять внешнему врагу, когда они придет на наши земли? Военный университет обещал мне сделать из моего мальчика сильного мужчину… - А я - бесхарактерный слабак? - Я бы так не сказал, Диего. Но решимости бы тебе побольше занять, хоть у того же Зорро. Мужество не в книгах, не в теориях или фантазиях, не в твоих пикированиях с комендантом. - А в чем? - Мужество…оно в честности с собой, сынок. И я знаю, что за музыкой и литературой ты прячешь что-то очень важное от самого себя. И от меня тоже. Неделю назад ты едва не лишился жизни. И это, по-твоему, мужество, вечно цеплять капитана Монастарио за язык? Мальчишество, Диего. - Я понял, отец…Извини, мне пора на перевязку. - Я провожу тебя…