откровенность.net

— Ваш талончик, — вежливо улыбается девушка из регистратуры, протягивая небольшую бумажку. — Простите, что вручную, у нас с принтером неполадки. — Ничего, барышня, у нас его вообще нет, — Илья отвечает добродушно приподнятыми уголками губ. На самом деле, он слегка затемнил реальную картину. Принтеров на всю его убогую больничку имеется целых два: начальнический и общего пользования. Несложно догадаться, какой около полугода служит бесполезным пылесборником. Когда невмоготу, Илья, конечно, просит печатать документы и справки, но чаще предпочитает писать самостоятельно, своими драгоценными очумелыми ручками. Живущее в бесконечных «командировках» по морям и Европам начальство его откровенно не любит, удерживая на месте от безысходности и нехватки кадров. Третьяков считает своим долгом отвечать полной взаимностью. А значит, можно и без принтера обойтись. Не привередливый. Забрав талончик, Илья, особо не вчитываясь, поднимается на нужный этаж. Специально не торопится, оттягивая неизбежное. Жизнь его с такой работой не сахар, но кому сейчас легко? Никому. И дело тут даже не в шизанутой начальнице, как по расписанию пилящей унылую господдержку их маленькой ущербной больнички. Последние полгода Илья чувствует себя тем самым поломанным принтером. Вроде и предназначение есть, и цель великая спасать людей, а толку? Жить и функционировать нормально это почти не помогает. Особенно нелегко Илье становится, когда он сконфуженно замирает у кабинета гинеколога номер тридцать один. Надо же, его возраст, его непростые годики. Топчась в коридоре в гордом одиночестве, тяжко вздыхает, разрешая себе минутную слабость. Четвёртый десяток пошёл, не мальчик давно, а продолжает опасаться этих жутких навороченных кресел, на которых надо ноги чуть ли не до неба закидывать да на вопросы стрёмные отвечать. Про «праздники», половую жизнь и прочее-прочее. С его званием хирурга-травматолога позорно бояться. Чёртов ежегодный плановый осмотр. Пристыдившись собственных мыслей, Илья решительно стучится и, дождавшись разрешения войти, торопливо просачивается внутрь. Быстрее начнёт — быстрее закончит и укатит на своём любимом мопеде восвояси. На вечер у гордого ежового отца Ильи Третьякова большие планы – закупиться светлым нефильтрованным и добить наконец нетфликсового «Ведьмака». Потому что высоких брутальных мужиков много никогда не бывает, пусть Геральт тот ещё мудак и бабник. Илья со своей тонкой душевной организацией и «талантом» привязываться на втором свидании таких опасается. Ну нафиг. Лучше одному, чем потом с разбитым сердцем. — Не знал, что у меня на вечер ещё кто-то есть, домой уже намылился. Знакомый до боли в сердце и спазмов в животе голос приколачивает Илью к месту. Он так и замирает: сжимающий ручку двери и комкающий пальцами злополучный талончик в тридцать первый кабинет. Врач оборачивается и — Илья готов поклясться — мелко вздрагивает, осматривая его сверху вниз, будто не может поверить, что это происходит на самом деле. Илья его прекрасно понимает. Ему тоже верится с огромным трудом, однако жизнь — та ещё шутница, поэтому факт остаётся фактом. На бумажке, в графе «специалист», числится Шустов М. Н. — Илю… — Максим прокашливается, проглатывая «-ша», и исправляется: — Илья Евгеньевич, давно не виделись. — Не очень-то и давно, — Илья, как получивший двойку школьник, мнётся на пороге, не решаясь пройти дальше. — Шесть месяцев, — Макс криво непривычно улыбается и неловко взмахивает рукой в сторону ширмы. — Проходите, снимайте низ. — Максим, я… — Хотите другого врача? — понимающе отводит глаза. Илья теряется. Правда, чего это он? Может ведь спокойно отказаться от приёма и заявиться, например, завтра рано утром. Как раз пациентов по минимуму и господин врач, железно, другой. Не знакомый до каждой чёрточки и кудряшки Максим Шустов. Подвиснув, задумывается, торопливо анализируя собственные желания и ощущения. Понимает почти сразу — не хочется другого, хочется Макса. Чтобы именно Макс посмотрел, чтобы как раньше оказался меж разведённых ног и потрогал пусть даже не тёплыми, а облачёнными в латексные перчатки пальцами. Нахмурившись от воспоминаний, Илья оставляет на столе направление и молча скрывается за ширмой. Стаскивает джинсы и, помедлив, трусы. Нацепил перед приёмом глупые — с кисиком. Сто лет не трогал, а тут достал, как жопой чуял. Макс их обожал. Говорил, смешно, типа, киска на киске. И получалось у него совсем не пошло, а наоборот — мило как-то, трогательно. Взмокший от волнения Илья стягивает кофту, оставаясь в красной футболке с потёртым логотипом Нескафе. Чувствуя спиной обжигающий пристальным вниманием взгляд, почти уверено подходит к креслу и, придерживая одноразовое полотенце, усаживается, откидываясь на спинку. Колени напряжённо сводит, не спеша раскрываться на всю ивановскую. Макс и так хорошо осведомлён об его особой нелюбви к гинекологам. Всё случилось в юности, когда пятнадцатилетний Илюшка — мамина радость и папина гордость — пришёл на первый настоящий осмотр и вместо нормальной консультации услышал самый странный комплимент в своей жизни. «Он сказал, что моему парню повезло, потому что у меня там очень узко» — морщась, рассказывал он Максу. Илья хорошо помнит свои чувства: удивление, непонимание и, самое главное, подкатившее к горлу отвращение. Было противно, хотелось сжать ноги, скатиться с кресла и, наспех одевшись, убежать из врачебного кабинета, скрываясь от липкого внимания чужих маслянистых глазёнок. С тех пор Илья невзлюбил гинекологов, сохраняя предвзятое отношение вплоть до судьбоносной встречи. Жизнь свела его с одним из представителей неоднозначной профессии. На момент, когда они встречались, Макс занимался другой работой: сидел в кабинете узи, принимал и консультировал пациентов по снимкам. Напрямую ничьи письки не разглядывал, но вот, стоило Илье со своими манатками свалить из его квартиры и жизни, вернулся к истокам. — Давно ты про свой основной профиль вспомнил? — получается язвительней, чем задумывалось. Макс, натягивающий халат, недоуменно оборачивается. На нём хорошо знакомая Илье рубашка – лосось, клетчатая, с удлинённым низом. Сам выбирал и дарил на день всех влюблённых, а Макс до сих пор носит. — Подменяю товарища. Ему пришлось срочно уехать. — Ты только сегодня здесь? — совпадение, которое Илья заслуживает. Макс кивает и, покосившись на болтающуюся на стуле медицинскую маску, решает обойтись без неё. Илья не считает нужным удивляться — за месяцы их страстного романа Макс со всех сторон его видел и во всех местах вылизал. После такого бэкграунда простительно на медицинские нормы защиты со спокойной совестью забить. Мысли об этом поднимают внутри нешуточные волнения, становится тяжко дышать, конечности тяжелеют, живот стягивает. Впрочем, Илья давно не тешится надеждами, якобы сумел благополучно забыть своего самого лучшего мужчину, которого ещё недавно — шесть с половиной месяцев назад — безмерно любил, и который его — Илью Третьякова — носил на руках, сдувая пылинки и забирая с работы. — Давайте, Илья Евгеньич, отворите ворота и пустите меня в свой теремок, — натянув перчатки, серьёзно говорит Макс. Илья сначала показательно хмурится, но почти сразу не выдерживает и расплывается в улыбке, давя смешок. У них с Шустовым всегда был схожий в своей дурости юмор. На этой почве поначалу и сошлись. Развлекали друг дружку, анекдоты бородатые травили вперемешку с историями из жизни да хохотали до боли в животах, словно пятиклашки на большой переменке. Попытавшись расслабиться, Илья для начала закидывает на опору одну ногу и, стрельнув в Макса быстрым взглядом, другую. Вздыхает, набирая в лёгкие побольше воздуха. Обнажённый беззащитный низ холодит ветерок из приоткрытого окна. Нет, удивительно всё-таки, как сильно он любил эту позу под Максом и как ненавидит её сейчас. Ещё и свет ублюдский по глазам бьёт. И запах больницы, давно ставший родным, отчего-то не успокаивает. Максово внимание больше не заводит — лишь смущает, заставляя тело болезненно каменеть, а щёки розоветь от странной досады. Ёрзая, Илья смотрит куда угодно, лишь бы не на бывшего любовника, который в своём белоснежном выглаженном халате по-деловому устраивается меж его ног. И отнюдь не для того, чтобы доставить райское наслаждение, на время отправляя парить где-то под облаками. Пальцы в гладком латексе без предварительной ласки (на что, спрашивается, надеялся?) раздвигают большие половые губы. Илья напрягает ноги, стараясь не дёргаться. Макс выполняет свою работу. Всего лишь работу. — Жалобы имеются? — Макс, кажется, хочет успокаивающе коснуться его бедра, но в последний момент отводит руку. Немигающе пялясь в потолок, Илья отвечает отрицательно. Следом идут вопросы про периодичность цикла, продолжительность и болезненность. С того момента, как они разбежались, в жизни Ильи мало что изменилось. В этом плане и подавно. На сосредоточенное лицо, щетину, когда-то царапающую его нежные бледные бёдра, и ворох светлых кудрей, закрывающих лоб, Илья по-прежнему старательно не смотрит. За минувшие месяцы Макс наверняка успел найти себе кого-нибудь получше и понадёжнее. Или нашли его, что более вероятно. Такие мужчины на дороге не валяются, всегда нарасхват были и будут. Сходив за зеркалом, Макс, как настоящий профессионал своего дела, безболезненно вставляет конструкцию, принимаясь внимательно изучать слизистую влагалища и шейки матки. — Половой жизнью регулярно живёте? — поднимает глаза, смотря пристально, словно от ответа зависит очень многое. — А что? Есть признаки инфекции? — не дожидаясь ответа, Илья вдруг решается на авантюру. Терять ему нечего, а посмотреть на чужую реакцию хочется сейчас: — Недавно спал с каким-то мужиком, у него презик слетел и застрял во мне. Пришлось самому доставать. Мог расцарапать случайно. Макс, приготовившийся брать мазок для стандартного анализа, замирает и как-то бессильно опускает руку. На Илью тут же накатывает осознание, что своими неосторожными словами он сделал Шустову неприятно, а по-человечески — очень больно. От такого желанного понимания, мол, Максу-то он, оказывается, по прежнему небезразличен, почему-то ничуть не легче. Они расстались по взаимному согласию, придя к банальному выводу, что не сходятся характерами, но хоть кто-то из них по-настоящему этого хотел? — Пустился во все тяжкие, Илюш? — подобравшись, Макс всё-таки делает мазок и аккуратно извлекает зеркало. — У тебя всё в порядке, пока доставал презерватив, ничего себе не повредил. Причин для беспокойства нет. Третьякова на привычном родном «Илюш», сказанном с придыханием и горькой хрипотцой, по позвоночнику тянет волной острой, режущей без ножа боли. Снисходит финальное озарение — хер ему по губе, а не счастливая жизнь без Максима Шустова. До сих пор, как выяснилось, любит. Все шесть с половиной месяцев любил, по выходным напиваясь в барах и на автомате отшивая ухажёров, рискнувших к нему сунуться со своими тупорылыми, выводящими из душевного равновесия подкатами. — Да не было никакого презика. Вообще никого не было, я просто так сказал. Хотел на тебя посмотреть. — Обманываешь ведь. Нацелившийся было слезть с ненавистного, придуманного самим дьяволом кресла, Илья себя одёргивает, оставаясь в прежнем положении. Огонёк возмущения моментально загорается в груди, обугливая ранимое самолюбие, даже кулаки сжимаются, будто Илья собирается в драку кидаться. Ага, прям как есть, с голой жопой. Потому что в смысле, твою мать, обманывает? Он? Макса?! С такими вещами не шутят и, тем более, не врут! Шустов, к собственной чести, решает пояснить, что имел ввиду. Стаскивает перчатки, в воздухе очерчивая его лобок. — Это тогда для кого? Илья не сразу понимает, что за мифическое «это» и как Макса в принципе прикажете понимать. Хмурится, скашивает глаза и, немного потупив и поразглядывав знакомый до каждой складочки низ живота, наконец складывает два плюс два. Ну, конечно. Становится обидно и гадко от чужих подозрений. На лобке у Ильи выстрижена аккуратная полоска волос, шаловливо опускающаяся к гладенькой промежности. Простенькая интимная стрижка в домашних условиях, которую Третьяков наравне с усами делает уже много-много лет. С наличием или отсутствием партнёра это связано никогда не было, Илье нравилось экспериментировать с волосяными покровами. Виски в юности выбривал, строя из себя дохрена неформала, бороду как-то даже отращивал, пока не понял, что она ему совершенно не идёт. — Вариант «для себя», я так понимаю, не рассматривается? — комкает футболку, смотря в недоверчивые глаза. — Меня, если хочешь знать, сильно оскорбляют твои слова. Если я сказал, что никого не было, значит, никого не было. На лобке я сам с двадцати пяти выстригаю всякое. Просто так. Думал, тебе это тоже нравилось. Макс мнётся, снова смотрит вниз и, немного осмелев, кладёт горячую ладонь пониже коленки. Гладит ненавязчиво ямку, посылая по ногам и спине толпы волнительных мурашек. Илья прикрывает глаза, не в силах сопротивляться долгожданным прикосновениям, преследующим его во всех влажных снах, после которых хотелось то ли дрочить, то ли обливаться слезами. Холод от окна перестаёт ощущаться, существуя где-то на периферии. Смущение от максимально раскрытой позы тоже безвозвратно уходит. Остаются только ласковые пальцы, спускающиеся к внутренней стороне бедра и очерчивающие редкие родинки. — Мне нравилось и сейчас нравится. Очень сексуально, Илюш. Прости, я идиот, раз сомневался в тебе, — Макс колючей щекой потирается вблизи паховой области. — Я соскучился, даже представить себе не можешь, насколько. — Могу. Я тоже… очень скучаю, — Илья говорит, не успевая подумать, включить голову и просчитать все риски. Это, увы, никогда не было одной из его сильных сторон. Впрочем, какие опасения могут быть с Максом? С искренним, добрым Максом, абсолютно всегда ставившим на первое место не свои переживания, не свою боль и обиду, а его, Ильи, чувства и желания. Издав короткий мурлыкающий звук, Макс приподнимается и, склонившись, сходу впечатывается своими губами в его. Илья млеет, растекаясь по сидению, кладёт ладони на широкие плечи и почти тут же обнимает за шею, не желая отпускать от себя ни на мгновение. Размыкает губы, перехватывая инициативу и вторгаясь языком, пальцами зарывается в обожаемые до нежных импульсов в груди пушистые кудряшки. Они приятно отросли, закрывают теперь не только шею, но и мелкими кольцами спадают на плечи. Илью ведёт от внезапно навалившегося счастья. За какие только заслуги? Вот он утром в одиночестве чистит зубы и готовит простенькие бутерброды, а вот уже вечер, подаривший ему объятия человека, которым Илья Третьяков, оказывается, безумно дорожит. Оторвавшись от припухших губ, Макс беспорядочно целует его по всему лицу. Задерживается на щеках, отслеживает линии скул, чмокает в кончик носа и ведёт вдоль бровей, спускаясь к трепещущим векам. Илья жмурится от приятных ощущений, чувствуя, как лицо нагревается от удовольствия. Только перед Максом у него получается краснеть. Наглого языкастого Илью такой расклад полностью устраивает. — Ты сейчас очень милый, — улыбается Макс, приглаживая у кончиков обветренных губ его усы. Илья тоже лыбится, но глаза для вида всё равно закатывает. Он — мужчина, и ему не нравятся все эти сладенько-ласкательные нежности по типу «дорогой», «котик», «милый» и другая ваниль, но от Макса потерпеть можно. Ради разнообразия. И потому, что именно от Макса слышать это всегда приятно. — Доктор, а грудь заодно осмотрите? А то влом ради этого к маммологу идти, — Илья окидывает его игривым выжидающим взглядом и, подняв ногу с подколенника, закидывает её Максу на пояс. Тот, подыгрывая, подтягивает его к себе и проезжается около паха топорщащейся ширинкой, прикрытой тканью халата. — Посмотрю, чего тебе время зря терять. Но для этого надо на кушетку перейти, — усмехнувшись, Макс без малейших усилий забрасывает вторую ногу себе на пояс и обхватывает его за талию, съезжая ниже, пока горяченными ладоням не оказывается под крепкими ягодицами. Стискивает. Илья план, конечно, растолковывает. Сцепляет лодыжки, обнимает за шею и виснет коалой, наслаждаясь родными лапищами, властно сжимающими его небольшую задницу. Носом утыкается в угол между шеей и плечом, стараясь вздохнуть поглубже. У Макса крышесносный запах. Терпкий, глубокий, пробирающий до поджимающихся пальцев ног. Внизу становится влажно, Илья кончиком языка ведёт по грубоватой коже, ловя чужие неровные вздохи. Да, вот так. Макс, дотащив его, будто товарищ врач ни грамма не весит, опускает его на кушетку и, пока Илья снимает футболку, торопливо разбирается с халатом и рубашкой. На жёстком сидении не очень удобно, но, стоит признать, всё равно значительно лучше, чем на гинекологическом кресле. Илья подцепляет спортивный топ и, красуясь, неторопливо стягивает. Будь его воля, вообще бы грудь ничем не сдавливал, но за столько лет работы пришлось привыкнуть к обратному — в больницы ходят лица разной степени озабоченности, а Илья из-за своей природы и так натерпелся прилично. — Ложись на спину, — Макс проходится по его фигуре плотоядным взглядом, в котором преданная нежность тесно переплетается с затмевающей мозги страстью. Без слов понятно — истосковался, сил нет. Илья, засмотревшись на тренированный пресс и крепкие бицепсы, не сразу выполняет веленое. Какой же Шустов уродился привлекательный… боже, блять, дай сил это вытерпеть. Один конкретный Илья Евгеньевич основательно плывёт мозгами и тащится до умопомрачения, до зуда на кончиках пальцев от желания снова оказаться близко-близко, кожа к коже, переплетаясь конечностями и сталкиваясь губами. Улёгшись на спину, сплетает руки на животе, ожидая дальнейшего развития событий. Слышит, как щёлкает замок — Макс предусмотрительно запирает дверь. Правильно делает, Илья вот даже не подумал о мерах предосторожности. Засёк бы их на самом горяченьком какой-нибудь дежурный и чё дальше? Стыд и позор Максиму Шустову, раскладывающему на кушетке пациента далеко не для профилактического осмотра. Бесшумно приблизившись, Макс нависает тенью и, вдоволь налюбовавшись на распластавшегося в предвкушении обнажённого Илью, кладёт ладонь на впалый живот. Гуляет выше, обводит шершавыми костяшками контур груди, другой рукой рисуя незамысловатые узоры на тонких выпирающих ключицах. Илья сам видит, что за последние месяцы ощутимо схуднул. Это при том, что столько, сколько себя помнит, страдал недобором веса. Макс его природную костлявость никогда не комментировал, лишь порции побольше накладывал да шоколадки в рюкзак прятал, заставляя Илью каждый раз по-детски радоваться, освещая улыбкой угрюмую больницу. — При внешнем осмотре никаких отклонений от нормы не вижу, — Макс нажимает на грудь, начиная пальпации сверху. Продвигается по часовой стрелке, ощупывая каждый участок. По сосредоточенному лицу Илья быстро понимает, что он не просто имитирует, а на самом деле внимательно проверяет. — Закинь руку за голову, — в области подмышек находит лимфоузлы. Илья размеренно дышит, ловя неприкрытый кайф от обследования и вспоминая самый рассвет их отношений. В то время Макс регулярно контролировал такие моменты, мог во время прелюдий, лаская грудь, заодно начать её тщательно щупать. Сначала Илья напрягался, переживая, что Макс рассматривает несимметричность — правая была незначительно больше левой, но вскоре свыкся. Пришёл к выводу, что такая профдеформация довольно очаровательна и полезна. — Я здоров, доктор? — привлекает Макса к себе, губами скользя от колючей щеки до подбородка. Шустов мило улыбается, сам находит его губы, нежно прикусывая нижнюю, и помогает принять сидячее положение. Подтягивает за талию, устраивая на своих бёдрах. Илья жмётся грудью к нему, млея под внимательными пальцами с затвердевшими мозолями от гитарных струн, неторопливо поглаживающими низ его поясницы. Чувствует сквозь Максовы штаны напряжённую плоть и, подразнивая, слегка елозит ягодицами. Макс утробно выдыхает, пристраивая ладонь на любимом чувствительном местечке Ильи — внизу живота. — Грудь в полном порядке, давай-ка ещё внутри тебя пощупаем. — М-м, ты же с зеркалом там лазил, — посмеивается Илья, вскидываясь навстречу руке, замедлившейся на лобке и дразняще перебирающей полоску волос. — Да, но теперь надо яичники и матку проверить, — Макс, целенаправленно избегая клитор, кивает со знанием дела и помогает Илье устроиться поудобней. Тот выдыхает через рот, комкая в кулаке светлые кудряшки, пахнущие летом, солнцем, и в нетерпении насаживается на указательный палец. Еле как глушит рвущиеся от наслаждения постанывания. Растягивая себя, Илья грёбанные полгода не мог избавиться от мании представлять рядом Макса, его длинные пальцы и великолепный член, вспоминать, как правильно Макс проникал внутрь, умело выбирая подходящий ритм и угол трения, как покрывал поцелуями его лицо, смотрел, будто на сокровище, и уделял внимание каждому эрогенному месту. У Ильи в жизни случалось много партнёров, но таких, как Максим Шустов — ни одного. — Хорошо вам, Илья Евгеньич? — Макс, сопя, покусывает верхушку его уха. — Замечательно. Теку от тебя, как водопад. Что-то никогда не меняется, — не дождавшись поступательных движений, сам покачивает бёдрами, притираясь. Опускает руку, перебирая клитор. Все посторонние мысли окончательно выветриваются из головы. Илье хорошо, боже, как ему хорошо. — И не поменяется, — на этих словах Макс добавляет второй палец, начиная медленно двигать, расширяя тугие стенки. Гинеколог из юности был тем ещё мудаком, но сказал правильно: из-за своей конституции тела Илья узенький, членом в него сходу ни в коем случае нельзя, поэтому с одной стороны Максу повезло, а с другой… тоже повезло — он обожает подготавливать своего Илюшу. На третьем пальце Илья прекращает попытки строить из себя молчаливую царевну несмеяну — звучно постанывает на каждом толчке, короткими ногтями царапает чужие плечи и подмахивает, сильнее разгораясь от пошлых звуков хлюпающей внутри него естественной смазки. Лично сам Третьяков придерживается мнения, что держится он ещё достойно — опасался сначала, что кончит спустя полминуты, трепыхаясь на одном единственном пальце, настолько истосковался в своих плохо подавляемых страданиях. Но Макс, каждый раз ловко подгадывая приближающуюся кульминацию, продлевает удовольствие, меняя темп. Сначала трахает глубокими сильными толчками, параллельно облизывая шею, а когда замечает пробирающую Илью дрожь — замедляется, вынимает пальцы, давая отдышаться, и почти сразу ввинчивается обратно, возвращаясь к первоначальному ритму. — Илюша, потише. Не хочу, чтобы меня уволили за секс на рабочем месте, — томно просит, обводя языком ушную раковину и кусая за мочку. Илья понятливо закусывает губу. — Проклятье, Макс, верни пальцы, не издевайся, — почти хныкает от невозможности получить долгожданную разрядку. — А лучше член. Выдери меня, — елозит мокрой промежностью по его ноге, ведя ладонью вниз по судорожно вздымавшейся груди и останавливаясь на пуговке штанов. — Пожалуйста, Макс, давай сейчас, а? — Защиты нет, — неуверенно протестует Шустов, однако руке, дёргающей молнию, совсем не препятствует. Наоборот подаётся навстречу, когда ладонь гладит и сжимает орган через влажное от предэякулята бельё. Илья довольно кивает сам себе и своей задумке. — Похер, я тебе полностью доверяю, — съехав на кушетку, торопливо стягивает штаны и высвобождает ствол. Проводит пальцами, размазывая прозрачную вязкую смазку по покрасневшей головке, и трёт уздечку, памятуя о том, что Макса с такого ведёт. Во рту сухо. Сейчас бы этот крепкий член да в глотку, чтобы дышать тяжело было, чтобы слюна по подбородку бежала и челюсти затекали. Отсосать Максу хочется нереально, но Илья стопорит сам себя, напоминая — охватить всё разом можно разве что в студийной порнухе, явно не в реальной жизни. Даже с его похвальным энтузиазмом. — Илюшка… тебе неудобно будет, давай лучше сюда, — Макс укладывает его спиной на кушетку, пристраиваясь меж разведённых ног. Склоняется к лицу. Илья прикрывает глаза, медленно плавясь под частыми касаниями губ, оседающими на коже. Будто не было месяцев разлуки, будто он банально пришёл встретить своего любимого с работы и они решили предаться страсти прямо здесь. Макс задерживается на крыльях носа, щекоча себя его усами, а сам кудрями мажет по щекам и векам. Любят же они, оттягивая удовольствие, друг друга зацеловывать до судорожного румянца и немеющих губ. — Готов? — с трудом оторвавшись, Макс выпрямляется и ведёт головкой меж складочек. Раздвигает большие губы, давит на чувствительную точку и несколько раз прихлопывает, смешивая их смазку. Толкается, потираясь. — Давай уже… Илью потряхивает не то от возбуждения, не то от томительного ожидания. А может от всего вперемешку. Давно с ним такого не случалось. Точнее, с Максом последний раз и было. На этом всё, целибат, больше Илье впускать в себя никого никогда не хотелось. Другие мужчины, проявляющие к нему романтический интерес, казались блеклыми копиями, отражениями в кривых зеркалах, ничтожными пародиями на того самого. Даже если были высокими и кудрявыми. Итог оставался неизменен — Илья, вспоминая о лучших в своей жизни отношениях, давал от ворот поворот, предпочитая старые добрые пальцы, от которых не ждёшь сложностей и обязательств. Макс входит плавно. Сначала погружает головку, давая привыкнуть к позабытым ощущениям, и только потом вставляет до половины. Илья откидывает голову, ударяясь затылком о жёсткую кушетку, шипит недовольно и сам подаётся тазом, давая понять, что готов принять до конца. Не хочет, чтобы Макс драл, как отбойный молоток, но хочет, чтобы поторопился. Илья ведь не железный. — Тише, тише, родной, не спеши, — шепчет Макс, явно умилившись его стараниям. Начинает размеренно двигаться, с каждым толчком глубже насаживая на себя. В их первый раз Илью напугали увиденные габариты, однако той же ночью его отношение кардинально поменялось — Макс великолепно владел своей дубинкой. Чувство наполненности отдаётся тугой спиралью, обосновавшейся внизу и скручивающейся на толчках. Илья смахивает со лба капельки пота. Он готов поспорить, что с нынешней нездоровой худобой Максовы размеры просматриваются сквозь тонкую бледную кожу, натягивают её. Будто подслушав мысли, Макс входит до основания и накрывает ладонью пониже пупка. Успокаивающе поглаживает, наращивая темп. Трахает мелкими толчками, чтобы шлепки кожи об кожу не выходили за пределы гинекологического кабинета, и так повидавшего на своём веку достаточно страстей. Илье не надо трогать себя внизу, не надо кружить пальцами, чтобы понять — он блядски близко, ещё чуть-чуть… Бёдра дрожат от напряжения. Макс резко выходит из него и, не давая возмутиться, одним слитным движением вторгается обратно. На этом моменте Илью, успевшего сжать мышцы, накрывает с головой, глаза закатываются, а уши… в них будто напихивают ваты. Хриплые стоны Макса, кончающего ему на живот, еле различимы, свои — тем более. Не сразу приходит понимание, что уши в самом деле безбожно заложило. Оргазм выходит мощным, погребающий под собой, как лавина. Конечности моментально ослабевают, превращаясь в разваренные макароны, которые Илья едва может контролировать. Макс — золотце — помогает ему принять сидячее положение и, притянув к себе, облокачивает на грудь, укутывая в тёплых надёжных объятиях. У Ильи от контраста ощущений мурашки табуном ползут по спине, спускаясь к ягодицам и ногам. Он ведёт плечами. Макс, тут же обратив внимание, умудряется кое-как дотянуться до брошенного халата. Не снимая с себя Илью, вытирает с его живота сперму и, подогнув испачканный рукав, заботливо накрывает заласканное тельце. А то не хватало ещё обнажённого разнеженного Илюшу под окошком морозить. — Макс, — Илья находит в себе остатки сил, чтобы приподняться с плеча и со всем волнением, переполняющим до краёв, заглянуть ему в глаза, — я очень хочу вернуться. Примешь обратно? Я скучаю, мне хреново без тебя. Макс не отвечает, вместо этого улыбается чувственно и на секунду прижимается кончиком носа к его. Примет, потому что тоже скучает, потому что хреновит не меньше. Илья мимолётно думает: как хорошо, что потеряли они всего шесть с половиной месяцев, а не каких-нибудь бесконечно долгих шесть лет, наполненных лишь тоской и болью друг по другу.