***
Выследить Саске не составляет труда, тем более, что ей подсказывают примерное местонахождения Джирайи с Наруто. Нана мгновение медлит, всматриваясь в занавешенные окна гостиницы на втором этаже. Внутренности вяжет мерзкий узел страха, он рождается из сомнения, которое она даже не пытается прогнать, наоборот, приветствует его, как нечто, что позволяет ей отличать реальность от тошнотворной пустоты внутри себя. Нана дергает дверь, а звук колокольчика режет по барабанным перепонкам, шрамы на ладонях покалывают, и она едва сдерживает себя от того, чтобы не выхватить из поясной сумки кунай. Сотрудница за стойкой и без этого бросает на нее испуганный взгляд, но не останавливает и ничего не говорит, только кивком головы указывает на лестницу, ведущую на второй этаж. Нана поднимается, в тот самый момент, когда неприятно трескучий звук режет чуткий слух, а Саске с диким, почти что нечеловеческим рыком, бросается вперед. Звук отрезвляет Нану, разгоняет адреналин по крови и толкает вперед, как раз, чтобы перехватить руку мальчишки. Хруст плечевого сустава должен вызвать обеспокоенность, но Нана едва обращает на это внимание, успевая перегруппироваться и влететь спиной в стену, прижимая Саске к себе. Боль, если она и была, нагонит ее чуть позже, а пока Нана выпускает Саске из ослабевшей хватки, тот падает на колени, но тут же вскакивает, собираясь повторить свою атаку. Эта небольшая заминка дает ей время выхватить кунай и полоснуть себя по предплечью, Нана складывает печати, почти успокаиваясь от ощущения горячей крови, стекающей к ее пальцам. — Искусства Ниндзя: Узы Ихора. Густая багряная кровь будто оживает, стремительной змеей кидается к ногам мальчишки, снова сбивая его на пол, оплетая и не давая сдвинуться с места. Из груди Саске вырывается раздосадованный звук, слишком сильно похожий на вой раненого зверя. Нана только в этот момент переводит все свое внимание на стоящих чуть дальше по коридору шиноби. Две высокие фигуры, укрытые черными плащами с рисунками красных облаков, и возвышающийся за ними Джирайя-сама с закинутой дамой на плече. В первое мгновение это даже сбивает Нану с толку больше, чем Учиха Итачи, вернувшийся в Коноху. Она удивленно выгибает брови, выразительно смотря на женщину в руках жабьего мудреца, но, честно говоря, Нана удивилась больше, если бы мужчина не выкинул чего-то подобного. Асано водил близкую дружбу с тремя саннинами еще во времена учебы в академии, а Нане как-то довелось познакомится с Джирайей-самой, когда они с отцом возвращались из политической миссии в Стране Водопадов. Кажется, тогда он был не с одной, а сразу с двумя дамами, по одной на каждое плечо. — А, Нана-чан, ты как раз вовремя, — Джирайя удобней перехватывает тело женщины, слегка отступая и давая Сенкецу увидеть Наруто за своей спиной. Нана борется с желанием ущипнуть себя за переносицу, унять нарастающую головную боль, потому что все происходящее кажется ей сюрреалистичным сном, а может она уже в гендзюцу. Нана однако отметает эту мысль, зная, что попасть в технику Итачи никак не могла по одной простой причине: она даже не одарила его коротким взглядом. И она не ходит вокруг да около, выдумывая для самой же себя оправдания, она боится увидеть там нечто, что окончательно выжжет внутри все человеческое. — Да, я вижу, что вам совершенно не до разборок, — Нана прячет собственную неуверенность за ехидством, кивает головой на Наруто и криво усмехается: — Везет тебе с сенсеями. Узумаки напуганно смотрит в ответ и неуверенно жмется поближе к Джирайе. Он не пытается храбриться, происходящее вселяет холодный ужас, стоя взглянуть в красные глаза незнакомца. Нана считает про себя, сколько сможет игнорировать две внушительные фигуры, разделяющие их с Саске от жабьего мудреца с напуганным джинчуурики. Сбивается так и не отсчитав и секунды, потому что взгляд ее невольно притягивает бесстрастное лицо Учиха. На мгновение ей кажется, что зрение подводит, и мужчина в черном плаще точно не Итачи, которого она знала. Глаза, горящие шаринганом, пугают, в них не остается ничего от той мягкости и доброты, с которыми он смотрел на Нану тогда. Ей хочется рассмеяться ему в лицо, обозвать гнусным лжецом, а потом, вцепившись в высокий ворот плаща, хорошенько встряхнуть. Только Нана не может и пальцем пошевелить, делая для себя открытие, что Итачи не виноват в ее собственной вере в его слова, она хотела ему верить, хотела, чтобы он был идеальным, а на деле совершенно не знала человека по имени Учиха Итачи. Это открытие так потрясает, что она отшатывается назад, едва не задевая корчащегося на полу Саске. Тот пытается разорвать путы, кряхтит и ругается на Сенкецу, сыплет угрозами и в ее адрес, и в адрес старшего брата. Нана всего на мгновение задумывается о том, чтобы пнуть мальчишку, заткнуть его и помочь увидеть то, что увидела она. Учиха Итачи только прикрывался добродетелью, а на самом деле был жестоким убийцей, лишенным всего человеческого. — Зачем ты вернулся? — Нана облегченно обнаруживает, что голос ее не дрожит, что он пропитан ядом, и она жалеет о том, что это вещество не сможет отравить красные глаза Учиха. — Мы здесь, чтобы забрать джинчуурики Девятихвостого, — безразлично сообщает Учиха, заставляя младшего брата замереть, в темных глазах отражается целый спектр эмоций. — Можешь забрать моего брата, — Итачи бросает уничижительный взгляд на брата, кидая спичку в его промасленную ненавистью душу. — Ты все еще слаб, Саске. Нана слышит, как Саске за спиной сначала замирает, а после с удвоенной злобой пытается избавиться от ее техники, сковывающей его по ногам и рукам. Ей думается, что может пинать надо не Саске, а его старшего брата, потому что Нана даже представить не может, как сейчас он себя должен чувствовать, какая боль и разочарование разрывают его изнутри. Нана резко разворачивается, как раз в тот момент, когда Учиха избавляется от пут и под довольный хохот второго мужчины в плаще, кидается на Итачи, даже не успевая до конца активировать Чидори, глаза его затянуты пеленой едкой ненависти. — Искусство Ниндзя: Клинок Эмма. Всего на мгновение Нана успевает заметить, как нечто странное проскальзывает в глазах Итачи, но не успевает даже определить, что именно она там видит, как тот огибает Саске и текучей грацией обрушивает удар на второго нукенина. Тот успевает отбить атаку диковинным мечом, обмотанным бинтами. У Наны нет времени, чтобы задаваться вопросами, она только удостоверяется, что Джирайя вместе с джинчуурики пользуются моментом и выскальзывают в открытое окно. Нана пригибается и скользит за спину мечника, собираясь ударить промеж лопаток, но задушенный вскрик Саске сбивает прицел, и ей приходится отскочить назад, чтобы самой не напороться на странный меч. — Интересное у тебя оружие, — будто мурлыча замечает мужчина с синеватой кожей и акульим оскалом. Оружие у Наны действительно интересное: собственная кровь застывает в форме идеального клинка, хватит одной только мысли, чтобы оно изменило форму, подстроилось под нужды хозяйки. Но Нана даже не обращает внимания на слова нукенина, с диким непониманием наблюдает за тем, как Итачи прижимает младшего брата за горло к стене, и изо рта вырывается истерический смешок. Она ведь даже представить не могла, что Итачи может причинить вред младшему брату, понадеявшись, что он просто его вырубит, пока она отвлечет его напарника. — Боги, ты что творишь? — Нана бросается вперед, вцепляется в дурацкий ворот плаща Итачи, но тот разлетается воронами из-под ее пальцев. Она сквозь зубы ругается, подхватывая ослабевшего Саске. — Он должен стать сильнее, если хочет одолеть меня, — голос Итачи пропитан безразличием, от которого даже у Наны по спине бегут мурашки. Она почти до боли сжимает челюсти, оборачивается, собираясь высказать Учиха в лицо все нелестные слова, которые услышала от Рейсукэ за всю свою жизнь, но за спиной никого не оказывается, только сквозняк с громким хлопком закрывает двери какого-то номера. Нана удобнее перехватывает вялого Саске и мрачным взглядом обводит пустой коридор, обоих нукенинов и след простыл. — Знаешь, Саске, я тебе этого никогда не говорила, но твой брат самый ужасный негодяй, с которым мне пришлось сталкиваться, — Нана рассеивает свою технику, и кровь возвращается обратно, вырывая изо рта шипение от неприятного чувства. — А, я знаешь ли, многих негодяев повстречала. Саске в ее руках бездумным взглядом смотрит в пол, со рта у него капает слюна, и Нана тяжело вздыхает, вытирая лицо его же рубашкой. Итачи может быть и был тем, кем Нана его назвала, но стал в ее глазах хуже других только по той причине, что когда-то значил для нее слишком много.***
Безмолвные стражи кладбища Конохи будто провожают Нану взглядом, она втягивает тяжелый маслянистый воздух и всматривается в острые верхушки кипарисов, там небо сереет, собирается тучами. Нане кажется, что они осуждают ее за то, что она приходит сюда никому не сказав, но действует по наитию, хотя и хочет посмеяться над собой. Итачи не тот человек, за которого себя выдавал, так почему же она надеется встретить его тут — среди холодный могильных камней? Нана ненавидит себя за эту слабость, которая надеждой оседает на коже и покалывает, стоит ей заметить темные фигуры среди деревьев. Может быть все не то, чем кажется? Что если та часть, которую она не знала, могла оправдать поступки Итачи? Нана гонит эту мысль как нечто такое же греховное, как тянущее чувство тоски, стоит ей взглянуть в лицо Учиха. Совершённые Итачи поступки не имели оправданий, как бы сильно ей не хотелось противоположного. Спутник Учиха скалится, будто волк завидев овечку, стоит Нане подойти ближе и окинуть его колким взглядом. Ее так и подмывает сказать что-нибудь язвительное, только бы избавиться от страха. Но хватает одного едва заметного кивка головы Итачи, чтобы второй нукенин отступил в тень. — Не думал, что у вас здесь осталась девушка, Итачи-сан, — Кисаме жадно вглядывается в бледное лицо незнакомки, из-за длинных теней от деревьев сложно разобрать, какое выражение на нем застыло. — Можешь идти вперед, Кисаме, — игнорируя комментарии Хошигаки, говорит Итачи. Кисаме бросает еще один любопытный взгляд на шиноби Конохи, она дарит ему такую недружелюбную улыбку, что будь он немного более уязвимым к подобным вещам, непременно обиделся. Только у Кисаме это вызывает больше интереса к Итачи-сану, он бы никогда не предположил, что его напарника мог заинтересовать кто-то вроде этой девчонки. Они остаются вдвоем, Кисаме покидает их тихо, что кажется удивительным для его размеров. Ветви остаются неподвижными, и Нана едва заметно расслабляется. Подсознательно все еще продолжает доверять Итачи, но стоит ей просто осознать этот факт, как тут же хочется взвыть, вцепившись в волосы. Почему его постоянные предательства и ложь ничему ее не учат, почему ей так необходимо верить ему? В тишине надвигающихся сумерек оба стоят продолжительное время, изучая друг друга напряженными взглядами. Нана не выдерживает первая, отводит глаза, сцепляет руки, начиная выкручивать суставы. Ей не хорошо, будто та рана, на которую она так упрямо накладывала повязки, отказываясь лечить, разрослась до невиданных размеров и больше не было такого количества бинтов, которое смогло бы скрыть нагноение. — Зачем ты вернулся в Коноху? — вопрос срывается с губ быстрее, чем она успевает себя остановить. Нана ведь уже спрашивала. Только где-то в глубине души, там, где все еще жили воспоминания о празднике звезд, об их обедах под тем деревом, остается надежда. Она пытается вспомнить, когда последний раз была именно на той тренировочной площадке, где они все обычно собирались, и память ей услужливо дает ответ на этот вопрос. Это было четыре года назад, Нана. Ведь она такая большая трусиха, которая боится, что, если снова окажется там, где была счастлива, задохнется от горестной трагедии, в которую сейчас превратилась ее жизнь. Только надежда жила, заменяя собой страх, и это неуютное чувство, что возникало, стоило ей встретиться с ледяным взглядом Итачи. Печальная новость — надежда была не более, чем маской для отчаянья. — Наша организация занимает охотой за джинчуурики, — глубокий голос насквозь пропитан темной безжалостностью. Итачи будто всем свои существом пытается ткнуть Нану в суровую реальность, мол вот, смотри, перед тобой монстр, беги куда подальше. — Это не касается Саске или, — черные глаза пробегаются по тонкому стану девушки с неприкрытым раздражением, — тебя. Истина бьет под ребра, слишком больно, чтобы игнорировать, поэтому Нана опускает руку вцепляясь в жилет. Она все еще такая наивная и глупая, дай ей волю, и она всадит кунай себе в шею. Что еще Учиха должен сделать, сказать, чтобы она окончательно увидела правду? Нана только криво усмехается и качает головой, подходя ближе. Вот сейчас она действительно вцепиться ему в воротник и прокричит в лицо, какой он ублюдок. — А к смерти Айко или Тоору вы никакого отношения не имеете, м? — Нане приходится слегка задрать голову, чтобы с вызовом заглянуть в прищуренные глаза Учиха. — Скажи, Итачи-сан, может быть, и к смерти Шисуи причастна ваша организация? Слова ей даются с темной радостью до тех пор, пока она не замечает, как глаза Итачи предупреждающе загораются красным. Он молчит, только смотрит на нее сверху вниз нечитаемым взглядом, узоры в его зрачках будто гипнотизируют, и Нане кажется, что она вот-вот утратит над собой контроль, отпустит петлю на шее, и слезы все-таки доберутся до ее глаз. Нана замирает, у нее есть все права ненавидеть его всей своей душой, откровенно захлебываться в этом темном чувстве, но она неожиданно обнаруживает, что ничего этого нет. Она обнаруживает в себе только разочарование, обессиливающее и печальное. — Тебе стоит вернуться домой, пока тебя не уличили в пособничестве двум разыскиваемым преступникам, — Итачи спокойно вытаскивает руку из плаща, тянется к Нане двумя пальцами: желание это спонтанное, но он решил, что может позволить себе эту слабость, раз стойко выстоял все остальное. Юное девичье лицо искривляется в ярости, и Нана отшатывается от Учиха, заставляя того так и замереть с протянутой рукой. Нана бросается вперед, ее больше не пугает его шаринган или, тем более, подозрения в помощи преступникам. Тонкие руки Наны хватаются за высокий ворот плаща, так крепко, что от удивления Итачи отступает назад. — Ты лжец, чертов лжец, Учиха, — Нана кривит губы, кричит ему в лицо, а ярость вырывается из-под ее кожи, еще немного и захлестнет с головой. — Скажи правду! Нана так отчаянно боится окончательно признать Итачи монстром, что этот страх затмевает все остальные чувства. Если он станет злом, то больше у нее не останется ничего хорошего, будет только кромешная тьма, которая превратит ее в такого же кровожадного зверя, как Рейсукэ. Нана этого не хочет так сильно, что готова молить Учиха о том, чтобы он снова ей солгал, а она, как в детстве, наивно будет заглядывать в его добрые глаза и верить, что руки ее еще можно было отмыть от крови ее, чужой. — Ты и без меня знаешь правду, — Итачи стоит больших усилий, чтобы заставить себя грубо отцепить Нану, у той подбородок дрожит, будто она сдерживает рыдания. — Ненавижу, — Нана с чувством заглядывает в лицо Учиха, там больше нет доброты для нее. — Ненавижу себя за то, что не могу ненавидеть тебя, — она криво усмехается, тянет Итачи за ворот на себя, ткань трещит под ее хваткой. — О какой правде ты говоришь? О том идиотизме, в который верит Саске? — Нану колотит от распирающей грудную клетку злости, еще немного и она взорвется, ослабевшим осенним листом упадет на влажную кладбищенскую землю. — Как ты можешь так с ним поступать? А с тобой значит так можно поступать? Вопрос зарождает у Итачи на кончике языке, горчит и печет одновременно, он всматривается в горящие чем-то незнакомым глаза девушки и не узнает перед собой Нану. Это кто-то другой, кто-то, кто украл рыжие волосы, веснушчатый нос, черные, непропорционально большие глаза той девочки, что пряталась за спиной старшего брата, когда они впервые встретились. А кто теперь был перед ним — он не знал, потому что принять знание было слишком тягостно. То, что содеянное им оказало такое сильное влияние не только на Саске, но и на милую Нану, казалось чем-то совершенно неправильным. — Нана, — Учиха впервые зовет ее по имени в этой реальности, и девушка перед ним неожиданно замирает, будто снова надеется услышать нечто, что сможет облегчить ее боль. Итачи осекается и поджимает губы, тут же пряча взгляд за широкополой шляпой, которую Сенкецу не сбивает с его головы чудом. — Это не твое дело, поэтому прекрати в него лезть и оставь Саске в покое. Он должен стать сильнее и осуществить свою месть. Нана резко втягивает воздух в себя, ошеломленная словами Итачи, и выпускает ворот из ослабевших пальцев и пятится назад. Не ее дело. Разве не он просил ее присмотреть за Саске тогда на кладбище, а теперь оказывается, ей не нужно останавливать его от добровольного шага в пропасть? Какая-то глупость получается. Нана отходит назад, всматривается в лицо Учиха, как будто ждет, что он передумает, протянет руку и удержит ее. У нее ноют стопы, напоминают о том дне, когда она оказалась посреди кровавого побоища в клане Учиха. Это ведь все он один устроил. Действительно, на что она надеялась? Нана разворачивается так резко, что коса бьет ее по спине, а рука простреливает болью, напоминая о случившемся утром. На что она надеялась после того, что он сделал со своим братом? Нана прикладывает пальцы к губам, задерживая ими смешок, глупая, глупая, она такая глупая. Все дело ведь в этом ощущении, что теплится в груди, не надежда, не желание знать правду, нет, это оно, такое светлое и ненужное ей больше, потому что сердца у Наны больше не было. Итачи наблюдает за тем, как Сенкецу скрывается среди кипарисов, провожает ее долгим взглядом, борясь с желанием остановить. Он ошибся, перед ним была не самозванка, это была Нана, та самая. Итачи умеет принимать удары от последствий содеянных им поступков, принятых решений, но с ней все по какой-то причине было по-другому. Эта нужда остановить ее, попытаться объясниться, просто для того, чтобы она улыбнулась как прежде, чтобы черные глаза не казались таким мертвыми. Он знал — это погубит его. И погубит не так, как он рассчитывал, это пошатнет в нем уверенность в нужде умереть от руки Саске. Поэтому Итачи чувствует, что если позовет ее по имени, она повернется и возвратится к нему, и тогда все покатится в тартарары.