***
Подросток буквально пулей выскочил из автобуса и сразу же быстрым шагом направился в сторону магазинчика. Над дверью прозвенели колокольчики... Хотя, они вроде не так называются, но всем было все равно. Называют, как душе угодно. Что ж, на то и дан такой многогранный русский язык. За кассовой стойкой Эдгар сразу заметил белокурую макушку сестры. Когда та повернула голову на звук, в глазах легко можно было заметить и смятение, и печаль и даже какую-то нотку обиды. Но сейчас парня это волновало меньше всего – он спешно подошёл в девушке и заключил ее в крепкие объятия, такие, будто год ее не видел. – Кать, ты как? – отстранившись, спросил Эдик, при этом заглядывая в ее светло-зелёные глаза. – Что он сделал? Он тебя не трогал? – Более-менее... – тихо пробормотала девушка. – Он мне ничего не сделал, только толкнул, когда я пыталась его остановить, чтобы он... ну... Он рылся в твоих вещах и все разбросал. Я не знаю, что с ним было. Утром он извинился, но сказал, что если тебя увидит – голову открутит за самовольство. И ушел куда-то. Все это время Катя бегала взглядом, лишь бы не встречаться им с упорно сверлящим душу взором брата. А вдруг он что-то знает? Но почему не говорит? Разве у них когда-то были друг от друга секреты? – Господи, прости пожалуйста, – Эдгар снова обнял девушку. – Прости, что не брал трубку. Деньги закончились, я не смог перезвонить. Я очень волновался. Прости, что оставил тебя с ним и ни о чем не предупредил. – Погоди... О чем не предупредил? – Катя высвободилась из судорожно прижимающих к себе рук и, нахмурив бровки, все же встретилась недоверчивым взглядом с Эдиком. – Я не знаю... Я боюсь об этом говорить, он сказал, что мне лучше не лезть, – виновато начал оправдываться парень. – Папа угрожал тебе? – взволнованно вдохнула Катя. – Тогда ты тем более должен об этом рассказать! Теперь даже я боюсь, за тебя особенно! – Он употребляет, – спустя недолгое, но при этом казавшееся вечностью молчание, тихо сказал эмо. – Героин. Я нашел шприц в ванной. Когда он меня спалил, был угашенный, и что-то затирал про эксперименты. Девушка умолкла. Судя по всему, ей было просто нечего сказать. Нужно, чтобы информация улеглась в светловолосой голове. Единственное, что было ясно обоим: с этим что-то нужно делать. Но что? Они никакой власти не имели в этой семье и слова их могли вовсе не воспринять. Но домой было возвращаться, безусловно, страшно, прям до дрожи. На этот раз даже усиленная уборка и тяжёлый труд никак не помогали. Все равно присутствовало вязкое чувство того, что время приближается к вечеру, а встреча с отцом приобретает неизбежный характер. Эдгар был бы только рад не возвращаться, но куда ему идти? Не может же он на постоянной основе жить у Феди или... у Сени с его матерью? Второе пока отметается, для него это чересчур. Нужно время, наверное, чтобы с этим смириться... Если смириться с таким вообще возможно. Подобное будто бы выходило за пределы сознания, безжалостно разрывая тот пузырь обычных взглядов на мир, в который его втолкнули. Хотя, может, и в самом деле ничего настолько криминального в этом нет? Такая мысль промелькнула в подростковом мозгу когда он вспомнил о небезызвестной группе Тату, что была на пике популярности только в начале нулевых, когда ему было только десять. Как ни странно, но девушек этих не порицала публика, несмотря на открытую демонстрацию таких взаимоотношений. Сейчас о них, конечно, тоже много кто наслышан, но Эдика их творчество никогда не привлекало. Даже в таком виде его тема эта стремала. Катя весь день выглядела подавленно. Наверняка подобные события, обрушившиеся как снег на голову, неслабо дали по психике. Парень ее не винил. Его скорее даже в какой-то мере угнетало ее состояние, ведь он, как-никак, но беспокоился за ее эмоциональный фон. А тут она, под влиянием произошедшего, даже не спросила, что, где и как прошло. Оставалось надеяться на лучшее, как и всегда. Как будто есть иной выбор.***
Вечер не то, что на пятки наступал, он уже уверенно ставил подножки и издевательски хватался за запястья, как бы говоря: "я уже здесь, тебе не убежать", при этом ухмыляясь и щуря единственный алый глаз. Причем такое отношение отныне было не только к Эдику, но ещё и к ни в чем неповинной Кате. Ей-то, может, и ничего не будет, но ведь она будет видеть и слышать все это. А что "это" – жуткая загадка, ответ на который неизбежно приближался с каждой проезженной на автобусе кочкой. Эдгар тяжело вздохнул перед дверью подъезда, явно забыв выражение "перед смертью не надышишься", неуверенно переглянулся с сестрой и открыл дверь. Сознание его так и кричало: "Ещё не поздно повернуть назад и никогда больше не возвращаться!", но есть ли смысл убегать? Да и Катю он одну пускать не хотел теперь от слова совсем. В квартире стояла гробовая тишина. Бомба не взорвалась, но все ещё надоедливо тикала. И лишь лицезрев воочию состояние собственной комнаты, можно было вполне отчетливо представить вчера произошедшее: вот отец распотрошил все шкафы и шкафчики, разбросав содержимое поблизости и даже не удосужившись прибраться после, вот разворошил бедную и без того неаккуратно застеленную постель. Бумаги, одежда, диски и прочая мелочь валялась на полу, словно мертвый народ в мирном поселении после нападения банды разбойников. Было страшно на это смотреть. Только вот что Борис искал? Компромат? Личные дневники? Вот, что значит – совсем не знать родного ребенка. Эдик что, семиклассница какая, чтобы дневнички вести? Парень почувствовал легкую ручку на своем плече и взглянул на сестру, стоящую рядом с ним в дверном проеме. Зелёные выразительные глаза без стеснения показывали понимание и сожаление. – Хочешь, я помогу прибраться? – тихо и неуверенно спросила та, снова переводя взгляд на перевернутую вверх дном комнату. – Обещаю ни во что личное не лезть. – Все личное – перед глазами, так что без разницы, – выдохнул Эдгар, проходя внутрь и садясь перед смятыми и потоптанными листами бумаги, на которых красовались неумелые наброски и подписи к ним. – Надеюсь, смысл в том, что мы уберемся, будет. Не хотелось бы сизифовым трудом заниматься, сама понимаешь. – Ну что ты прям так раскис? – Катя снова почувствовала, что вытянуть сложную ситуацию из полной жопы – исключительно ее задача, поэтому заново натянула на себя шкуру позитивного и легкомысленного человека. – Он все равно ничего не нашел, зачем ему искать опять? Закроемся в комнате, и он тебя не достанет. Эдик приподнял уголки губ. Наверное, не стоит возражать, даже если понимаешь, что дверь со стеклянными вставками от взбешенного торчка точно не спасет. Да и девушка это понимает. Просто хочет успокоить и себя, и брата. Было видно, как Катя во время уборки упорно боролась с желанием все же глянуть на что-то, к чему ранее ни у кого, том числе у нее, не было доступа. Но совесть просто не давала этого сделать. Она лишь бегло могла проскользнуть взглядом по записям и рисункам, не более. Всё-таки, Эдгар наверняка не хотел бы сейчас делиться чем-то таким сокровенным. Настольные часы все тикали, капая на мозг. И сердце, как бы это банально ни звучало, буквально ушло в пятки, когда из дальней части коридора послышался шум. Сначала от того, что в замочную скважину не могли попасть. А потом от того, что в нее всё-таки попали и провернули ключ, отпирая дверь. Человек тяжёлыми шагами завалился в квартиру. Точно отец. И он абсолютно точно способен выполнить утреннее обещание. Катя в срочном порядке заперла дверь, испуганно поглядывая на брата. Сердце стучало в ушах. А вот и бомба – до взрыва осталось совсем немного. По коридору раздалось грузное топанье и прекратилось прямо напротив двери в комнату, где находились Эдгар с Катей. Парню лишь оставалось прожигать взглядом дверь и начинать верить в Бога. – Эдгар! – громко произнес Борис, дергая дверную ручку в попытках попасть в комнату. – Пидорасина мелкий... Открывай! – Пап, я одна тут, – ответила девушка, собравшись с духом. Голос ее подрагивал, от чего сердце Эдгара болезненно заскрипело. Он понимал, что не сможет противостоять взбешенному взрослому мужику, но если он поднимет руку на его сестру он обязан будет предпринять хоть что-то. Она ни в чем не виновата. – Не ври мне! – рявкнул мужчина, ударяя кулаком по дверному стеклу, от чего подростки вздрагивают. Эмо чувствовал себя попрыгунчиком, который вздрагивает каждый раз, когда соприкасается с реальностью. И в этот момент в роли реальности(или злого рока?) выступал его собственный отец. – Не защищай этого гомика, не суй нос не в свое дело, Катя! Открой, живо! Страх сковал тело Эдика, он совсем не знал, что предпринять, особенно когда по стеклу пришелся второй удар. После третьего оно с шумом разбилось, осколки разлетелись по полу. Катя в страхе отошла как можно дальше, уже просто трясясь от страха. Собственно, такие же действия предпринял и Эдик, но вставая спереди девушки, дабы в случае чего агрессию принять на себя. Ее это коснуться не должно. В голове будто бы взрывались громкие петарды из мыслей и страхов, оглушая и парализуя парня все больше. Мозг отказывался принимать все происходящее за настоящее, а перед глазами как будто бегала красная строка: «Все это не с тобой». В отверстии, где только что было стекло, показалась мужская рука и потянулась к ручке, отпирая дверь. В голове взорвалась еще одна петарда, ни к селу ни к городу вспомнившая, что подобные сцены бывают в фильмах ужасов. И правда: в проеме стоял отец с растрепанными седыми волосами, с неприкрытой ненавистью смотря прямо на сына. Он как убийца, который наконец нашел свою жертву. Извел своим террором, загнал в угол и словно безжалостный палач, сейчас решит ее судьбу. – Нагулялся? – на повышенных тонах прорычал мужчина, стремительно сокращая дистанцию. – Что ж у своего дружка жить не остался? Убить тебя, педика, мало будет! Борис был воплощением ярости. Без каких-либо раздумий он нанес удар кулаком по лицу подростка, от чего тот не удержался на ногах и упал к подножию стола, едва не задев головой его угол. В глазах забегали искры, от боли почти начало тошнить, а в ушах встал оглушающий звон. Послышался крик Кати, что забилась в углу и прикрыла рот руками. Любые звуки разлетались тысячами отголосков со всех сторон, окружая парня и связывая с реальностью, но при этом нарочно пытаясь запутать и спрятать за собой ужас происходящего. Но на этом всё не закончилось, увы – Борис насел на Эдгара сверху, продолжая наносить удары. Во рту почувствовался металлический вкус, и было непонятно – из носа была кровь или же Эдик только что лишился какого-то зуба. Четко видеть не получалось, все было таким размытым и мыльным, а искры все ещё неустанно плясали перед глазами, синхронно перекликаясь с теми отголосками, и создавая тем самым непонятный театральный номер. Скорее всего, продолжалось это не так и долго, хотя и казалось вечностью. Эмо с нетерпением ждал лишь антракта. Белокурая девушка попыталась оттащить отца от обессиленно лежавшего тела подростка. Она что-то кричала, но разобрать слова было невыносимо сложно. Было ощущение, что он сейчас просто отключится. Только торчок на этом останавливаться не хотел – что-то грубо ответив Кате, тот с трудом поднял Эдгара обратно на ноги и брызгал слюной в побитое лицо со словами "сделаю сейчас из тебя нормального мужика". Отцовская морда плыла перед глазами, а соблазн плюнуть ему в лицо кровью, что скопилась во рту, рос с каждой секундой. Мужчина поволок за собой сына прямиком в ванную, прихватив с собой ножницы. Парень боялся лишь того, что хуже всё-таки быть может. Может, его сейчас заколют, как свинью на скотобойне? Или же отец в своей горячке решит, что можно ножницами отрезать какие-то части тела? Выколоть глаза? Размытый вид бытового орудия как никогда пугал тем, на что оно способно в руках неуравновешенного наркомана-психопата. Борис грубо затолкнул сына в ванную комнату, от чего тому пришлось схватиться за раковину, дабы не свалиться в ванну. Слышно все было будто бы из другого конца тоннеля, свидетельствуя о том, что несколько раз ему явно зарядили в ухо. Сквозь звон, заглушающий большинство звуков, парень смог разобрать то, как отец запер дверь. Видимо, сделано это было для того, чтобы Катя больше не вмешивалась. Волосы за затылке у парня были выбриты, так что взяли его за волосы на макушке, открывая взор на отражение, что так же, как и остальное, четко видно не было, но гематомы и кровь различить не составило труда. Эдик попытался хоть как-то сопротивляться, хватаясь за держащую его голову руку и стараясь отцепить от себя мужчину. Но все было тщетно – по весовой категории и в силе подросток явно уступал взрослому мужчине. – Может, когда выглядеть, блять, как мужик будешь, – сквозь зубы цедил отец, без капли жалости обрезая смольные волосы под самую короткую длину, которая у него получалась. – Тогда и по мужикам ходить перестанешь. Говорить что-то о том, что Эдгар геем не является, ведь у него были девушки с четырнадцатилетнего возраста – бесполезная трата и без того покидающих тело сил. Препираться с разъяренным наркоманом не имело смысла. Парень, опираясь обеими руками о бортики раковины, лишь смотрел, как клочки волос падали в нее же. Глаза были давно на мокром месте, да только Эдик этого даже практически не замечал. Волосы, наконец, перестали сваливаться в черную кучу. Подросток просто молился о том, чтобы на этом отец успокоился и просто отпустил его. Но грубая рука, быстро оказавшаяся на ухе и дернувшая какую-то из серёг, почти моментально привела в чувство. Благо, прокол лишь оказался травмирован, но не порван, и был он не на хряще. Эдгар быстро схватил отцовскую руку и, собравшись с силами и духом, оттолкнул ее от себя, тут же поворачиваясь к мужчине лицом. – Я сам сниму, – тихо произнес тот, на мгновение встречаясь взглядом со злыми глазами Бориса, но тут же отводя его в пол. – Живее, – нетерпеливо пророкотал отец. Картинка в глазах стала немного отчетливее, и при взгляде на свое отражение парень даже не узнал себя. Лицо было травмировано и начался отек, кровь скопилась в основном под носом и во рту, а гематома на щеке и под глазом обещала скоро конкретно так сузить обзор на жизнь. Но волосы... Это уже было нельзя исправить, и ходить с этим было бы просто смешно. Черные волосы буквально расположились клочками: где-то длиннее, где-то короче, где-то пряди вообще отстрижены не были. С трудом и болью проморгавшись, Эдгар начал дрожащими руками откручивать шарики на проколах, большинство из них упали и уже бесследно пропали. Самое простое было – вынуть кольца. Но вот тяжело психологически было попрощаться с пирсингом в брови. Он ему дался уж очень болезненно и нравился больше остальных, буквально вызывал гордость. А сейчас подросток его в куче с другими железками вываливал на ладонь отцу, чтобы тот их безжалостно выкинул в мусорку. Борис же посмотрел на эти украшения с презрением и отвращением. Процедив: "свободен", он смерил сына снисходительным взглядом и удалился из ванной. Эдик же, в свою очередь, не знал, что ему делать. Наверное, сейчас он предпочел бы лежать в ванной с двадцатью восемью колотыми и истекать кровью, невидящим взглядом уставившись куда-то в пустоту, чем испытывать все это. А испытывал он многое: страх, ненависть, боль, обиду и много того, чего даже вразумительно описать нельзя. Но кое-что его изрядно душило больше остального – чувство бессилия и беспомощности. Он ощущал себя бездомным котенком, который просто не может дать сдачи глупым и жестоким школьникам, что в итоге посчитают забавным повесить бедное животное на шнурке на ветке дерева возле подъезда, предварительно выколов глазки. Только вот котенок, в отличие от подростка, больше не страдает и никогда не будет – он мертв. А Эдик – нет. Неужели он и вправду заслужил такое отношение? Почему отец настолько сильно ненавидел именно его? Нет, он, конечно, не хотел бы, чтобы он так ненавидел Катю, но... Неужели он чем-то хуже своей сестры?***
– Ох... – выдохнула девушка, пришедшая в ванную. Видимо, по тишине поняла, что все закончилось. Она увидела брата, что сидел на полу, оперевшись спиной о ванну и глядел будто бы внутрь самого себя. Белокурая села на корточки напротив него, смотря глазами полными страха и сожаления. Казалось, будто в любое мгновение она была готова расплакаться. – Вставай... Давай сейчас умоемся, а потом пойдем в комнату, я приложу что-нибудь... Прости, я правда пыталась помочь. Катя все же не выдержала, от чего последние слова слышались сквозь всхлипы. Девушка обняла Эдгара, тихо шмыгая носом почти ему на ухо. Пальцами она сжимала его черную футболку, пытаясь прижаться как можно сильнее. Слезы наверняка сейчас ручьем льются, подумалось подростку. Сейчас, в состоянии шока, даже если бы он сильно хотел, заплакать просто не выходило. К счастью, Катя быстро заставила себя успокоиться и помогла подняться Эдику с холодного кафельного пола. Хотела даже сама умыть его, но парень, посчитав это уж чересчур унизительным, отказался и умылся сам, теплой водой смывая остатки запекшейся крови и сплевывая ее изо рта. Заодно проверил, все ли зубы на месте. Как оказалось – все; видимо, отец его избивал уж больно "аккуратно", только повредив губу и десны. Теперь его лицо не представляло из собой месиво, только синяки и отек вокруг левого глаза. Уже в комнате, в момент, когда сестра ушла за замороженным мясом, Эдик, оглядывая свою комнату, твердо решил – нужно валить. Из коридора снова раздался звук открытия двери. Мать. Страшно представить, что сейчас случится, когда она увидит все это. – Ты куда мясо понесла? – послышался женский голос из коридора. Катя ответила что-то совсем тихо, после чего Белка, произнеся "сукин сын", шумно направилась в сторону их комнат. Она заглянула в комнату сына всего на несколько секунд: пробежалась взглядом по изувеченному лицу Эдгара, по разбитой части двери, стекло из которой лежало где-то в уголке – видимо, Катя прибрала. И буквально сразу же метнулась в сторону их с отцом общей спальни. Слышно было плохо, но их них двоих голос повышал только Борис, мать же говорила вкрадчиво и очень уж угрожающе. Подросток, как только сестра приложила кусок замороженной курицы к отеку, сразу же заявил, что уходит. – Как уходишь? Куда? – растерялась девушка. – У друга поживу, там посмотрим, – бесстрастно сказал Эдгар. – Даже если сейчас этот останется, то тебя не тронет. Он же только меня ошибкой природы считает. Так будет лучше. Вещи некоторые просто будешь приносить, если понадобятся. Сестра крайне расстроенно смотрела на парня, но внутренне была согласна с ним – так и вправду будет лучше. По крайней мере, он будет в безопасности, а там, может, и состояние его устаканится. Всё-таки, ей хотелось только лучшего для кровного брата. – Хорошо, я понимаю, – тихо пробормотала девушка, после чего повисло молчание. Тишину разрывали лишь глухие голоса родителей, доносящиеся из спальни. Даже знать не хотелось, о чем и в какой тональности шел разговор. Но мать определенно не может встать на сторону Бориса. Иначе пришлось бы в ней разочароваться. – И... Блин, – Эдгар прервал печальное молчание. – Можешь дать со своего телефона позвонить? Я завтра денег только смогу на свой закинуть. Белокурая молча передала замороженный кусок курицы в руку брата, а после удалилась из комнаты. Вернулась она уже с телефоном в розовом чехольчике. Парень благодарно кивнул и начал набирать нужный номер. – Кто? – спустя долгие гудки из трубки раздался знакомый голос, правда менее дружелюбный, чем обычно. – Это Эдик, я звоню с Катиного телефона, – моментально произнес подросток, дабы предотвратить сброс звонка. – Если ты не занят, сможешь меня у гаражей встретить? – А, ты, – голос Феди звучал уже более расслабленно. – Ну ты намылился, конечно, в такой час... Не, ну, я могу, не переломлюсь, но че случилось-то? – Давай без вопросов, – на этих словах голос Эдика дрогнул. Ему не хотелось об этом рассказывать, от случившегося накатывала тошнота и стыд. – Пожалуйста. Выходи сейчас, я тоже скоро буду. И, чтобы избежать лишних реплик, парень просто сбрасывает звонок. Дверь подъезда захлопнулась за спиной у подростка, а вечерняя прохлада заставила неприятно поежиться. Он не был уверен, что его уход заметили родители. Рюкзак на плечах немного тянул вниз своей тяжестью – Эдик взял с собой немного вещей на первое время, а также пришлось забрать все деньги из заначек. Книги выполняли роль копилки, и благо, до них вчера отец не добрался. Конечно, с нажитым местом прощаться тяжело, особенно когда не знаешь, на сколько же ты его покидаешь. На неделю? Месяц? Три? А может, и вовсе навсегда? Пожалуй, ответ на этот вопрос знал лишь какой-нибудь всевышний, если бы он был. Но тяжело верить в какого-то святого творца, когда он позволяет происходить подобному. Позволяет происходить войнам, убийствам, насилию, обману. Ведь если Он сам подвергся жестокому предательству и жуткой смерти, то наверняка в Нем должно бушевать неистовое чувство справедливости. Как можно после такого вообще позволять существовать убийцам и насильникам? А как же эти проклятые Десять заповедей? Иногда создавалось впечатление, что это Бог – негативный персонаж. Ведь если судить его по человеческим законам, то его бы явно засадили за бездействие, когда он может помешать всему этому. Иногда даже мелькала мысль, что это Дьявол хороший, ведь он, по идее, наказывает плохих. А Бог просто указывает, что делать, и считает всех рабами. Ну и чушь. На улице сгущались сумерки, что радовало и пугало одновременно – видно изувеченный вид Эдика было плохо; но в это время велика вероятность столкнуться с неприятелями общества – гопниками. Прям-таки дрожь брала от одного их упоминания... Или это из-за прохлады? Неважно. Воздух свеж, но не чист, хотя это совсем не смущало. Да сейчас не смущало ничего в принципе. Хотелось биться головой о стену от несправедливости. Или смеяться от того, что он ушел из этого дурдома? Или плакать от того, что с ним все это произошло? Или просто лежать в апатии, уткнувшись взглядом в потолок и не замечая скоротечный ход времени? Шоковое состояние до сих пор не отступило? Как странно. При подходе к громадному гаражному комплексу, в полутьме все же вырисовывалась знакомая фигура: все в своей гоповке, белой майке и спортивных штанах. Хотя, видеть четко также не позволял заплывший глаз, так что всю вину на сумрак перекладывать бесполезно. – Мать моя... – нервно вдохнул Федя, прикрывая рот кулаком, когда увидел подростка. – Чего ж ты не сказал, что в таком состоянии? Я бы тебе такси вызвал. Господи... – Да, щас вернусь домой, позвоню ещё раз и подробно опишу ситуацию, – огрызнулся Эдгар. Ему же не ноги сломали. Сам, что ли, не дойдет? – Вызовешь мне машинку, меня там допросит хач, а потом ты любезно встретишь меня у своего подъезда. Если меня в лес не увезут, чтобы расчленить и пустить на шашлык. Колкости сами вырывались изо рта – внутри все же царствовала именно агрессия и обида. Только вот решить, на кого ее спустить – задачка явно более сложная, чем просто выплеснуть. Он был благодарен другу за то, что тот пришел. Но показывать это сейчас он был просто не в состоянии. – Да ладно, не ругайся, – уже более спокойно ответил на пассивную агрессию в свою сторону Федя, видимо, несколько привыкнув к внешнему виду... эмо? Или уже нет? Можно ли вообще считать эмо за эмо без челки? – Дома тебя подлатаем, да? И голову в порядок приведем, и компресс приложим. Завтра будет лучше. Может покуришь? Подросток промолчал. Лишь протянул руку, чтобы ему между пальцев вставили сигарету – все тот же Кэмел. Горит сарай – гори и хата. Пусть ему все ещё не нравился вкус курева, но эффект на время чем-то помогал. По приходе домой, парень, не дожидаясь никаких речей, скрылся в обшарпанной ванной. Было так странно: на один стресс Эдик реагировал так, будто весь мир рухнул, а сейчас... Парень чувствовал себя будто бы вне всего этого. Как сторонний наблюдатель. Это произошло не с ним, а вот с тем странным парнем, у которого на голове глупое нечто, а лицо будто бы укусила пчела, после чего на него вылили стопку чернил. Не с ним. С ним такого произойти не могло. Это произошло с каким-то нелепым телом. С чужим телом. Это и вправду не его тело? А чье? Чьи это руки мелькают перед глазами? А что за странная морда смотрит на него из зеркала? Кто это? Это – точно не Эдгар. Он ведь выглядит совсем иначе. Другие черты лица, другие глаза. А куда делось его тело? То, что он видел перед глазами – полная несуразица. Чувство паники с каждой такой мыслью как будто сильнее сжимало холодные руки, кои были словно бы везде, буквально на каждой части тела. Стало невыносимо душно, дышать становилось труднее. Неужели никто не вытащит его из этого недоразумения? Так хотелось содрать кожу, ведь она казалась неудобным костюмом, и вдохнуть свободно. Хотелось срезать ее полностью, дабы после тщательно отмыть и перештопать так, как хочется. В этот момент фантазии казались очень простыми в исполнении, оставалось только найти инструмент... Стук в дверь. – Эдик, – голос слышался приглушённо. – Я понимаю, тебе плохо, и все такое... Но я, типа, переживаю. Мало ли ты там вскрыться хочешь. Я тебе там чай сделал, твои конфеты любимые остались. Может, мы просто, ну... Обсудим это? Мне трупы не нужны в ванной. Хотя нет, не так... Мне не нужен конкретно твой труп в ванной. Понимаешь? В миг Эдгара будто небрежно выдернули из пучины страхов и больных желаний. Оно и к лучшему. Мир словно встал на место, хотя и воспринимать произошедшее за чистую монету было все ещё сложно. Парень аккуратно ополоснул лицо холодной водой, не задевая болезненные участки. Федя, что терпеливо ждал за дверью, тоже казался каким-то не таким. Хотя ничего и не изменилось, перед подростком предстал совершенно незнакомый человек. Незнакомец, который позволял увидеть себя только с одной стороны. Незнакомец, к которому, несмотря на все это, была странная нездоровая тяга, выбивающая из привычной жизненной колеи. В какой-то момент парень даже почувствовал себя уязвимо перед другом, ведь тот видел слишком много, но все равно продолжает что-то скрывать. Но что им движет? Стыд? Страх? А может недоверие? Последняя мысль больно кольнула в груди, так что Эдик отодвинул все их подальше. Нужно просто довериться. Разрезать защитную пленку, что заставляла задыхаться от невозможности быть настоящим, ведь кто знает, в какой момент по этой причине тебе воткнут нож между ребер? Но друг не выглядел так, будто способен на что-то подобное. Эти размышления вязко текли по мозгу, пока подросток с тремором(он надеялся, что это не навсегда) держал перед собой все ещё почти полную кружку с чаем. – Слушай, я помогу, чем смогу, – наконец натянутая до предела струна тишины лопнула, когда заговорил длинноволосый. – Морально я в этом плане тот ещё... Ну, овощ, в общем. Но если что понадобится – ты только скажи. Твои там с ним сами разберутся? Я тоже ведь контактами не обделен, хоть щас зови разбираться. Эдик молча поднял взгляд на Федю. Что он несет? Он спрашивает, хочет ли подросток отомстить? Конечно, хочет, но моральные принципы не позволяют этого сказать вслух, а уж тем более по-настоящему попросить кого-то натравить на человека. Да и самому парню от друга не так уж и сильно нужна была поддержка в виде ободряющих слов – это все равно, что обещать горы, а после принести горстку камней. Он ценил поступки и участие. Федя бескорыстно даёт кров, еду, даже предлагает разобраться с отцом. Этого было достаточно. – Мать разберется, – коротко ответил подросток, снова отводя взгляд. Он понимал, что у друга были хорошие намерения, но от жалости в его глазах хотелось блевать. Жужжание машинки над головой давало понять, что всё-таки всё вокруг сном не является. Осознание того, что жизнь на ровном месте вдруг повернула совсем в ином направлении, ударило по голове так резко, что его отголоски звучали в ней эхом ещё долго. Федя пытался сбривать черное нечто с головы максимально аккуратно, дабы не дернуть лишний раз какой-то волос. Эдик чувствовал, как смольные клочки падали на плечи, а после на пол, как скатывались с голой спины, словно с заледеневшей зимней горки. Футболку парень сначала отказывался снимать категорически – шрамы все ещё были видны, и были они жуткими. Давать видеть подобное зрелище кому-либо совсем не хотелось. Но Федя настоял – сказал, мол, иначе футболку придется выбросить, ведь волосню после таких процедур "хуй отстираешь". Игольчатые обрубки волос будут до конца жизни докучать. К тому же, он сказал, что "кто он вообще такой, чтобы осуждать то, что другой человек творит со своим телом". Эдгар был почти уверен, что Федя этих шрамов не понимал и ему было просто все равно. Не вдоль вен же, "типа". – Ты теперь, типа, Эдик-скинхэдик, – усмехнулся длинноволосый, выключая машинку. Волосы, конечно, не зубы – отрастут, но обидно было за них в той же степени, как и за все остальное. – А может тебе лед привязать просто к глазу?... Хотя не уверен, что это безопасно. Чайные пакетики? – Очень смешно, – проворчал подросток, поворачивая голову к зеркалу на входной двери. Узнать себя не получалось. Что за глупый ежик длиною в три миллиметра на голове? Ну, хоть пацаны где-нибудь во дворах за своего примут и даже не подойдут лишний раз. Какие-то плюсы в этом есть, и на том спасибо. Было в какой-то степени жутко прикасаться к обновленной прическе. Только его рука дотронется до волос, как Эдик полностью поймет и примет, что действительно стал тем парнем из отражения. И пальцы впрямь дрогнули, почувствовав эти злые колючки там, где должны были быть мягкие волосы. Ладонь остановилась на затылке, и по всему телу тут же забегали мурашки, словно люди в панике. Они будто бедолаги, что летят в неисправном самолете и все еще судорожно вздыхают, пытаются подарить миру как можно больше углекислого газа, исходящего из них после каждого выдоха. И в то же время каждый из толпы поголовно понимает – он покойник. Живой труп. Но у них нет времени это осознать. А вот у бывшего эмо есть. Но он просто к этому не готов. Не готов похоронить хоть какие-то хорошие воспоминания об отце(коих и так было мало), только потому, что видит в зеркале его – слишком незнакомого себя. – Это странно, – все, что смог выдавить из себя парень по поводу своего внешнего вида. Без слез пока что не взглянешь. Он сглотнул терпкий ком, который стоял поперек глотки, словно туша кролика внутри питона. После тщательного отмывания верхней части тела и самой головы от остатков обрубленных волос, подросток вернулся на кухню, не заглянув ни в одно из зеркал, что встречались на этом коротком пути. Кусок замороженной курицы заставлял уже не столь надоедливую боль отступить совсем, пусть и на время. Как же жаль, что нельзя приложить компресс к голове. К тому, что творится под скальпом, под черепом и к тому, что творится в лабиринтах мозговых извилин. И если бы была возможность, Эдик приложил бы компресс на уровень глубже извилин и нейронных импульсов. Добраться бы до выключателя, просто отключить все, что происходит внутри. Эдгар так устал испытывать слишком много. – Свыкнешься обязательно, – взгляд наконец сфокусировался на чужом лице того, кто придерживал запас из морозилки, пока эмо грел руки о новую кружку чая. Зрачки лениво и недоверчиво пронзали чужой взгляд, намеренно выискивая в нем жалость. Даже самому парню себя не жаль, так смысл кому-то другому его жалеть? Он не мог понять, хоть и было что-то приятное в чужом лице. Что-то, что голубоглазый понимал, но не мог преобразовать в мысль. Наверное, чувство защиты. Как хорошо, что теперь он в безопасности. – Допивай пока, а я устилаться. Заморозка перекочевала в его руки и Эдик остался один на кухне. И все же, что-то внутри неприятно сжималось, сдавливало и незаметно перекрывало дыхание. Уже не было сил перерабатывать свои эмоции, просто хотелось сжать их как мусор и отправить гореть за пределами этого обоссаного города, загрязняя атмосферу. Ведь какая разница, как люди будут вредить друг другу? Убивать себе подобных медленно и из вне, или же бить прямо в упор, оставляя болезненные раны как снаружи, так и внутри? – Идешь? – голос из комнаты за стеной. Его носитель тут же снова появился в проходе, вопрошающе глядя на друга. – Тебе нужно отдохнуть. Завтра ведь не на работу, позволь себе немного расслабиться. Эдгар молча кивнул и, оставив недопитую кружку и мясо на столе, подошел к Феде, смотря в пол. Он приобнял его буквально на пару секунд и прошел дальше, пробормотав тихое "спасибо". Хотелось просто перестать существовать, стать чем-то нематериальным, и сон – прекрасный в этом помощник. Длинноволосый же остался на кухне, предварительно выключив свет в общей комнате, дабы неприятный теплый свет от ламп накаливания в люстре не смог помешать беззаботному сну подростка.