Прости, так надо.

      Полевой легкий и ненавязчивый ветерок приятно проходился по лицу, едва шевеля локоны черных волос. Трава, на которой лежал парень, казалась уж очень мягкой и ощущалась скорее пледом, нежели по обыкновению жесткой зеленью. Солнце на небе отсутствовало, но это беспокоило в последнюю очередь. Облаков также не было – абсолютно чистое голубое небо. И ни единой души вокруг. Поле казалось бесконечным. Наверняка оно и было таковым – проверять не хотелось. И сил, чтобы встать, не было. Внезапно ракурс происходящего изменился – Эдгар увидел себя со стороны, словно бы дух вышел из тела. Да только вот то, что лежало перед ним, абсолютно точно было живым. Эмо лежал в высокой траве, безмятежно направив свой взгляд в небесную синеву, а туловище не было прикрыто ни одеждой, ни... кожей? Да даже мышцы отсутствовали, что уж говорить о коже. И таким образом оголен был лишь участок начиная с ключиц и заканчивая бедрами. Можно было свободно разглядеть и даже потрогать кишечник. А если постараться и отломить пару ребер, то вполне возможно прикоснуться к печени, легким, желудку и прочим "прелестям" телесного внутреннего мира. Как все органы держались внутри и все ещё не выпали с неприятным звуком – загадка. Такая жуткая картина заставляла тревогу и дискомфорт набирать все новые обороты. И только парень заприметил копошение в траве, обзор тут же снова сменился на первое лицо. Эдик привстал на локтях, не обращая никакого внимания на органы – он оглядывался вокруг в поисках скрытого врага. Ко всему к этому атмосфера окружения резко сменилась на менее безмятежную: небо померкло, стало серым; и лежал подросток отнюдь не на мягком пледе, а на колючей и неудобной, остриженной и пожелтевшей траве, кишащей разной неприятной живностью, вроде паучков, жуков разного размера и... фу, это что, сколопендры? Откуда им тут взяться вообще? Воздух встал, ни единого порыва даже лёгкого ветерка не наблюдалось, словно перед грозой. Тело сковало, пошевелиться было просто нереально, зато ощущалась каждая лапка надоедливых насекомых, что пока лишь мирно ползали по кожному покрову, не предпринимая атакующих действий. Оно и понятно – обедвиженное бесполезное тело не может представлять угрозы. Теперь трава не скрывала охотника. Не самая большая змея медленно подползала к своей жертве и явно рассчитывала на славный куш. Хотелось бежать, да подальше отсюда, но конечности будто отказали и двигать выходило лишь головой. Было до отвратительного страшно, и Эдгар уже почти смирился с грядущей смертью, пока холод ужаса пронизывал каждую его частичку. Но вдруг в поле зрения попал ещё один объект – высокий длинноволосый парень, что смотрел куда-то в сторону, но не на Эдика, находящегося в опасности.       Всё произошло слишком быстро – змея дернулась и пулей оказалась у открытого туловища подростка, целясь четко в сердце. Ребра словно были из желе – так легко голова пресмыкающегося прошла прямо между ними, а зубы болезненно впились в сердце, мгновенно выпуская яд. И только в этот момент Федя перевел взгляд равнодушных глаз на подростка. Не ринулся помогать – просто стоял и улыбался, все так же непринужденно, как и обычно, будто эта улыбка была вызубрена когда-то очень давно. А в глазах была такая невыносимая пустота, словно в нее можно было провалиться и там задохнуться.       Эдик распахнул зенки. Сердце билось в более быстром ритме, чем обычно, а картина мира перед глазами слегка расплылась от слезинок, что выступили, когда он спал. И секунды после пробуждения не прошло, как парень сел, осматривая туловище. Никаких органов. Никаких сколопендр и змей. И никакого Феди? Почему подросток чувствует себя так, будто его предали? Только из-за того, что мозг воспроизвел такой глупый сон? Друг же не виноват в том, чего он даже не делал. Да и отдохнувшим себя Эдгар не чувствует от слова совсем – тело устало даже лежать. В такие моменты кажется, что только пуля в висок способна подарить покой и тишину, избавить от тревог и лишних чувств. Настольные часы показывали полдень. Оно и чувствовалось – в квартире от жары стояла духота, а где-то на дорогах слышался шум моторов автомобилей из-за открытой форточки.       Дверь в ванную открылась, и из нее показался длинноволосый с полотенцем на голове, в майке и трусах. Кто вообще моется днем? – О, проснулся, – фирменно улыбнувшись, посмотрел тот на подростка, выглядевшего так, словно апокалипсис за ночь пережил. – Совсем не отдохнул? – Отдохнешь тут, – Эдик моментально отвел взгляд от пытующих карих глаз, что без намека на скромность разглядывали лицо обновленного "эмо". Господи, будь его воля, он бы просто заперся в комнате, пока волосы не отрастут, а фингал с прочими небольшими ранками не сойдут на "нет". Даже сам Эдгар не знал, можно ли его причислить теперь к данной субкультуре. Хотя у него осталась такая же натура, такие же предпочтения в стиле и музыке... Или все же что-то треснуло? Но что? – Ничего, все понимаю. Но регенерация твоей я завидую – синяки есть, но как Квазимодо больше не выглядишь, – с некой усмешкой заметил друг, вставая напротив зеркала и снимая полотенце с головы. Волосы тут же забавно разлетелись влажными прядями по плечам и сразу были перекинуты вперед, когда парень нагнулся, чтобы пройтись по ним потолотенцем ещё раз, а после расчесать. – Личико у тебя миловидное, так что вчера я конкретно выпал, когда перед собой увидел такое... нечто. Гондон – отец твой, вот и все. Кстати, – Федя вновь повернулся лицом к подростку и аккуратно проходясь по крашеным, почти выцветшим лохмам расчёской, которая явно повидала многое. – Ты, что ли, во сне обниматься любишь? – Не знаю... – честно признался Эдгар, чья обида от слов, что он выглядел как Квазимодо, быстро сменилась смущением. Ну, все, теперь его точно выселят с дивана на пол. И, как можно быстрее, придумал отговорку: – Обычно подушку обнимаю часто, а ты, видимо, под руку попался. – Да ниче страшного, – отмахнулся Федя и, закинув полотенце сушиться на дверцу шкафа, уже направлялся на кухню. – И не в таких условиях спал, не умер же. Разберемся с этим ещё.       Свое собственное состояние Эдика удручало. Хотелось ещё поспать, но глаза больше не закрывались, а лежать было просто неприятно. Может, это из-за жары? Парень опустил ноги на согретый солнечными лучами пол. Он задавался вопросом о том, что же делать дальше. Что теперь-то? Он – семнадцатилетний безответственный(как бы ни было это неприятно признавать) шкет, у которого через месяц начнется последний учебный год, а его жизнь буквально за тот же месяц или полтора настолько сменила свой курс, что он уже не был уверен не то, что в завтрашнем дне, а в будущем в целом. Раньше у подростка был хоть какой-то план жизни: закончить школу, поступить в универ, а там уж и постепенно от родителей съехать. А сейчас нельзя было даже сказать точно, поступит ли он. Если только батрачить весь год и пробиться на бюджет, лишь бы армию отсрочить хоть немного – докторскую степень он явно не получит, так что после ВУЗа военкомат примет уже взрослого парня(возрастом примерно такого же, что и Федя сейчас) с распростёртыми объятиями. Жуть. Ладно, может, он не хочет всё-таки думать о будущем. Просто пустится по течению. В конце концов, разве у него так много того сейчас, что он может потерять? Домой он не вернется даже при условии, что отца заберут в диспансер. Гордость и принцип придерживаться изначальных решений этого не позволяют. Да и комфортно ему там явно не будет – вечно будут нагнетать неприятные воспоминания и неясная тошнота от них. Подросток с трудом поднял свою тушу с дивана, отгоняя мрачные тревожные мысли.       Федя все так же безмятежно сидел на кухне, полностью сосредоточенный на книге, что не мог прочитать уже месяц. Ну, книги явно не его стезя, что ж теперь? Возможно, строго посередине этот антиутопический роман просто наскучил парню, так что читал он только тогда, когда совсем уж туго с занятиями. А может, это некий сеанс медитации – у Эдика тоже бывало такое, что он, вроде как, читает, но при этом мысли у него посвящены не книге. Такое чтение никакой пользы не приносило, ведь ни одно предложение оттуда не усваивалось, зато как приятно на какое-то время отвлечься от реального мира. По такой же схеме с ним работало и рисование, только терпения не хватало долго карачиться над листом бумаги, вырисовывая детали. Единственное, от чего подросток отвлекаться не любил – это фильмы. Ими он обычно поглощен полностью, разочаровываясь, когда они подходят к концу, грубо выпинывая из маленькой насыщенной событиями картинки. Наверное, поэтому он так редко стал их смотреть – расставание с героями проходило чересчур тяжело. – Ниче готовить не стал, только остывшая яичница на плите, вон, – пробормотал длинноволосый указывая на сковородку, прикрытую стеклянной крышкой, не отвлекаясь при этом от чтива.       Неприятное послевкусие сна будто не давало покоя. Из-за него впечатлительный подросток чувствовал обиду, смешанную с тоской и некой злостью на то, чего не было. Там, в спроецированной мозгом ситуации, улыбка друга не отличалась ничем от той, что он видел почти каждый раз, когда с ним встречался. Но Эдик никогда и не задумывался о том, что она может быть натянутой. В целом, он мало волновался о том, что же в моменте ощущает сам Федя. Подкупало то, что он почти всегда выглядел достаточно расслабленно и относился ко всему непринужденно – так, словно он полностью обеспечен и сыт по жизни, словно никогда никаких ям и кочек на его пути не встречалось. Конечно, правдой это не являлось. Что эта улыбка и легкомыслие могли за собой прятать? Равнодушие? А может обыкновенную взрослую серьезность? Порой Эдик даже забывал, что Федя – далеко не его сверстник. Выглядел он на удивление молодо, но это нисколько не умаляло груз прожитых лет. Интересно, почему друг ему так безотказно помогает? Потому что подросток и вправду имеет какую-то ценность или из тупой жалости? Парень решил, что есть он сейчас не хочет. Умоется – тогда и подумает.       Температура в ванной на удивление отличалась от духоты во всей квартире, а все благодаря холодному кафелю, которым были покрыты стены. Эдика тут же пробрали мурашки: успевшее стать липким тело сейчас было обдано прохладным воздухом. Легкие жадно наполнились освежающей прохладой и парень наконец ощутил себя не протухшим овощем в кастрюле с кипящей водой. Приблизившись к раковине с целью умыться, тот скованно опустил взгляд на кран, старательно избегая зеркала напротив. Вот потекла холодная вода, отчего мурашки еще сильнее стянули кожу на руках. Эта прохлада пробуждала ощущение чего-то живого в нем лишь на время, помогая забыть о преследующем и исходящим из нутра чувстве разложения. Промывая руками лицо, эмо ощущал каждую припухшую ранку и словно каждую из них вода наполняла своей текучей живучестью. Как будто сейчас он сможет поднять глаза и увидеть себя в зеркале не побитым и несчастным, а бодрым и, пусть и не радостным, но хотя бы не утратившим какую-либо надежду. Но ожидания не оправдались.       По ту сторону зеркала на него смотрел все тот же знакомый незнакомец. Капельки воды стекали по лицу и капали с подбородка, разбиваясь о раковину. Внутри было потаенное желание, чтобы точно так же сейчас вытекли и глазные белки, разбились о край и лишили возможности созерцать. Созерцать неузнаваемого себя, проблемы в семье и эту глупую дежурную улыбку, которая не покидала мысли парня. Но даже если он лишится глаз, он все равно будет знать, что эта улыбка не изменится. Она так и будет оставаться такой же непринуждённо призрачной, как и во сне. Тупой сон. Наверное, это действительно глупо и не по-мужски, прокручивать в голове какое-то бредовое сновидение. Но вглядываясь в свои глаза, Эдгар понимает, что Федя улыбнется ему снова этой улыбкой. И снова, и снова, и... снова. Почему он ничего не сделал? Хотя, смысл задавать вопросы к проекции своего же мозга... Глупость какая. А ведь это уже второй сон с другом, только менее радужный по ощущениям, чем предыдущий. Но и от воспоминаний о том, самом первом сновидении, хотелось блевать. Как же он ненавидит то, что тогда испытал – эйфорию и покой, которых в жизни ему, видимо, не видать. Ненавидит до мозга костей то, что ему в самом деле нравилось происходящее. Но признать это – признать и правоту отца. Признать, что ни одна девушка не могла вызвать таких бурных противоречивых эмоций(даже во снах) не потому, что парень ещё не встретил "ту единственную", а потому, что... Являлся грязным, с ног до головы порочным пидорасом. Гомиком. Педиком. Признать, что от мужика у него только член между ног. Признать, что он – ошибка. Признать, что ненависть его отца к нему полностью оправдана, ведь рождаться Эдгар таким не должен был. Да парень даже никогда не думал о себе в ключе, что у него неправильная ориентация, всерьез. Он всегда пренебрежительно к такому относился, но без агрессии или отвращения, а себя приписать ко всей этой пошлости и ума не хватало. Ведь от такого перманентного клейма обычно спасало то, что отношения у него были только с противоположным полом.       Ну, и что, что в более младшем возрасте украдкой поглядывал на симпатичные подтянутые тела парней на пляже, что старше его на каких-то несколько лет? Просто сравнивал с собой и хотел быть таким же – такие оправдания рождались в голове уже позже. Или... Что такого, что в мужских общественных душевых он всегда робко опускал взгляд в пол, чтобы ничего не видеть вокруг, быстро мылся и сваливал? Просто слишком стеснительный – объяснение такому неоднозначному поведению. Но это никогда не ощущалось чем-то неправильным и ужасным. Но сейчас... Эдик ощущал себя по макушку в грязи. Мозг напрочь отказывался признавать эти отвратительные глупости.       Обида змеей подползла к горлу, начиная постепенно удушать и давать волю мыслям бегать в голове, словно зайчикам, до которых еще не добралась змея. Это ведь просто нелепо! Отец всё-таки прав, в нем нет ничего от настоящего мужчины: Эдгар стоит со стеклянными глазами напротив своего отражения, расстроенный ночной проекцией мозга и рефлексией. Как баба. Но и такие наставления голосом отца в голове не помогли предотвратить цепную реакцию, которая уже пришла в действие. Тупой сон, тупой отец, тупое отражение, и он тупой. Слезы подступили к уголкам глаз и стремительно покатились вниз. Все кругом решают за него: отец лучше знает, кем его сын является, Федя лучше знает, доверять полностью своему другу(которого он в свою квартиру жить пустил и все равно постоянно что-то скрывает) или нет, а тело велит ему развозить сопли здесь и сейчас, хоть изначально парень и не желал раскисать сразу после пробуждения. Ущербная жалость к самому себе злила, бесила, как красный цвет – быка. Парень злился на отца, на сон, на себя, на чувства, на свои глупые слезы, что лишь усиливали свой ход и все стремительнее разбивались о раковину. Но в конце концов, главной причиной была безысходность. Немая, агрессивная безысходность, что поселилась в нем и начинала вирусом пожирать его мозг и распространяться на все вокруг него. От нее хотелось биться головой об и так треснутый и кривой кафель, чтобы он окончательно осыпался и не мозолил никому глаза, чтобы завалил Эдика, сымитировав своеобразный холмик безымянной могилы. Соленая жидкость никак не хотела заканчиваться – она произвольно наполняла глаза и скатывалась по щекам, когда они закрывались. Гримаса рыданий – самая неприятная после гримасы гнева. Будь воля парня, он бы больше никогда не показывал ее даже себе. Взгляд устало опустился. Размытая в глазах раковина снова манила к себе поскорее смыть этот позор, который вновь доказывал, эту глупую правоту отца. Эдик жалок и отвратителен сам для себя. Слезы, не переставая, отправлялись в свой недолгий путь от краешков глаз до белоснежной поверхности керамики, и словно подтверждая каждую проскользнувшую мысль падали и разбивались.       От сокрушающего бессилия и скручивающих все внутренние органы в один узел чувств Эдгар больше не мог стоять на ногах. Он медленно опустился и сел, опираясь спиной о холодную стену. Мало волнует, что ты можешь застудить спину, когда единственная мысль теперь, что крутилась в голове, – "хочу просто вскрыться". Не оставить уродливые порезы, которые так же уродливо заживают. Провести лезвием вдоль отчетливо видной вены, смотреть, как рекой вытекает алая кровь, и медленно терять силы. Боль не пугала, наоборот – помогла бы доказать, что он живой, хотя и скоро таковым не будет. Но что-то стояло между ним и лезвием. Или кто-то. Разум цеплялся за этого "кого-то", как за единственную причину ещё какое-то время пытаться выжить. Но если эта единственная преграда рухнет, то представить, что случится, страшно. И речь, к счастью для Эдика, пока шла не о Феде. Катя. Наверное, с его стороны было бы эгоистично снова оставить ее одну. Заставить ее чувствовать неумолимую боль потери. Но пока он понимает, что она с ним: поддерживает, переживает... любит – просто не сможет этого сделать. Не хочет, чтобы ей было плохо из-за его эгоизма.       Наконец обуздав эмоции, парень медленно встал с пола. Не глядя на незнакомое ему отражение, он снова ополоснул лицо холодной водой в надежде, что в сифон, а далее и в канализацию смоется вся та грязь, что он испытывает и в которой просто-напросто тонет.

***

      – Эдик, – обратился к подростку Федя, тяжело вздыхая и закрывая книгу, предварительно подогнув уголок странички, на которой он остановился. – Ты как черная туча по дому ходишь. Ужасно гнетет, – друг хмуро посмотрел на Эдгара, заваривающего чай. Тарелка после доеденной яичницы покоилась в раковине. – Я не говорю о том, что, мол, ходи и улыбайся, как дурак. Просто... Хочу, чтобы ты понял, что произошедшее позади, и теперь тебя никто не тронет. Я тебя не вытурю из квартиры, если ты переживаешь и об этом. Я же не дебил, и вижу, что тебя с самого утра что-то корежит. Повисло напряженное молчание. Оно было словно первая струна на расстроенной старой гитаре – натянутая до предела. И лишь одно неверное движение отделяло ее от того, чтобы с треском лопнуть. – Я все это понимаю, – еле слышно бормотал парень, мысленно давая себе пощечину за то, что своим присутствием портит чужой день. – Все нормально, просто не выспался и кошмары снились. Тебе не о чем переживать. Он сел напротив друга, опустив взгляд, дабы не встречаться им со слишком уж проницательными карими глазами. Наверное, все же внутри он хотел, чтобы о нем волновались. Чтобы ему наконец дали то, чего не дал ни один из родителей. – Конечно есть, о чем, – с некой ноткой обиды произнес Федя. – Ты же мой... Я же тебя уважаю, в конце концов. Я бы тебе никакую помощь не предлагал, если бы ты... ну... не имел ценности в моей жизни, скажем так. Что у тебя там за сны, которые тебя даже днем беспокоят? Эдгар потупил взгляд на кружке. Федя только что не смог назвать его другом? "Ты же мой" – кто? Хотя чему он удивляется. Конечно, тому трудно назвать другом хоть кого-то, когда мир словно обращен против тебя. В этом они с Эдиком были похожи. Да и вписать в эти особенные ряды мало кому захочется обычную малолетку, которой вечно нужна помощь, а сама она дать может неизмеримо мало. Минуты, проведенные молча под тик настенных часов, казались бесконечностью. Для Феди. Для подростка же они пролетели секундами – он тщательно обдумывал то, стоит ли делиться всем(или хотя бы частью) тем, что его беспокоит, анализировал возможные реакции, и в целом ничего страшного произойти не должно было. Конечно, есть уж совсем невозможные варианты, вроде тех, что если он сейчас выложит весь мусор из головы на кухонный стол, то прямиком на их дом обрушится самолёт. Или взорвется квартира сверху. Но самым неприятным казался тот вариант, где друг высмеивает переживания парня и говорит, чтобы тот делом занялся, а не хренью страдал. Но вероятность его стремилась к нулю, стоило Эдгару лишь на миг встретиться с отдающим теплотой взглядом Феди. Никакой привычной проницательности или насмешки – лишь искреннее участие. А может и неискреннее. Встречал он уже прирожденных "актеров", что могут надеть на лицо любую маску, и все ему поверят, да только приписывать к ним Федю казалось кощунством. Сейчас этот человек, что сидит напротив него – единственный, кто подает сразу обе руки подростку, когда тот(по его мнению) не заслуживает и одной, поэтому доверять ему уж очень хотелось. Так что Эдгар все же рассказал о жутком, но глупом сновидении, об органах, о змее, о жуках и о Феде, стоящем и улыбающимся в стороне. Старался ведать он без особой красочности и многие детали опустил, но общая картина от этого менее мрачной не становилась. – И ты из-за этого загнался? – упрека в голосе не звучало, но добрая умилительная(умилялись явно над Эдиком, который уж больно все драматизировал) улыбка никак не могла сойти с лица парня. И в целом от чрезмерной мягкости даже становилось слегка некомфортно. Быть может из-за того, что обычно друг не реагировал подобным образом, а тут на те – как мамочка. – Ты вчера тот ещё пиздец пережил, конечно, тебе кошмары будут сниться. Я ещё понял бы, если бы девочка из-за сна обиделась на меня, но чтобы ты придавал этому значение? Если тебя это успокоит – органы у тебя сейчас не наружу, змеи никакой нет и я щас перед тобой сижу, помогаю чем могу. И даже если, – здесь Федя сделал яркий акцент на этом слове. – была бы змея, то в следующий миг ее бы уже не было. Парень щелкнул пальцами, словно фокусник в трюке с исчезновением, чем привлек внимание глаз Эдика к своей руке. Со всей этой речи даже у эмо на лице возникла сдержанная улыбка, неумело пытающаяся скрыться за вновь опустившимся лицом. – Ну, другое дело, – удовлетворенно протянул азиат и оставил подростка на кухне, предварительно потрепав Эдика по обновленной прическе.

***

      Выходные тянулись мучительно долго и невыносимо быстро одновременно. Тягучие чувства внутри на дно не залегли и периодически давали о себе знать. На улицу подросток не выходил – ему перед собой-то стыдно было в таком виде пребывать, а на людях он вообще с ума сойдет. Федя вечно где-то пропадал. Мог запросто в один момент уйти из квартиры и исчезнуть с радаров на несколько часов, а потом вернуться как ни в чем не бывало. В эти моменты становилось по-жуткому одиноко. Друг имеет право хранить свои секреты – такие слова, словно мантру, Эдик прокручивал в голове, пока в животе морским узлом плелась тревога о том, что в этих самых секретах не находилось ничего хорошего.       Зато тот любезно закинул денег на телефон эмо, так что он смог наконец предупредить Григория Филипповича о том, что будет какое-то время отсутствовать, мол, заболел. Заболел при средней температуре на улице в плюс двадцать пять. Хотя ничего удивительного, такое ведь уже случалось, правда пару лет назад. Да какая разница, когда это случилось? Как будто иммунитет Эдгара за эти пару лет хоть сколько-то окреп. А ещё парень написал сестре, оповестив о том, что все в порядке и сказав точный адрес его нового временного проживания. Броню девушка знала плохо, но, благо, адрес это не запомнить не помешало – а вдруг брата искать придется, у кого как не у друзей детства? Так что Катя сориентировалась очень быстро и через полтора часа даже наведалась.       Самое большое удивление у нее вызывал возраст друга брата – она не понимала, почему взрослому мужику интересно с подростком, но вот то, что она там взаимоотношениям не доверяет, озвучивать не стала. Эдику и так несладко, а тут ещё и неодобрение со стороны близкого человека... Но в таком роде отношениях она и вправду не видела искренности, ведь много раз была свидетельницей того, что молодые девочки клевали на парней, что были старше их на десять лет, а то и больше, и оставались с ничем, иногда разве что с ребенком. Она считала, что таким парням просто не удается добиться внимания сверстниц, поэтому они играются с более младшими девушками, ведь те ещё ничего не осознают. В принципе, и сама Катя едва ли не соблазнилась однажды – уж слишком ей показался Саня из какой-то компании, где она находилась, интеллигентным и симпатичным. Благо показал он свое истинное лицо чересчур рано, да и сама девушка много сомневалась, учитывая что тогда ей было шестнадцать а ему – двадцать два. Вроде бы разница и не настолько большая, но в таких промежутках ощущалась сильно. В более старшем возрасте все, конечно, работает иначе. Но она была благодарна Феде, что тот помогает ее брату в трудной ситуации, и даже делает это искренне, как ей показалось.       Ощущение гниения заживо не покидало ни разум, ни тело подростка, и только рядом с Федей(при огромном усилии запихать все сомнения и опасения поглубже, дабы не высовывались, мешая жить) он мог ощущать относительный покой. Не то, чтобы был какой-то очень тесный контакт – успокаивал сам факт того, что друг дома, рядом, и может помочь с чем-либо в любую минуту. Ещё парень порой очень странно смотрел на Эдика. Не как обычно. Не с сочувствием, не с напускным волнением... скорее печально, а за этой печалью скрывалось что-то более глубокое, нежели тупая жалость к подростку. Словно глядя на Эдгара, тот глядел внутрь самого себя. – Мужик, ты серьезно? – с восторженным удивлением выдохнул Фади, когда его армейский друг без тени сомнения предложил перекантоваться у него. Тетка парня после армии наотрез отказывалась выходить хоть на какую-то связь с племянником. Казалось, она только и ждала момента, когда можно будет от него избавиться – надоел ей этот неродивый уже спустя года полтора после оформления опеки. Выходки его она так же устойчиво переносить, как родители, не смогла. Да и муж ее возомнил себя профессиональным воспитателем: при малейшей оплошности не стеснялся наорать, дать оплеуху или ещё чего похлеще. Бурыга все эти тонкости знал и был готов помочь. С условием, конечно, что когда тот более-менее устроится, будет делить плату за квартиру пополам. – Спасибо! Век должен буду! – Да ладно тебе, – низким и хриплым от курения голосом ответил сверстник. – Самое страшное мы уже пережили. И ведь свезло встретить такого друга, как Бурыгу, да ещё и в таком месте, как армия. Мозг происходящее там настойчиво пытался засунуть как можно глубже в недры памяти, дабы смягчить... осадок, мягко говоря. В поезде, по дороге назад в свои города, некоторых более слабые и, соответственно, более травмированных из сортира вытащить было настоящим испытанием – казалось, что они выблевали там все свои органы. Просто реакция тела на освобождение от длительного стресса и напряжения, наверное. Ведь всего за год вся эта дедовщина способна переломить дух молодого не готового к жизни парня, словно соломинку. – Слушай, Федь, ты ж знаешь, где тетка твоя живет, – начал друг, ставя свои весьма скромные котомки на пол пустой однушки. Забавно, что парня он так называть начал просто чтобы позлить, а потом... приелось как-то. – Давай сходим к ней, вещи хоть твои некоторые забрать надо, а то не дело это. Че они как нелюди то? – Надо попытаться, да, – согласился Фади. В армии большинство из того, что он брал с собой, забрали с концами. Кто бы его предупредил об этом заранее, может и не так обидно было бы. Даже недоеденную в поезде еду, черти, забрали. Нет, он ни в коем случае не жалуется и не жаловался, многое проглатывая. Потому что толку бы от этого было просто ноль. Если что-то нельзя изменить, то лучше просто переждать все удары судьбы со стойкостью гранита, нежели быть жалким и в своих глазах, и в глазах товарищей, и в глазах сержантов с майорами. Даже если ты просто заболел, на тебя смотрели так, словно ты в навозе извозился в каких-то извращённых целях, ведь считали, что болеешь ты только ради того, чтобы армию "прогулять". Поэтому многие парни, даже если и захворали, к врачам просто не обращались. Благо, конкретно при Фади никто не умер из-за этого, хотя о таких случаях он слышал. Но считал байками больше, нежели правдой.

***

      То, насколько стремительно налаживалась жизнь, иногда вызывала подозрения. Два девятнадцатилетних парня, сумевшие найти общую гармонию в довольно тесной однушке. Хотя гармонией это было назвать трудно. Все же больше своеобразный, но для каждого комфортный хаос. Фади, не имевший особых специальных знаний, но имевший военный билет, всё-таки смог устроиться работать. Город небольшой, конечно, но физического труда хоть отбавляй: сварщик, строитель, кочегар. Но более выгодным вариантом было идти, как ни удивительно, на завод. Не из-за зарплаты(была она чуть больше двадцати пяти рублёв), а из-за разного сорта льгот. Бурыга работал на неполной занятости где-то в другой сфере, а вечером, как правило, пропадал в казино. Но все это казалось идиллией. По выходным светловолосый друг часто сманивал второго на "буквально пару кружек", каждый раз превращающихся в минимум пять бутылок темного фильтрованного. Но так только с пивом. Если дело касается водки, то Бурыга не стеснялся звать "своих". Не то, чтобы Фади не любил пить в компаниях, но... те ребята даже для него выглядели чересчур маргинально. Он опасался, что однажды их шумное застолье, к которому он присоединяться не хотел, превратится во что-то менее невинное. Всё-таки у одного его знакомого мать в такой домашней пьянке убили: просто избили, а потом закололи обыкновенным кухонным ножом. И продолжили пить, как ни в чем ни бывало.       – Может не стоит своих дружков звать снова? – как-то уж больно неуверенно спросил темноволосый однажды на выходных. Оно и понятно. Такой тон был обусловлен тем, что друг для него по большей части являлся авторитетом. – Слушай, ну че ты как баба? – вопрос на вопрос выставил Бурыга со снисходительной улыбочкой на лице. – Просто отдых с ребятами, я ведь тебя тоже всегда зову. – Ну просто... Ну ладно они друг друга в один момент заколят, но за тебя-то я ведь переживаю, не нравятся они мне, – все настаивал на своем темноволосый (волосы которого, кстати, из строгого ежа начали разрастаться в смешную нелепицу). – Они нормальные мужики, всего на пару лет старше нас с тобой, – уже более серьезно говорил друг. – Что не так с тобой? Что ты как наседка вокруг меня бегаешь? Других друзей нет, чтобы тебе мои "дружки" глаза не мозолили раз в неделю-две? Я, конечно, понимаю, что мы стали чуть ли не как братья по духу, и все такое, но ты черту дозволенного-то различай.       Это был первый скол. Такой глупый. И произошел так незаметно. Фади тогда чувствовал себя ребенком, которого отчитала мать за то, что он лезет в дела взрослых. Но на фоне Бурыги он чувствовал себя младше и меньше регулярно, хотя они и были одного возраста и почти одного роста. Это единственный человек, которого он смог назвать другом без лукавства или подвоха. И слова его о том, что у темноволосого нет друзей, несколько пошатнули его эго. Но уважать и возвышать тот Бурыгу не перестал, хотя и делал это с меньшим энтузиазмом. Просто много думал над ошибками в своем поведении с ним, и почему же к его словам не хотели прислушаться. Он никогда не думал, чтобы завести других знакомств, которые даже не факт, что переросли бы в дружбу. Дружба – понятие настолько растяжимое и для Фади незнакомое, что ему было просто невдомек, а нормально ли то, какие отношения в итоге с Бурыгой сложились. Заляпанное наплевательством чувство чистоты и крепости их связи у него, казалось, отсутствовало. Ну, конечно, он ведь не четырнадцатилетка, чтобы убиваться по таким глупостям. И Фади тоже. Он и не убивается. Просто живет с легким привкусом разочарования в то время, как друг его общается с ним, как ни в чем не бывало.       Но вот в их совместной дружеской жизни этот скол был настолько незаметен, что почти ничего и не изменилось. Кроме того, что когда Фади видел водку, то сразу предпочитал коротать время вне дома, чтобы если что, не стать свидетелем потасовок. Может, лучше и вправду не лезть не в свое дело. Ничего ведь такого, что у друга есть какие-то границы и он запросто смог образовать дистанцию между ними двоими, как только обстоятельства перестали вынуждать их сотрудничать плотно.       Не успел Фади выйти из подъезда под надоедливое пиликанье, как внутрь, словно бестия, влетела рыжая девушка с короткой стрижкой. Где-то он уже ее видел.       – Хочешь сходить искупаться? Погодка просто ғажайып, – на следующих же выходных предложил Федя Эдику. Синяки у него почти прошли, а отек казался забытым кошмаром. Забавным казалось то, что впервые Федя на своем родном языке что-то произнес в присутствии Эдгара. – Не знаю... – замялся подросток. – Синяки ещё не прошли, не хочу, чтобы на меня смотрели странно. – Да на тебя и раньше смотрели, что-то тебя это не смущало, – парень озадаченно глянул на друга, что сидел на диване. – Ничего странного в синяках нет, многим это не ново, что дети твоего возраста с разбитыми лицами ходят. Я, конечно, сомневаюсь, но если спросят, скажешь, что за девчонку подрался. Дети? Он сейчас серьезно, что ли? Эдик что, на ребенка похож? – Ну, во-первых, мне тот образ был комфортен, вот и не смущало, – недовольным тоном начал он. – А во-вторых, я не ребенок. – Бу-бу-бу, – насмешливо передразнил подростка Федя, бросая какое-то полотенце из шкафа рядом с Эдиком. – Что как дед старый? Я его успокоить пытаюсь, а он обижается. С таким нравом тебе и девочка не нужна. В него моментально прилетает пуховая подушка. Тот же, смеясь, отправляет ее обратно. – Да я шучу же! – Да знаю я, что ты шутишь, балда, – уже менее ворчливым тоном сказал Эдгар, кладя подушку на место. Хотя и замечание о его чувствительности от Феди было не слишком приятным, но если это продолжать, то поводов для шуточек станет лишь больше. Тут к нему на колени прилетел небольшой фотоаппарат – мыльница, но и она не у каждого найдется. – Валяется, как барахло, возьми с собой, чтоб не так грустно было, – улыбнулся Федя на озадаченный взгляд юноши.       Сам эмо бы не сказал, что погодка классная. Невыносимая духота, скомбинированная с жарой. И друг ещё это называет "ғажайып", что бы это ни значило? До места они решили добраться на маршрутке, единственной, что ходит в ту сторону. И, видимо, не они одни были такими умниками: транспорт был набит битком подростками, что тоже направлялись к реке. Дышать было нечем, а липкие тела просто не могли не соприкасаться друг с другом. Боже, пошли бы они пешком – настрадались бы меньше.       Федя, увидев, сколько человек собралось на импровизированном пляже, сразу начал думать над поиском другого места. – В смысле в другое место? – недоумевал вспотевший и уставший пробираться через лесные тропы Эдик. – Тут же на поляне вон сколько места ещё, хоть щас располагайся! – Не знаю, от берега далековато, обзор плохой, сопрут че, – пожал плечами длинноволосый, бегая глазами по местности. – Я там видел, что немного ещё через лес пройти и ещё один открытый берег. Там людей почти нет, так что будем практически одни. Подросток страдальчески вздохнул. И кому это ещё с таким нравом девочка не нужна? Неужели нельзя расположиться тут, пусть и среди людей, и выдохнуть спокойно? Разве другу мешают эти дети и их семьи, шумные подростки, собачники с их питомцами?       В лесу деревья благородно прикрывали двоих парней от палящего солнца. Оно все ещё где-то мелькало в просветах сосен и берез, но больше не обжигало кожу своим ультрафиолетом. От духоты тень не спасала. К телу прилипала какая-то неприятная влага, над головами кружила мошкара. Да уж, кто бы мог подумать, что мошки в лесу – величина постоянная, а не выползающая только к вечеру, как в городе, и то обитающая только под деревьями и в траве. – Нам точно обязательно идти через эти дебри? На том лугу все ещё куча места, – ворчал Эдик, пробираясь через свисшие ветви деревьев, норовившихся выколоть ему глаз. Он же не Сеня, чтобы устраивать сеансы единения с природой. Ему и городская жизнь нравится. Да и по тропам этим, судя по всему, люди ходили редко. Наверное есть какой-то объезд для машин. – Оно того стоит, я тебе говорю, – заверял того Федя.       Ещё минут пять... или десять? Может пятнадцать? Где-то через неопределенное количество времени они наконец вышли на практически пустой берег: людей здесь было и вправду ничтожное количество. И просматривался тот заполненный пляжик, где все выглядели, как маленькие бежевые муравьи. О том, что через такие же испытания придется пройти, чтобы выйти обратно, думать не хотелось. Подросток просто кинул на землю какое-то взятое с собой покрывало и завалился на него, закрывая лицо полотенцем. – Ну и что ты разлегся? – длинноволосый переплел волосы из хвоста в неаккуратный пучок, подпинывая в бок слегшего товарища. – Жарко. Устал, – коротко ответил Эдгар, никак не реагируя на прикосновения. – Не пойду больше никуда с тобой. – Чтоб жарко не было, надо окунуться разок, – Федя сорвал с лица юноши полотенце, от чего тот начал жмуриться, снова привыкая к свету и жаре. – Ты сюда поспать пришел?       Перед привыкшим к свету взором открылась такая картина: друг в одних плавках, уже готовый с головой окунуться в реку, с лохматым пучком на голове, и пытается растормошить подростка. Сказать, что увиденное Эдика смутило – не сказать ничего. Он знал, что Федя старается держать себя в хорошей форме, но постоянно щеголял в майках или футболках, даже когда спит и то предпочитает не раздеваться. Хотя, да, ощущалось бы странно, если бы он спал раздетым. Конечно, ничего сверхъестественного в телосложении у парня не было: ни кубиков(кому они вообще нравятся?), ни ультра накачанных рук. Просто подтянутое тело с, наверное, идеальным балансом мышц и жира. Интересно, а живот мягкий? При солнечном свете рельефы тела выглядят даже привлекательней. – Че уставился-то? Ты в одежде плавать будешь? – глаза Эдгара мигом перескочили на лицо Феди. – А обгореть успел когда? Лицо краснющее. Чувство неловкости затопило Эдика, словно река, вышедшая из берегов. Это ведь ненормально, так откровенно пялиться и изучать глазами туловище другого парня, а особенно друга. Федя уже видел подростка без футболок, но тому почему-то теперь даже как-то стыдно было. Может, он тоже мог бы так выглядеть, если бы мало мальски собой занимался, а не изнурял тело недоеданием и недосыпом? Не кожа да кости, конечно, но завидовать было особо нечему.       Федя решил не ждать этого копушу, так что резво зашел в воду, почти сразу окунаясь с головой, а после показался в нескольких метрах от берега. Потом снова скрылся под водой, увидев, что подросток начал заходить в воду. И лишь тогда, когда Эдик был по пояс в воде(она оказалась холодной, поэтому заходил он медленно), подплыл и схватил того за лодыжку, дабы испугать. И получилось отлично – Эдгар, как и предполагалось, издал истошный крик и начал барахтать ногами, будто в ногу ему вцепилась пиранья, от чего едва ли удержал равновесие. Федя вынырнул, до боли хохоча над пугливостью юноши и колотя ладонью по воде. Смех Эдика же был больше похож на истерический, словно он и вправду только что был в смертельной опасности, а теперь пытается не окочуриться от пережитого. Тут он брызнул как можно большим количеством воды на Федю, что никак не унимался и в спехе занырнул, отплывая подальше.       – Какой ты несносный, – ворчал подросток, снова распластавшись на покрывале и отдаваясь все такому же безжалостно жарящему солнцу. Он понимает, что уже начал обгорать. – Точно больше не пойду с тобой никуда. – Говоришь, как моя мама, – усмехнулся Федя, присаживаясь рядом. Благо, за темными очками, что Эдик напялил на себя, чтобы не ослепнуть, было не видно направление, куда смотрят его глаза. Он не пялился, лишь украдкой поглядывал то на спину, то на крепкие плечи. В этой водной суматохе толком ничего рассмотреть было нельзя, зато в каких-то моментах парень невольно акцентировал внимание на конкретно физической близости и прикосновениях. Только это он объяснить не мог. А вот рассматривания – вполне. Снова та же шарманка: "хочу себе такое же тело, просто восхищаюсь, и все". И желание прикоснуться, чтобы почувствовать каждую мышцу, каждое ее сокращение, приходилось игнорировать. – Блин, пожрать надо было взять с собой, что ли, – вырвал из потока мыслей подростка Федя. – Ты есть хочешь? Парень отрицательно помотал головой. – Хотя кого я спрашиваю, по тебе и так все видно, – усмехнулся друг, тут же начиная пальцами щупать бока Эдика, от чего тот начал извиваться, как рыба на берегу. – Ты чего, щекотки что ль боишься? Буду знать, как тебя достать, если что. Федя невинно улыбнулся. И что скрывала за собой эта улыбка? Неужели обыкновенное детское злорадство? – Слышь, а пофоткай меня, – внезапно вспомнил про фотоаппарат азиат. – Или себя. Ну, всякое, чтоб на память.       Эдгар устало вздохнул, доставая из рюкзака мыльницу и снимая солнечные очки. Направил объектив на друга, а тот сразу начал выдавать на камеру весь свой артистизм и харизму, словно у него этих поз и смешных лиц был целый вагон с прицепом. Сам подросток фоткаться особо не хотел, да и не любил, так что с ним на фотоаппарате было максимум два-три фото: одно с "козой", другое с "миром", а третье – фото вместе с Федей, где он подставил ему "рожки". Дальше были лишь незамысловатые фото пейзажей, или случайные фото рук и ног, сделанные по неосторожности.       Домой они вернулись уже после заката. Измотанные, пахнущие речной водой, голодные и еле держащиеся на ногах. Но Эдгар ни о чем не жалел. Эта вылазка смогла отвлечь его от тянущих ко дну чувств и мыслей.