Семейные будни

— Я не верю, что ты действительно это делаешь. Нет, что МЫ это делаем… — Ой, да ладно, не такая уж она и холодная… — Даже не думай! — Мужчина, вы в прорубь спускаться будете или нет? — проворчала позади немолодая женщина в слитном купальнике. — Холодно вообще-то. Поэт в ответ на это поежился и отчаянно покачал головой. Дело не в том, что ему было холодно — ему просто жутко от вида прямоугольника, выдолбленного во льду. Стоило только подумать о том, как он погрузится в темный омут и затеряется в нем, вместо воздуха столкнувшись с прозрачной преградой, как что-то внутри переворачивалось и кричало: не стоит туда лезть! Инстинкт самосохранения, несмотря на смерть, все еще работал. Неужели они ехали несколько часов в душном автобусе с огромным количеством фанатиков, неприятно напоминающих Поэту секту «Всевидящее Око», чтобы просто окунуться в ледяную воду в какой-то Богом забытой (ирочнино) провинции и отпустить себе все грехи? Когда Поэт жаловался, что они мало проводят времени вместе и почти никуда не выбираются, он точно имел в виду не это. Кризалис смотрел на него из ледяной воды и даже не думал выбираться, хотя как раз-таки для него переохлаждение смертельно, и он прекрасно об этом знал. — Давай, не бойся, — подначивал он, — я тебя подхвачу. — Это слишком сомнительный опыт, чтобы я на это пошел, Владимир, — Поэт отступил назад, спиной чувствуя неудовольствие здоровенных мужиков с вытатуированными на коже куполами. Они и рады бы были занять его место, да сделать ничего не могли: прорубь беззастенчиво заняли, а Поэт стоял на дороге, не давая возможности насладиться сомнительным ритуалом ни себе, ни людям. — Но ты ведь уже согласился. — А я уже передумал! Чем ближе их переполненный автобус подъезжал к месту назначения, тем больше Поэт нервничал. Елозил на жестком сиденье, врезаясь животом в потрепанный ремень безопасности, и все никак не мог сосредоточиться на книге, прокручивая в голове все ужасы, которые могут с ним случиться после повторного крещения. Кризалис уверял, что служение Гекате — греческой богине, на секундочку, — не противоречило христианской вере, потому что Поэт был в первую очередь крещенным, а уже во вторую — рабом договора. Правда, совершенно не брал во внимание, что крестик Поэт в жизни не носил, потеряв его почти сразу же, как тот был надет на него батюшкой, и скорее склонялся к агностицизму, а, значит, был далек от истинной веры. Богу и его приверженцам такое, вроде, не нравится. Что Поэт тогда здесь делает? — Давай, — продолжил Кризалис настаивать, подплывая к нему поближе. — Окунись, и Бог тебе все простит. — Прямо-таки все? — Сожженую яишницу точно. — Вечно будешь мне припоминать, — Поэт закатил глаза и не сдвинулся с места. Точно, вот почему он здесь. Удостоверившись в существовании загробной жизни, он засомневался, ждет ли его хоть что-то хорошее, если вдруг его посмертное бессмертие закончится навсегда. За ним числилось немало грехов. Он почти ни о чем не сожалел — ни о манипуляциях и запугиваниях, ни об убийствах и терроризме, — но не хотел бы гореть за все это в настоящем аду. Кризалис заговорил о крещении как бы походя, вспоминая, что вместе с набожной мамой когда-то объездил множество городков, посещая многочисленные церквушки и погружаясь в ледяную воду при любом морозе. Из-за апатии после потери матери, работы и смысла жизни, а потом и из-за пребывания в психушке Кризалис несколько лет не выбирался в святое место, и теперь хотел наверстать упущенное с лихвой. Поэт прекрасно понимал: Кризалис хотел отмыться от той истории с убийством пациентов психлечебницы во что бы то ни стало, но это просто смехотворно: они, двое сумасшедших асоциальных гомосексуала-суицидника настолько далеки от Бога, что надеяться на его милось и прощение грехов попросту глупо. — Мужчина, ну сколько можно! — завыла все та же немолодая женщина, стоя позади Поэта. — Не хотите — не мешайте другим. Не видите, тут очередь? Уж не май на дворе. Она попыталась просочиться мимо, но Кризалис все еще упрямо не вылезал из воды, а Поэту очень не нравилась даже сама мысль, что тот будет находиться в тесном пространстве с какой-то теткой. Поэтому он преградил ей дорогу, но сам не пошел. — Сын мой, что заставляет тебя сомневаться? — подключился священник таким сочувствующим тоном, что Поэт еще больше почувствовал себя чужим на этом кружке любителей Библии. — Не позволил еще никому Бог замерзнуть в ночь крещения, и тебя сбережет, коль ты истинно верующий. «А коль нет?», — чуть не съязвил Поэт, но у Кризалиса уже посинели губы, что прекрасно было видно в свете установленных рядом с прорубью фонарей, и становиться причиной его воспаления легких как-то не хотелось. Поэт задержал дыхание, аристократично промокнув в воде ножку. Ледяные иглы тут же вцепились в нее, заставляя отдернуться и вскричать от неприятного ощущения. — Не драматизируй, — проговорил Кризалис ласково и поймал его за большой палец. Не удержав равновесие, Поэт упал в воду весь, почувствовав, как надежные руки подхватили его и вытянули вверх. — Крестить, — напомнили ему, и Поэт, стиснув зубы, сделал, как было велено. Двумя перстами, за что поймал осуждающие взгляды с одной стороны и недоумевающие с другой. Вопреки ожиданиям, святая вода, пусть и обжигала, не заставила его кожу плавиться и шипеть. Видимо, недостаточно он бесовское отродье, чтобы не мочь погрузиться в освященное место. — Еще давай. — Еще?! — Поэт успел только крикнуть возмущенно, когда Кризалис своей сильной ладонью надавил ему на макушку и погрузил под воду. Это уже издевательство какое-то. Третий раз он выдержал с трудом и вылетел из воды быстрее пули, кутаясь в зимнюю куртку и убегая в тепло. Там его, взъерошенного и отфыркивающегося от воды и застал Кризалис, накидывая на мокрые волосы полотенце. — Чувствуешь, что заново родился? — спросил Кризалис довольно, терзая его голову грубой тканью. У Поэта вода шла носом, он ощущал себя слишком голым в окружении десятков сомнительных незнакомцев, ему хотелось в горячую ванну и убивать — не понятно еще, в какой последовательности, — но никаких изменений в себе он не заметил. В общем, зря убил почти день своей жизни на эту авантюру. — Чувствую, что если ты как следует не извинишься за то, что притащил меня сюда, я от тебя уйду, — Поэт, отбросив протянутые в непрошеной заботе руки, дернул Кризалиса на себя, сокращая расстояние между их лицами. Тот засмеялся ему в лицо, щекоча дыханием губы: — Это как-то не по-православному… — Почему же, — глаза Поэта сощурились, и свободного пространства между ними не осталось. — Бог ведь сказал: «Возлюби ближнего своего»… Вот и возлюби. — Да я… уже, Женя. Поэт хмыкнул, отстранившись и протянув Кризалису полотенце. «Вот и я… уже». Даже не заметил, как сказал это вслух. Кризалис в ответ улыбнулся.