1 месяц и 1 неделю назад.
— А я так и думал, что колени ноют не к добру! — сокрушенно жалуется Хакон, с видом побитой собаки смотря вдаль. Заражённые задорно кряхтят в закатных лучах, чтоб они были неладны. — Да ладно тебе, у меня все под контролем! И я же, блин, пилигрим. Забыл? — Без меня ты мог быть хоть папой римским, а теперь ты на моей ответственности! — возражает бегун. — Хакон, я с пиздючьего возраста на своей собственной ответственности, окей? — Да вот это и хуево! — в сердцах голосит Маттиас, аккуратно беря кисти Эйдена в замок своих. — Оно правда того стоит? — Я думаю, что это откроет новую страницу для Вилледора. Поэтому — да, оно того стоит, — парень ласково массирует загрубевшую кожу чужих рук. — Тогда почему я не иду с тобой?! — не унимается Хакон, чернотой своих этих глаз разжалобивая Эйдена, почти успешно, впрочем. Почти. — Потому что ты и без меня знаешь, что Бегуны не могут остаться без мамы-курицы, — Хакон полууязвленно приподнимает бровь, — ну, или бати-петуха?.. Как тебе больше нравится, любовь моя. Хакон давит улыбку и заносит руку к макушке парня для выдачи подзатыльника, но на последних словах сдается и только ерошит мягкие волосы. — Какая ж ты скотина, Эйден Колдуэлл. — Эйден Колдуэлл-Маттиас, попрошу, — обладатель двойной фамилии демонстрирует незамысловатое проволочное кольцо и широко улыбается. Хакон испытывает гамму чувств — что-то вроде «вот бы дать ему в лицо от души, а потом зацеловать до потери пульса». — Моя скотина, ага. Эйден, — смех вновь сползает с его лица, — просто мне нужно знать, что все будет в порядке. Что я увижу тебя снова. — Я тебе обещаю. Нам нужно это растение, и я не помру по дороге. Честно. Хакон лишь слабо усмехается. Его душа не согласна. Не согласна, но руки упорно собирают «ссобойку» пилигриму, чтоб у него… всё хорошо было. Хакон готовится основательно, кладя по много экземпляров одного и того же, нагружая и без того увесистый рюкзак Эйдена. Что об этом думает его супруг? А что ему — только фыркает и отнекивается, но старается не спорить, чтобы Хакон не передумал и не запер его где-нибудь. Как ощущаются «проводы»? Паршиво. Ужасно. Отвратительно. Эйден, черт его дери, спокоен как удав. Хакон сетует на возраст и жизненный опыт. Отрицание. Может, Эйден вернется, не дойдя до стен? Гнев. Плевать на все, Хакон сейчас же его развернёт. Да. Торг. Ладно, может, это не займет целый месяц, а Вилледор получит какую-то дохуя важную траву, без которой жизнь не жизнь? Депрессия. Все будет плохо. Все будет просто пиздец как плохо! Принятие. Ну, или нет.***
Ну, или да, блять. Потому что Эйдена нет уже на неделю больше оговоренного срока, так вдобавок ко всему (если вдруг показалось мало) — он ещё и по рации не отвечает! И по запасной тоже! Хакон осознает, что ему уже совсем хреново, когда его появление на людях сопровождается шепотками и сочувствующими взглядами. Он усиленно отмахивается от всего этого и гонит мысли о самом плохом, потому что Эйден, его Эйден, которого он так поздно нашел, не может пропасть и (или) умереть! Просто не может. Ему даже Лоан мягко сочувствует. Смотрит так нежно и грустно, словно он не возглавлял ее Список совсем недавно. Когда приходит этот день, у Хакона аж волосы шевелиться начинают. Спустя ещё лишнюю неделю надежду теряют даже те, кто до этого держался молодцом. Но только не Хакон. Спать он давно перестал, потому что нервы сжирают изнутри. Когда его чудом отговорили бросаться за стены сломя голову в неизвестном маршруте, стало ещё хуже. Потому что все его существо стремилось туда, но «что, если вдруг Эйден придет, а тебя нет?» было пиздец как убедительно. К сожалению. Этим вечером (каким-то чудом, правда) удалось провалиться в сон на пару часов. А потом он проснулся, назад уснуть не получилось как назло, так что пришлось, прости господи, убираться. Там пыль стереть, там хлам собрать — удобно, когда мусор можно выбросить прямо за окно и тебе ничего за это не будет — почувствуй себя в средних веках (так странно, что Эйдену в принципе трудно понять концепцию средних веков и вообще древности…). А хлама, надо сказать, скопилось просто страшное количество — раньше кто-то говорил, что лишние вещи негативно влияют на энергетику жилища, и Хакон во всю утешал себя тем, что гармонизирует пространство. Это занятие рано или поздно его выматывает. Он рад, потому что идёт полежать ещё хотя бы часок, но чувствует, что наконец проваливается в сон.***
Когда Эйден тихо приотворяет дверь (хорошо, что недавно смазывали петли), его сердце обливается кровью. Хакон спит. Спит и безбожно тратит столовую свечу. Он, конечно, в какой-то пизде имеет запасы, всего, кажется, на свете (неудивительно, если у него там где-то припрятана капсула с не запоротой богами цивилизацией), но все же, экономить-то надо. Пилигрим как можно тише ставит рюкзак на пол и садится на стул. Как же приятно сидеть не на земле, боги всемогущие. От его взгляда не уходит то, что комната заметно опустела, а кроме их шмоток и необходимой мелочи на столе, в середине, гордо покоится большая хорошо сохранившаяся коробка с крышкой. Он знает, что там. Сентиментальная дедовская коробка. Может, если бы Эйден не вырос в таких, м, специфичных условиях, ему была бы яснее концепция сбора откровенного хлама «для памяти», но, окей, это все же очень мило. Хакон сладко посапывает, когда парень открывает ящик и первым видит их фото. Их фото — звучит пиздец дико, да? Но у Маттиаса, как и говорилось, даже плёночный фотик нашелся. Что за человек. Вскоре до Эйдена доходит, что как-то тупо смотреть фотки и все остальное, когда твой муж буквально лежит в метре от тебя. Он тяжело вздыхает, готовясь получить пиздов — таких пиздов, каких не видывал даже от Вальца в свое время. Но у него было время подготовиться. Хакон спит как ангел, иногда подрагивая веками и громко дыша. Эйден одновременно хочет и не хочет его будить. Вроде, нужно обрадовать, а вроде сейчас как начнет вонять… Но выбора его Маттиас лишает, и, наверное, так оно и к лучшему. Он приоткрывает один глаз, недоверчиво смотря на «гостя», и не спешит делиться реакцией. — Молодой человек, вы по какому вопросу? — Я? — Эйден точно не ожидал такого, но подыгрывает. — Да, это, говорят, с вами самый лучший секс в Вилледоре, вот я и пришел попробовать. Если вы не против, конечно. — Ты хорош собой, но я с недавних пор, как бы сказать. Женат. — Правда? — Колдуэллу становится все сложнее давить улыбку. — Бля, и зачем я сюда пёрся две недели… Хакон прижимает его к себе и от души вдыхает аромат. Эйден кривится, потому что от него пахнет немытой псиной, но у стариков свои заморочки. — Если ты думаешь, — чарующе шепчет Хакон, — что я не дам тебе пизды… — Поверь, даже не заикнусь. Заслужил — всё что сделаешь. Но… ты же вроде как меня любишь?.. — жалобно спрашивает Эйден. Хакон в последний раз от души занюхивается и отстраняется. — Люблю. Очень люблю. У меня рука дрогнет, но я попрошу Лоан, — заговорчески произносит мужчина. У Эйдена в глазах почти неподдельный ужас. — Нет, лучше я отсюда сразу к зомби, окей? — Сюда иди, — Хакон часто выдыхает носом от смеха и крепко прижимает парня к себе. — Сейчас чуть полежим, и я буду тебя намывать. Долго и обстоятельно. И можешь не делать вид, что у тебя нет ран на животе. — Ну бля… — грустит Эйден. Но ничего удивительного. — Ты траву-то хоть нашел? — А? Да, да, нашел. Будем с местными учёными колдовать над ней. — Я все ещё не думаю, что это того стоило, если хочешь знать. — Честно? Я тоже так не думаю, — Эйден млеет и лёгких поцелуев по всей голове и покрывается мурашками. — А я говорил. — В следующий раз я к тебе прислушаюсь. — Следующего раза не будет. — И ещё… — А? — Я где-то кольцо посеял. — Да хуй с ним. Новое сделаю. Эйден улыбается и подтягивается, чтобы их губы были на одном уровне. У Хакона они опять все искусанные. Пилигрим тянется к рюкзаку и достает банку с мёдом — удивительно, думает бегун — и пальцем хватает немного, чтобы размазать по губам несчастного супруга. Хакон стоически выносит это; что за жизнь — у него было четыре (с половиной) брака, и все пассии стремятся че-то с ним сделать. Ещё спасибо, что в наше время уже нет всяких машинок для удаления волос и прочей ереси. Мед ещё можно стерпеть. Эйден тем временем заканчивает и исключительно доволен собой. — А поцеловать мужа не надо? — Надо. И Эйден его целует, чувствуя, как его притягивают к себе изо всех сил. Мед в очередной раз размазывается по их губам, и Хакон уже не так недоволен, потому что, эй, ещё вчера он не был уверен, что увидит это лицо снова. — А теперь, — Эйден медленно отрывается от него, между их губами тянется дорожка сладкой слюны, — если я сейчас не помоюсь, то сдохну, уж прости. — Да, тут ты прав. Сейчас организуем. Хакон встаёт и начинает шуршать у плиты. Эйден остаётся лежать, с удовольствием вытягиваясь поудобнее. УФ-свет приятно освещает поверхности, и Эйден рад, что его впервые за последнее время так много. И чудом живые свечи тоже стараются. Хакон заканчивает предварительные приготовления и возвращается обратно, заключая Эйдена в объятья. Пилигрим льнёт и трётся об него головой прикрыв глаза. — Я запрещаю тебе быть пилигримом. — Я запрещаю тебе быть бегуном, — парирует Эйден. — Ты, кстати, не думал, что у нас примерно один род деятельности? Только мне бежать нужно больше и дальше. — Я всё-таки натравлю на тебя Лоан. — Ладно. Только сначала ты меня трахнешь, чтобы я ушел спокойно. — Я подумаю. — А я-то думал, ты скучал по мне. — Я скучал и зол, такого не может быть? — Я тебя разжалоблю. — Уж постарайся. — ..Я почти два месяца жил, нет, выживал без твоих подколов, тебе не стыдно? — Ну прости, дедуля. Хакон смеётся с лёгким сердцем и наконец чувствует себя по-настоящему дома.