Сказочник из Булонского леса

      В памятный сентябрь 1648 года Парижские улицы также заливало дождём. Правда, то был дождь совсем иного толка: хлёсткие капли лупили в разноцветные стёкла высоких окон Колле́жа Бовэ, заглушая зевоту студентов и унылый скрип перьев.       Двадцатилетнему Шарлю же было решительно не до ужасов дождей самого начала осени. Да даже если бы солнце сияло по-летнему жарко, или небесные хляби бы окончательно разверзлись – что это могло изменить? На закате ему предстояло скрестить свою шпагу со шпагой канальи дю Роше.       Дуэль… Дуэль, вопреки чаяниям наводнивших парижские улицы королевских маршалов, для любого благовоспитанного молодого человека служила, как ныне принято изъясняться, способом самовыражения. Или, как говорили о дуэли тогда, отличала аристократов от черни, неспособной равно подкрепить свои аргументы ударом шпаги или воспользоваться носовым платком.       Дуэль в те годы текла по венам, неслась потоком бурлящей голубой крови туда, где в сердце самого большого города Европы гулко билось зелёное сердце Парижа.       Булонский лес.       Пуща Руврэ, в тени древних дубов которой ещё задолго до Филиппа Красивого искали приюта франки Карла Великого.       К старости чаще возвращаясь в своих думах к тому сентябрьскому дню, Шарль всё никак не мог вспомнить, чем же именно гасконец дю Роше, сложивший свою буйную голову на очередной дуэли пару лет спустя, оскорбил молодого Шарля. Что лишь подтверждало непреложную истину: Париж жил дуэлями, а не возмездием, и шпагу здесь учили держать прежде, чем читать и писать.       Но вернёмся же скорее в тот дивный день! Небо плакало дождём, что, по мнению Клода, старшего брата и неизменного секунданта Шарля, сулило скорые слёзы и их бедной матушке. Отменить бы дуэль, коль скоро самоё природа воспротивилась, обрушившись дождливыми потоками на горячие головы повес. Но Шарль, красивый, как картинка, в равной степени любимый дамами и своими лихими друзьями, мог ли тогда думать о материнских слезах? Душа грезила о славе, а шпага не могла усидеть в ножнах.       Лес встретил юношу, отпустившего фиакр в нелепом решении явиться на место дуэли в импозантном одиночестве и алом – обязательно алом, под цвет неминуемо прольющейся крови врага, – плаще, гулким молчанием укрытых ранними сумерками аллей.       По счастью, дождь прекратился, но с разлапистых ветвей старых дубов и буков стекали целые потоки, пропитывая уже итак перепревший от избытка влаги многолетний опад, застлавший землю толстым ковром.       Путь до базилики Булонь-сюр-Сен – во всех смыслах удобного места для дуэли – предстоял неблизкий. Но, как говаривают французские клошар, ноги молодцов и дороги faits pour être ensemble.       Но широкие, хоженые дорожки переходили в полудикие тропки и тропинки, лентами уводящие в сумрак зелёный и бурый – от только начинающей раскрашиваться в краски осени листвы.       И вот уже, вполне предсказуемо, Шарль, бывавший в Булонском лесу частенько, однако всё ж в компании друзей, не имел никакого представления о том, где именно оказался.       Древний исполин Руврэ размеренно дышал могучей грудью. Капель прошедшего дождя отстукивала по дубовым листьям мотив неизвестной человеку песни, и никакой другой звук не нарушал этой заповедной лесной тиши.       Тропинка делалась всё уже, деревья – всё выше, а корни так и норовили вывернуться из земли, хватив нарушителя покоя за щиколотку.       Шарлю сделалось не по себе. Вполне объяснимая и простительная слабость для молодого господина, с которым могла приключиться такая нелепица: заблудиться по дороге на рандеву с судьбой.       Или же коварная кокетка мадам Судьба как раз и соизволила вмешаться в дела некоего месье Перро?       Кто знает, кто знает!       Воздух здесь, в окружении дубов-гигантов, обступивших узкую тропку с обеих сторон, делался вязким и терпким, что разлитое по тонкому хрусталю Каберне Совиньон: жажду не утолит, но кровь по венам разгонит.       И Шарль, заблудившийся вконец Шарль, пил этот воздух, от которого в голове шумело, добавляя к тщетным сожалениям о собственной самонадеянности мыслей новых и не менее болезненных.       Что, если тропка так никуда и не выведет?       Что, если на пути не встретится ни одна живая душа, способная указать дорогу?       Что, если он опоздает на рандеву с дю Роше?       Mon Dieu, mon Dieu! Сколько ж нужно смелости, чтобы прослыть трусом в Париже?       Булонский лес молчал – то ли не знал, чем ответить на тщетные мольбы отчаявшегося юноши, то ли просто замышлял что-то доброе, а, может, и не очень. И, коль скоро мы с глубокоуважаемым Читателем спешим по тропинке вслед за самым известным французским сказочником в алом плаще, дилемма эта разрешится, ко всеобщему удовольствию, уже довольно скоро.       Итак…