Этот долгий путь

Что ж, по крайней мере, я никого не угробил во время нашей следующей поездки. Одно это кажется мне выдающимся достижением. Особенно учитывая то, что всю дорогу я без конца отвлекался на сидящего рядом Дэнни, словно тот с минуты на минуту должен был посинеть и свалиться бездыханным. Но тот, как обычно, преспокойно шутил, тараторил и вдалбливал в чужие головы никому не нужные даты. И улыбался — тоже как обычно. — Ты не пойдешь с нами? — спрашивает он, когда я паркуюсь. Я смотрю в ответ с удивлением. — Что? — я никогда не хожу на экскурсии и всегда жду в автобусе. Во-первых, мне не очень-то интересно. Во-вторых, я не люблю толпы людей, а, в-третьих, я не люблю нарушать правила, одно из которых — ожидать в транспорте. Кажется, я самый скучный человек в этой вселенной. — Я не могу, — до сих пор я каждый раз задаюсь вопросом, как Дэнни только сумел… ну, хватит об этом. — Вдруг кому-то захочется вернуться раньше времени и посидеть в автобусе. По лицу Дэнни видно, что он сомневается в моей искренней заботе о пассажирах. — Брось, — говорит он. — Я никого не отпущу от себя. Будут слушать как миленькие до самой последней секунды. Я вздыхаю и выхожу из автобуса. Эту дуэль мне не выиграть. Дэнни протягивает руку, и я знаю, что он хочет сделать, он делал это время от времени — брал под локоть и куда-то тащил, а я упирался, но каждый раз ловил себя на том, что, будучи раза в два тяжелее, не могу ему противостоять. Не исключено, что именно из-за таких сцен экскурсанты начинали что-то подозревать. Но в этот раз его рука отдергивается прежде, чем он успевает меня коснуться. Странно — обычно мне не нравилось такое панибратство, или я думал, что не нравилось, но теперь я неприятно удивлен такой перемене. Что ж, придется следовать за ним самому — а это, скажу я, непросто: Дэнни несется, лавируя между случайными людьми, так быстро, что ему впору участвовать в беге с препятствиями. Предательски потеряв меня в толпе, Дэнни устремляется к нашим туристам, уже послушно вставших полукругом. Черт знает, как он разглядел их среди тысяч других — лично я не запомнил ни одного лица. Все еще недоумевая, зачем Дэнни потребовалось сдергивать меня с уютного автобусного сиденья, я опираюсь на какой-то ажурный заборчик и расфокусирую взгляд. Горячие источники, доносится до меня. Памятник эпохи классицизма… Римские термы… Основаны в сорок четвертом году… Это еще как понимать? Он что, пропустил цифру? Или я правда стою там, где древние римляне бродили почти две тысячи лет назад? Кажется, мне стоит почаще слушать экскурсии. Я фокусирую взгляд обратно и перевожу его на Дэнни. Тот стоит ко мне вполоборота и что-то энергично показывает сразу обеими руками. Мне кажется, будто что-то беспокоит его, и правая рука взлетает заметно ниже левой, но я не буду спрашивать его об этом. Вместо этого я зачем-то рассматриваю его затылок. Тот вечно встрепан — и почему, напяливая на себя деловой костюм, Дэнни забывает как следует причесаться? Я рассеянно поглаживаю голову — мою стрижку ничего не может испортить. Я всегда коротко стригусь, потому что так меньше мороки. Я почти все делаю с одной-единственной целью — не беспокоиться о лишнем. Однако я уже знаю, что не могу не беспокоиться о Дэнни, и это, в свою очередь, значит… И тут мои высокопарные мысли прерывает возглас, который, наверное, в глубине души ждет каждый турист: — Сувениры прямо и направо! — Толпа срывается прочь, чуть не снеся Дэнни с ног. — Отлично, у нас есть полчаса, — сообщает тот, не без труда возвращая себе равновесие. — Ты же сказал им уложиться в пятнадцать минут, — я ловлю его на слове вместо того, чтобы узнать, для чего вообще ему нужна эта пауза. Он отмахивается. — Вот именно, поэтому у нас в запасе как минимум полчаса, — однако потом он долгое время ничего не произносит и отстраненно глядит на поверхность плещущейся в бассейнах воды. Что-то не так, думаю я, но долго никак не могу понять, что именно, как вдруг меня осеняет: Дэнни не улыбается. Совсем. Ни даже крохотной полуулыбки, но намека на нее нет на его лице, а ведь еще недавно он сиял, как медный таз. Значит, он все-таки притворялся, я всегда это знал. Невозможно быть веселым всегда. Я хочу сказать что-то, но сам не знаю, что. Что угодно, лишь бы как-то расшевелить это странное, незнакомое мне лицо без улыбки. Но обычно я так долго собираюсь со словами, что меня почти всегда опережают — опережают и в этот раз: — Очень интересно, Дэниел, как всегда, — полным именем Дэнни называет только один человек в мире — это миссис Флоренс, бодрая бабуля с копной седых волос и по совместительству наш постоянный клиент, несмотря на то, что сама выросла в Лондоне. Настолько постоянный, что даже я запомнил ее фамилию. Настолько постоянный, что была с нами в тот день, когда автобус перевернулся, и все равно вернулась. — О, благодарю, — я в режиме реального времени вижу, как стремительно натягивается улыбка на лицо Дэнни — вспыхивает почти ослепительно за какие-то доли секунды, и зрелище это почти жутковатое, потому что глаза не поспевают за ней и остаются странно печальными. У него никогда не было раньше таких глаз. Или все-таки были, а я не замечал, потому что не вглядывался, потому что два ряда белоснежных зубов отнимали все мое внимание? — Ты плохо себя чувствуешь, дорогой? — кажется, этот вопрос ставит в тупик нас обоих. — Это немудрено… после всего, что случилось. Губы Дэнни, кажется, охватывает самая настоящая конвульсия — так отчаянно он пытается сохранить беззаботный вид. — Почему… вы так решили? — выдавливает он, но миссис Флоренс только хлопает его по пояснице. Я надеюсь, что она предпочла бы похлопать его по плечу, но Дэнни слишком долговязый для ее крохотного роста. — Ничего, все образуется, — заботливо говорит она и неожиданно поворачивается ко мне: — Ты должен позаботиться о нем, Джордж, — от неожиданности я не могу произнести ни слова, но она и не требует никакого ответа: — Пойду, куплю себе что-нибудь на память. — Там продают отличное масло для тела, — бормочет Дэнни будто бы на последнем издыхании и, едва та скрывается за углом, поворачивается ко мне. На его лице отчаяние. — Джордж, что случилось?! — выпаливает он. — Я как-то не так говорил? Я ведь ничего не напутал! Почему она так сказала? — повторяет он, кажется, глубоко уязвленный тем, что экскурсия в его исполнении показалась кому-то неидеальной. Я качаю головой. По мне, так он болтал совершенно как обычно, и дело, разумеется, совсем в другом. — Все в порядке, — и я, в отличие от миссис Флоренс, все-таки касаюсь его плеча — мимолетно, чтобы никому не показалось ничего лишнего. Идиот. Чтобы никому не показалось ничего лишнего, нужно было с самого начала все делать иначе, а теперь уже слишком поздно. — Ей просто что-то почудилось. — Хм, — Дэнни с сомнением пялится в какие-то свои шпаргалки, словно они могли подсказать ему ответ. — Что ж… я подготовлюсь получше в следующий раз, — и в этих словах мне тоже чудится странный намек. Мне теперь везде чудятся намеки, вот до чего он меня довел. — Дэнни, нельзя быть готовым лучше, чем ты, — я все-таки не могу не сказать этого, потому что это чистая правда. Неужели на меня так подействовали слова «позаботься о нем»? Что это вообще значит? И каким образом я должен это сделан? И должен ли? — Даже мне было интересно сегодня, а ты знаешь, что обычно я умираю от скуки, выслушивая исторические справки. И тут я почти с облегчением наблюдаю, как на лице Дэнни рождается новая улыбка. Не могу поверить, что раньше его манера вечно лыбиться раздражала меня. А теперь… кажется, я слежу за этим пристальнее, чем за дорогой во время поездки. Как это могло измениться так быстро? — Ну, тогда ладно, — говорит он. — Раз так, надежда все еще есть. Я понимаю, что говорит он, конечно, вовсе не своих россказнях и не о моем неожиданном интересе к ним. Удивительно, и когда он успел превратиться из напористого весельчака в любителя туманных сентенций? Ну, а я пока еще не из тех, кто готов впитывать в себя прозрачные намеки, и Дэнни понимает это, потому что вдруг командует: — Иди заводи двигатель. Я пойду за гостями. И почему ни разу нельзя собраться вовремя?.. — кажется, он впервые позволяет раздражению на экскурсантов проявиться так откровенно, а это значит, что все-таки что-то не в порядке. И я знаю, что не смогу избегать этого вечно.