Этот долгий путь

Когда мы едем в Тауэр, льет дождь. Мне кажется это весьма символичным, хоть дожди у нас идут постоянно. Я то и дело включаю дворники, чтобы хоть что-то разглядеть в лобовое стекло, и еду медленно, так что сзади нам сигналят легковушки, но я не собираюсь ударять по газам. Я твердо намерен не допустить больше ни одного инцидента на дороге до конца своей жизни. Дэнни рядом трещит о заключенных и обезглавленных с почти неприличным на мой взгляд энтузиазмом. Впрочем, если вещать заунывно в такую погоду, можно довести всех гостей до слез, а это не то, к чему обычно стремится гид. К тому же, я чувствую, что мысленно Дэнни все равно не здесь. Но, кажется, это могу заметить только я — ведь у меня большой опыт; а туристы, как заведенные, охают и ахают со своих сидений, завороженные мрачными историями, пусть и поведанными излишне будничным тоном. — Ты что, тоже идешь? — шепотом спрашивает он, когда, припарковавшись, я хватаюсь за зонт. Это и в самом деле необычно. Раньше в такой дождь я бы и с места не сдвинулся — наоборот, порадовался бы своему укрытию, включил обогрев и раскрыл бы перед собой скучную газету. — Может быть, мне понравилась лекция про источники. Хочу послушать еще, — бурчу я. Дэнни подозрительно приподнимает рыжую бровь. Неудивительно — моя лень и общая инертность всем давно известны; но разве не он сам, с другой стороны, вытащил меня в прошлый раз? И только раздразнил этим, ничего толком не сказав. Так или иначе, спорить нам некогда, и тесной группой дождевиков и зонтов мы все движемся к зловещей крепости. Уже за пять минут я успеваю как следует продрогнуть и пожалеть о своей неожиданной упертости. Дэнни впереди скачет по лужам, как непослушный школьник. Я знаю, что его веселость напускная, даже почти нервозная сейчас, но это все же это лучше, чем кислая мина. Я не уверен, что готов сейчас увидеть обратную сторону медали; она пугает меня до сих пор. Дэнни предусмотрительно заводит всех внутрь и начинает экскурсию с оружейного музея. В очередной раз его нельзя упрекнуть в недостатке профессионализма и умения перекроить план действий на ходу. К тому же, я знаю, что он может провести с десяток самых разных прогулок по Тауэру, и между ними не будет ни одного общего слова, так что он благоразумно обойдется без уличной прогулки, учитывая, что по дорожкам несутся настоящие грязевые потоки. Я плетусь где-то в конце толпы и вяло слушаю что-то про Вильгельма, Ричарда Львиное Сердце, воронов и слонов и изо всех сил стараюсь не зевать — а если и зевать, то негромко, не привлекая этим лишнего внимания. Я вдруг ловлю себя на том, что безотчетно жду окончания экскурсии и заветных слов про сувениры. Потому что это те минуты, когда мы с Дэнни останемся одни. Если вдуматься, мы почти никогда не остаемся без свидетелей. Разве что совсем короткое время до и после смены. А ведь с некоторых пор я точно знаю, где он живет… Но после своей наиглупейшей слежки я твердо решил, что больше никогда не отправлюсь по этому адресу. Тогда чего я жду от разговора? Понятия не имею, но, пока я думаю об этом, Дэнни произносит заветное заклинание, и все разбегаются так быстро, словно улепетывают от пожара. Я почти готов подойти к Дэнни и даже почти героически заговорить первым, но меня неожиданно опережают. Какая-то мамаша нервно дергает его за рукав и лепечет: — Филипп… Филипп пропал! Только что был здесь и исчез! Удивительно, но даже я помню, что так зовут какого-то малыша. Я помню это потому, что во время рассказа Дэнни его одернули не меньше десятка раз — тот крутился, сопел и время от времени пытался потрогать развешенные тяжелые топоры. В общем, всячески действовал мне на нервы, а у Дэнни к концу экскурсии уже начинал дергаться глаз, что он старательно маскировал. — Что значит — исчез? — я чувствую, как он из последних сил пытается сохранить спокойствие. — Когда вы его видели рядом с собой в последний раз? — женщина перед ним бледнеет и мнется, и Дэнни бледнеет тоже. Я не знаю, как можно наказать его за то, что во время его экскурсии в Тауэре потерялся не в меру активный ребенок. Вероятнее всего, никак — это не его зона ответственности, но сам Дэнни так явно не думает. Он искренне напуган — и вовсе не наказанием. И мне очень хотелось бы как-то ему помочь — но я понятия не имею, как. — Вы так интересно рассказывали про воронов, и Филипп постоянно ныл, что хочет их увидеть, — вдруг вспоминает мама. — Я все повторяла ему, что из-за дождя не получится, но… — Все собираемся в этом самом месте через пятнадцать минут! — кричит Дэнни так громко, что я удивляюсь неожиданной силе его голоса. — Пожалуйста, не опаздывайте и не расходитесь по залам! — а здесь я уже слышу самую искреннюю мольбу. — Все будет в порядке, — это он добавляет уже тише и даже подмигивает — или это все-таки нервный тик? — Приведу его через пару минут. И он срывается с места, не забывая бросить через плечо фирменную ободряющую улыбку. Помедлив немного, я несусь за ним. Кажется, мне нужно больше заниматься спортом — ведь я только и делаю, что сижу то за рулем, то на диване. Дэнни легконогий, и его спина маячит уже очень далеко впереди. Он что, в самом деле собирается выйти во двор? В это самое мгновение небо озаряет молния, и затем оглушительно грохочет гром. Дождь, кажется, начинает лить еще сильнее, хотя казалось, что это невозможно — но теперь это просто стена воды. — Дэнни, стой! — во все горло зову я, но тот либо игнорирует меня, либо не слышит из-за шума дождя. Во время экскурсии он успел передать свой пиджак какой-то замерзшей гостье, вздумавшей отправиться в такую погоду в легкой блузе, и теперь носится под ливнем в одной рубашке. Ни воронов, ни малыша Филиппа на лужайках поблизости, разумеется, не обнаруживается. — Дэнни, — я наконец-то догоняю его, едва ли не задыхаясь от бега. — Иди сюда! — я запоздало раскрываю зонт, но Дэнни даже не смотрит на меня, продолжая бегать из стороны в сторону как заведенный. — Послушай! Нужно быть умственно отсталым ребенком, чтобы отправиться сюда искать чертовых воронов! — Я посмотрю еще вон там!.. — и он снова уносится куда-то. В этот раз я не пытаюсь бежать за ним — я просто бы не смог и, вполне вероятно, умер бы от инфаркта в попытках угнаться, а мне еще отвозить всех обратно. Через несколько минут Дэнни выскакивает ко мне с со стороны, противоположной той, в которой скрылся. Я до сих пор понятия не имею, как ему это удается. — Я могу с уверенностью заявить, что здесь на улице нет ни одной живой души, — выдыхает он. Его рубашка мокрая насквозь, волосы стоят торчком. — Даже тех, кто должен быть на страже в любую погоду. — Подойди-ка сюда, — я все-таки затаскиваю его под зонт, хоть в этом, кажется, уже нет никакого смысла. — Двигаем внутрь. Наверняка он просто свернул не туда в каком-нибудь коридоре. Или его все-таки прибил один из тех топоров. Дэнни невесело плетется следом. На нем нет лица; а, оказавшись внутри, он неожиданно присаживается на ступеньки и опускает голову. Я вижу, как часто вздымается его ссутуленная спина. — Эй, — я осторожно трясу его за плечо. Все это начинает меня пугать. — Что с тобой? — Ничего, — он поднимается обратно на ноги, все еще отдуваясь от своей пробежки. — Все отлично, Джордж, неужели не видно? — Послушай, это не твое дело — подтирать носы всем сопливым детям в радиусе двадцати метров, — говорю я. — За ними должны следить их родители. Ты экскурсовод, а не воспитатель. И никто в фирме не даст тебе никакого выговора. — Причем здесь это?! — возмущается он так искренне, что я чувствую себя какой-то бесчувственной сволочью. Обычно тот, кто заставляет тебя чувствовать себя ущербным, не может не раздражать. Но я не могу обижаться на Дэнни. Еще с того-самого-дня я точно запомнил, каким он может быть, и теперь он нравится мне куда больше прежнего себя. Хотя, конечно, не было никакого прежнего Дэнни. Он всегда был один-единственный. — Вот вы где! — вдруг слышу я подозрительно знакомый голос. — Мы нашли Филлипа! Он увидел туалет и решил зайти, не предупредив. Что ж, по крайней мере, парень не идиот. Какое счастье. Я слышу, как у Дэнни вырывается слабый, едва слышный смешок. — Отлично, — говорит он, изо всех сил пытаясь звучать бодро. — Тогда сейчас мы все совершим марш-бросок в автобус. Который никто не откроет заранее, потому что водитель увязался за мной, — последнее, разумеется, он добавляет очень тихо. Я уязвлен в лучших чувствах. Сначала он сам тащит меня с собой, потом бесится из-за того, что я навязался! Может, прежний Дэнни и привлекал меня меньше, но определенно был намного понятнее. В автобусе, вопреки своему обычаю, он не бубнит никаких заключительных слов. Во-первых, половина экскурсантов благополучно заснула, утомленная насыщенным днем, убаюканная дождем и согретая фирменными пледами. Во-вторых, у Дэнни, которому пледа не досталось, весьма отчетливо стучат зубы, а его пиджак так и затерялся на чужих плечах. Пользуясь остановкой на светофоре, я отдаю ему свой. Пусть я не торопился поделиться им с кем-то из незнакомых мне людей, но для Дэнни мне не жалко. — Все хорошо, — негромко говорю я, потому что выглядит он по-прежнему неважно. Подумаешь, какой-то пацан заплутал немного — ничего бы с ним не случилось, все-таки Тауэр нынешний разительно отличается от Тауэра прошлого. Дэнни рассеянно кивает, но мне все равно чудится, что дрожит он не только от холода, хоть это и почти нелепо. На всякий случай я быстро накрываю его руку своей ладонью — на долю секунды, не более, словно это прикосновение может что-то изменить, если получится слишком долгим. Его пальцы словно сделаны из льда, и даже доли секунды хватает, чтобы почувствовать это.