Этот долгий путь

— Что, говоришь, ты сделал? — Я не буду повторять, Дэнни, — в эту самую секунду я не лучший собеседник, потому что разочарован в себе, зол и раздираем тысячей других чувств. Дэнни определенно не следует сейчас подливать масла в огонь, даже если ему трудно сдерживать свое внутреннее ликование. Но, кажется, он вовсе не ликует. По крайней мере, я не вижу признаков ликования на его обычно выразительном лице. Парадокс — но Дэнни никогда не умел скрывать своих эмоций, одновременно прекрасно играя счастье и довольство жизнью. — Жалеешь, что тебя не было рядом? — По-твоему, меня радует все это?! — что ж, радостным он тоже определенно не выглядит и взмахивает рукой так отчаянно, что едва не сбивает капельницу, и я начинаю всерьез беспокоиться за то, что вот-вот меня выставят из палаты за то, что я излишне тревожу пациента. Тем не менее я решаю идти до конца и быть кристально честным: — Честно говоря, после всего, что он наговорил о тебе… Гм… Очевидно, вы не лучшие друзья. Так что… — Джордж, я сам могу с ним разобраться, — Дэнни весь подается вперед, как-то странно бледнея, и только веснушки еще ярче выделяются на его лице. — Я не хочу, чтобы ты потерял работу! Мы и так уже на волоске! — Почему ты так беспокоишься об этой работе? — мрачно спрашиваю я. Мне и в самом деле интересно. Лично я ничего ровным счетом не потеряю, если уже завтра меня выдворят. Разве что заработаю небольшой удар по самолюбию, который нисколько не помешает мне завтра же отыскать новую должность. Водители нужны везде. Как и активные люди с хорошо подвешенными языками. Но даже малейший риск быть уволенным, кажется, вселяет в Дэнни ужас. — Мне просто нравится быть здесь, — просто говорит он. — Несколько лет назад, когда я сюда пришел, я впервые почувствовал, что наконец-то нашел себя. Настоящую семью... в которой, очевидно, не без урода, — он всматривается в мое лицо и вздыхает. — Для тебя все это, наверное, звучит как полная ерунда. Я чувствую, что разрываюсь между желанием сказать чистую правду и притвориться хотя бы самую малость не таким бесчувственным, каким обычно являюсь. Наконец вместо этого я решаю заговорить конструктивно: — Меня отстранили всего на несколько дней до окончания разбирательства. Уверен, все обернется в мою пользу. Стоит только сказать, что конфликт начался на почве нетерпимости нетрадиционной ориентации — и вуаля… нам еще выплатят премии, а вышвырнут кое-кого другого. — Можно подумать, я так хочу привлекать к этому внимание, — Дэнни сутулится, обхватывая колени. В его носу кислородный катетер, придающий ему особенно печальный и жалкий вид. — Я думал, ты гордишься быть геем и все такое прочее, — по крайней мере, он никогда не стеснялся в выражениях, да и вообще никогда не хранил свои наклонности в тайне. Дэнни фыркает: — Вот именно — я пытался гордиться, а не ныть, что кто-то меня обижает. Ко второму я, совсем напротив, изо всех сил пытаюсь не привлекать внимания. Не исключено, что именно поэтому у тебя создалось впечатление, что в моей жизни все радужно. — У меня создалось такое впечатление, потому что ты постоянно делаешь восторженный вид! — не выдерживаю я. — Прости, что я такой простой и напрочь лишенный эмпатии, что не замечал твоих страда… — Нет, ты не понял! — Дэнни хватает меня за руку, и я понимаю, что наш спор, кажется, пора прекратить прямо сейчас. — Все правильно. Не нужно меня жалеть. Я просто говорю, что не хочу никакой огласки. — Хорошо, — соглашаюсь я — это его право, разве нет? — Но только если я наберу в рот воды, эта сволочь придумает какую-нибудь небылицу и обернет все в свою пользу, — я запоздало задумываюсь о том, слышали ли свидетели моего непотребства то, что ему предшествовало? Кажется, Крис говорил слишком тихо. Наверняка со стороны это смотрелось так, будто я набросился на него ни с того ни с сего. Даже удивительно, что после этого никто не попытался выскочить из моего автобуса. Дэнни долго мнет в руках край одеяла, а потом уточняет очень тихо: — Небылицы? Так что он все-таки тебе сказал? — он уже спрашивал, но я почти виртуозно перевел разговор на другую тему. Вспоминать мне совсем не хочется, но, кажется, придется. — Ничего такого особенного, — бурчу я. — Просто всякие гадости о тебе. И обо мне. И вообще в целом. — В целом о геях? — зачем-то уточняет Дэнни, и я начинаю понемногу раздражаться: — Прости, что не причисляю себя к таковым. Даже если ты… я… даже если мне не все равно, это не значит, что теперь я вдруг начну постоянно быть с мужчинами, и… — Постоянно быть с мужчинами? — кажется, Дэнни тоже начинает злиться. Наш разговор совсем не клеится. — Так вот что он тебе сказал. Что все геи — шлюхи, и я главный среди них, так? Я собираюсь возмутиться, но вдруг понимаю, что он совершенно прав. Вот что беспокоило меня все это время и превращало в недовольного козла. Может быть, я ударил Криса именно потому, что меня слишком затронули его слова. Вот теперь Дэнни выглядит по-настоящему расстроенным. Все до этого было просто наигранным возмущением. — Это совсем не так, — отстраненно говорит он. — Я никогда не встречался с кучей парней. Я могу пересчитать их по пальцам одной руки. И Майкл, парень, с которым я работал до тебя, он наверняка его вспомнил. Так вот, он ушел не из-за меня, — он поджимает губы. — Джордж, я никогда бы не допустил, чтобы из-за чего-то подобного на работе случился скандал. Возможно, тебе в это сложно поверить, но я умею держать себя в узде, — он уже не кажется таким смертельно серьезным, как минуту назад, и привычная — или не такая уже привычная — улыбка трогает его губы. Я хмыкаю в ответ и вдруг понимаю, что это не просто самоирония, а намек на что-то большее. — Значит, ты решил, что со мной ничего подобного не произойдет? — уточняю я. Мне всегда казалось, что я выгляжу достаточно угрожающе. Однако же Дэнни, очевидно, счел меня не слишком серьезно настроенным в своем отпоре. — Скажем так, с тобой я готов был рискнуть. Я знал, что в душе ты добрый, — добрый в душе? Вот это мило. — И что я нравился тебе с самого начала. Просто это было слишком глубоко. Ты сам еще об этом не знал, — теперь он улыбается еще шире, почти как раньше. Если бы не круги под глазами, все стало бы совсем как обычно. И прежде, чем я успел бы возразить, он продолжает: — Нет, правда. Мне никто никогда не нравился так, как ты. Так что… в этот раз я в самом деле готов был пойти напролом. Не знаю, как у него это выходит, но Дэнни каждый раз удается меня ошарашить. Неужели нельзя хотя бы предупреждать? Разве можно говорить такому, как я, что «никто никогда… не нравился ему так же сильно»? Я еще не готов такое услышать. И я очень надеюсь, что Дэнни не ждет зеркального ответа в свой адрес. Наверняка не ждет. Ведь он уже довольно давно меня знает — и знает, что от меня не следует ожидать ничего подобного. С другой стороны, думаю я, во всем этом есть и доля правды. В конце концов, никто никогда не нравился мне больше Дэнни… потому что мне вообще никто и никогда не нравился. Ну, в этом смысле. В том самом. Не знаю точно, в каком именно. — Поверь, Джордж, даже если бы ты продолжал смеяться надо мной, не дал бы ни одной… даже самой маленькой зацепки, — так вот, как он это называет — зацепкой. Что ж. Неожиданно деликатно. — Даже тогда я бы не стал… Не пока я думал о тебе. Я не нашел бы никого другого. Его лицо снова красное. Быть рыжим тяжело — румянец вечно тебя выдает. Хорошо, что я темнокожий, и по моему лицу нельзя так легко прочитать смущение. — И в баре я тоже никого не пытался снять. Так просто сообщаю для информации, — продолжает напирать он. — Просто немного выпил, и все. Я верю ему — и мне хочется спросить, что заставило его напиться. Впрочем, я, похоже, уже знаю ответ на этот вопрос. — Эй, Джордж! — он окликает меня, когда приемные часы заканчиваются, и я уже собираюсь уходить. — Вообще-то, ты был прав, а я приврал. Мне все-таки нравится, что ты зарядил ему в челюсть. Ничего не могу с собой поделать. И я улыбаюсь неожиданно для самого себя.