История длиною в жизнь

      Никогда в жизни я не был так счастлив, как в те несколько месяцев, что мы жили бок о бок. В моей комнате нам пришлось поменять кровать, чтобы спать вместе. В свою квартиру Катя возвращаться не собиралась. Кончено, иногда она ездила туда со мной, чтобы взять кое-какие вещи, но спустя несколько таких поездок почти всё уже было у меня. Они не занимали особо места, чему я поначалу очень удивился, но после девушка объяснила мне, что не любит большого количества вещей, поэтому относится к этому вопросу с практичностью, оставляя только самое необходимое.       Наблюдая за ней, я с каждым днём узнавал что-то новое о её привычках и жизни, о ней самой. Мне нравилось смотреть на неё, когда она этого не замечала. Я просто не мог оторвать своих глаз, потому что со стороны она выглядела как настоящая нимфа. Некоторые моменты я перебирал в памяти, когда ночью, не смея заснуть, лежал на кровати. В голове всплывало, как она чистит зубы перед зеркалом, закалывает волосы, так что передние и боковые прядки остаются неубранными, как сидит поздно вечером над книгами и что-то выписывает или как стоит на кухне, чистит картошку и напевает какую-нибудь мелодию, как она улыбается, когда я обнимаю её сзади и целую в шею, тогда я вижу ямочку на её щеке… и таких моментов сотни… Иногда она что-то увлечённо рассказывает, а я смотрю на неё и не могу поверить в чудо, что со мной рядом такой волшебный человек.       Одним зимним днём, когда солнце уже начинало садиться, нашу комнату залило мягким оранжевым светом. Мы собирались выйти на улицу, чтобы прогуляться. Я одевался и на несколько минут вышел в ванную, а когда вернулся, то увидел, как Катя в одних чулках и нижнем белье наносит косметику перед зеркалом. В тот момент я не спеша подошёл и, приобняв за талию, тихо шепнул на ухо: — Ты так прекрасна и притягательна… — я поцеловал её нежную кожу за ушком, — может, нам лучше остаться? Я так хочу тебя… — она притянула рукой мою голову, и последние слова я выдохнул ей в губы.       Тогда мы занялись любовью, и этот раз был одним из лучших, хотя все они были по-своему хороши, но почему-то этот запомнился особенно ярко… лучи солнца скользили по её коже, играясь тенями и контрастами, вычерчивая каждый изгиб фигуры, выделяя контуры; её волосы тоже отливали солнцем, будто тёмным золотом, — она вся купалась в золоте. Мы оба двигались медленно, упиваясь любовью и полностью отдаваясь чувству эйфории, наши руки плавно скользили по телам друг друга… влажные и нежные поцелуи… шумные вдохи и… наслаждение…       Мы занимались этим везде: и в ванне, и в прихожей, и на ковре, и на кухне; каждый раз был страстным и чувственным. Мы отдавались друг другу, стремясь достигнуть пика удовольствия вместе. В те моменты для нас не существовало ничего внешнего, только наш собственный квадратный метр любви и страсти, нежности и блаженства.       Да, вполне можно сказать, что в центре наших отношений было физическое влечение, но с каждым днём оно обрастало всё новыми слоями понимания, уважения, поддержки и признания. Я уже не мог представить своей жизни без этой девушки. Мне просто было необходимо её присутствие, и когда я думал о том, что если её вдруг не станет, то казалось, не станет и меня, потому что большую часть моих будней составляла именно Она: мой луч счастья, моя неземная обитательница, моя королева…       Когда всё в жизни стало относительно спокойно, я решил сходить к своему наставнику в мастерскую. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я был у него в последний раз. Я вышел из дома, и меня обдало морозным январским воздухом, подло забирающимся под одежду. Пробежали мурашки. Я двинулся вперёд. По пути я особо ни о чём не думал да и не замечал никого. Небо было серым, люди хмурыми. Я слился с общим пейзажем и быстро дошёл до места.       Родион Алексеевич встретил меня с широкой улыбкой и простёртыми объятиями, затем предложил выпить горячего чаю. Я с радостью принял предложение, и мы немного посидели на кухне. Тогда он расспрашивал меня, чем я занимался, почему не заходил. Я честно отвечал на все вопросы и поддерживал диалог. Мне нравился этот мужчина, потому что даже в самую сильную бурю с ним всегда было уютно и спокойно.       После чая и беседы мы пошли в комнату-мастерскую, и там я полностью отдался своему делу. Нанося мазок за мазком, я думал о далёких краях, где тепло и большую часть дня светит солнце. Там была зелёная долина с обширными полями и лесами, стояли горы с заснеженными верхушками, а у подножья тихо бились морские волны, выбрасывая наверх белую пену. У реки, в глубине долины, расположилась крохотная деревушка, в которой был мой дом с садом и хозяйством. Я жил в собственном мелком мирке и не знал никаких бед, на душе у меня всегда царил покой и никакие волнения не трогали моё сердце… но… разве смог бы я прожить такую тихую и мирную жизнь? Очень в этом сомневаюсь. Моей душе и сердцу как раз-таки нужны все эти треволнения, постоянный поток мысли, работа мозга. Я не хотел бы быть жителем долины, я хотел бы стать морем, шумным, буйным, неподвластным обычной человеческой силе, за секунды оказываться в нужном месте и жить в своё удовольствие. Даже если бы я остался один-одинёшенек, я бы всё равно выбрал эту жизнь. Жить никого не слушая, жить так, как хочется.       В тот момент я понял, что моя повседневность расходится с образом и строем моих мыслей. Пусть, может, у меня и не будет большого и стабильного заработка, не будет жены и кучи детишек, пусть мой отец посчитает меня разочарованием всей его жизни, но зато, по крайней мере, я буду жить, а не страдать, пребывая в позиции жертвы.       Я чувствовал вдохновение, прилив сил, кровь пульсировала в висках, а щёки заметно порозовели. Я сделал последний мазок и посмотрел на небольшой квадратный холст. На нём виднелось море, то самое, с коим олицетворял себя я. Синие воды, серо-голубое небо, песчаный берег, белая пена… а в небе парят чайки… они кружат и то и дело бросаются к воде за пищей. Я смотрел на это и чувствовал запах и вкус солоноватого воздуха, слышал крики чаек и плескание волн. Я смотрел на это и чувствовал свободу. Но в самом же деле я всегда был свободен.       В тот вечер я вернулся домой поздно. После мастерской я долго бродил по заснеженным улицам Ленинграда. Мне сложно сейчас вспомнить, о чём я тогда думал, но, скорее всего, это были размышления о жизни: что же делать дальше? Но ничего нового я не придумал.       После этого дня всю жизнь будто бы застлала дымка. Я совершал различные дела автоматически, как по схеме. Я просыпался без улыбки и надежды на новый день, целовал Катю и не чувствовал вкуса её губ, умывался, но не отдавал отчёта своим действиям. Не завтракая, шёл на учёбу и не видел перед собой ровным счётом ничего. А в голове раздавались всё одни и те же вопросы: «Как быть? Что делать? Что я могу? Зачем я здесь?». Где-то в глубине своего сознания я понимал, что скоро что-то должно измениться, но мне было страшно. Страшно, потому как предстояло выйти из своей тёплой, нагретой годами норки, выйти и бороться, спорить с родителями, доказывать миру, что я кое-что да значу. Мой мозг, не готовый к таким резким и опасным для него переменам, старался сохранить былой комфорт и отчаянно не желал что-либо предпринимать.       Я изменился, стал хмурым и задумчивым, даже начал курить, и Катя не могла этого не заметить. Между нами появился холод. Однако её гордость не позволяла сделать первый шаг, и она ждала перемен с моей стороны. Так и прошли еще несколько недель. У нас у обоих были завалы в университете, поэтому на разговоры времени попросту не хватало.       Одним вечером, укутавшись в халат, я сидел на подоконнике и курил. От холода по телу бежали мурашки, но я старался этого не замечать. Катя тихо подошла ко мне и села напротив, затем попросила сигарету. Какое-то время мы провели в тишине. Я чувствовал на себе её внимательный взгляд, изучающий меня, выпытывающий хоть слово. Я знал, что причиняю её боль, но почему-то меня это не волновало. Наконец она спросила: — Что с тобой? Ты так изменился за последнее время…, — я промолчал. Она вздохнула и добавила: — почему ты не разговариваешь со мной? Скажи хотя бы, что случилось, — я снова не ответил, и Катя придвинулась ко мне, кладя свою руку на мою.       В тот момент я посмотрел на неё, и мне стало больно, неприятно, противно от самого себя, от того, какой я эгоист, ведь я не мог даже объяснить того, что со мной происходит. — Кать… сейчас такое тяжёлое время. Мне сложно тебе это объяснить, но на душе у меня неспокойно. — Так поделись со мной, может, я помогу тебе советом, а если нет, то ты хотя бы выговоришься, и, возможно, тебе станет легче.       Я знал, я понимал, что так будет правильно, что я должен поговорить с ней, и тогда всё будет хорошо, мы вместе сможем что-нибудь придумать, но… я выбрал иной путь. От всех мыслей и подавленных чувств у меня разболелась голова и внутри стало так паршиво, что я просто отмахнулся от неё. Я оттолкнул её, хотя именно она была моей маленькой спасительницей. Пробурчал несколько слов и ушёл в другую комнату. В тот день мы больше не разговаривали, и вся эта ситуация положила начало крушению нашего безоблачного мирка.       Катя гордо подняла голову и сделала вид, что ничего не произошло, хотя внутри у неё поднималась целая буря. Мы почти не проводили времени вместе, она часто стала уходить из дома, как и я. Вместе мы тоже спали редко и секса у нас не было. Я не целовал её по утрам, и она больше не тянулась ко мне за лаской. На кухне чаще всего мы просто молчали, да и сказать честно, везде мы просто молчали. Наши отношения стали чисто соседскими, и в то время меня и её, видимо, это устраивало.       Через несколько дней Катя подошла ко мне так же тихо, но уже без лёгкой улыбки сожаления и нежных прикосновений. Спокойным, чуть холодным голосом она сказала: — У меня есть к тебе предложение, — я повернулся и поднял на неё взгляд, — давай уедем за границу. Буквально на неделю. К морю, солнцу и теплу. Побудем вдвоём и отдохнём, — я был немного ошарашен таким предложением, поэтому не мог найти слов. — Если ты переживаешь насчёт денег, то не думай об этом, я совершенно легко оплачу все расходы. — Дело не в этом, — ответил я. Меня на самом деле не заботили деньги. — Я не могу просто всё бросить и уехать, понимаешь? — Катя подняла глаза наверх, но не ответила. — У меня учёба, у тебя, кстати, тоже, и если отец мой узнает… — Что же тогда? — прервала она меня. — Тогда он разозлится… — И что же? Накажет тебя? — Что ты начинаешь? — Это я начинаю? По-моему, всё началось уже давно, и, прошу заметить, не с моей стороны. — Кать… — Что Кать? Я просто не понимаю. Я устала от всего этого. Я даже не понимаю, что произошло. Но сейчас меня мучает совсем другое, — через минутное молчание она добавила: — ты так и будешь всю жизнь бояться своего отца? Собираешься всё делать так, как скажет он? Жить так, как он хочет… а не ты? Я же знаю, что не нужен тебе этот универ. — Всё не так просто… Я не первый день думаю об этом. — Мне кажется, здесь всё определённо просто. — У тебя может быть всё и просто.       Катя резко замерла и посмотрела мне в глаза. — Скажи, почему у меня всё просто? — я молчал. — Скажи, — я всё ещё молчал. — Да скажи же уже, чёрт побери! — Потому что ты никогда не жила в такой семье, как моя. У тебя всегда всё было, что бы ты ни пожелала! Ты не знаешь, каково это, когда мать продаёт последние вещи, чтобы купить хоть кусок хлеба. Мой отец… он поднялся лишь благодаря образованию, и меня всегда к этому приучал, что без образования я никто! — Но если душа у тебя лежит к другому? — Он этого не понимает, а значит и я тоже.       Она ещё раз смерила меня взглядом, а затем, бросив разочарованное «понятно», быстро вышла из комнаты. Несколько минут я просидел, не двигаясь и смотря в пустоту. Что же это с нами стало?       На следующий день Катя уехала к родителям. Её не было пару дней. Когда она вернулась, мне показалось, что прошло всего лишь несколько часов, потому как моя жизнь не сдвигалась ни с места. Всё учёба, учёба, учёба… Остаток дня прошёл так же, как и до её отъезда: в холоде и молчании. На следующее утро, в воскресенье, я проснулся, но её уже не было.