История длиною в жизнь

      Поначалу я не придал этому особого значения. «Она просто ушла по делам или погулять» — так я размышлял. Но с каждым часом, что приближал вечер, моя тревога нарастала. И когда перевалило за полночь я попросту не находил себе места. Я накручивал себя всё сильнее, и сильнее. — Вдруг с ней что-нибудь стряслось? Может, она попала в беду, и её жизнь под угрозой? — рассуждал я вслух.       Целую ночь я не мог уснуть, но и что-либо предпринять я также не мог. Весь город спал. Лишь под утро мои глаза сомкнулись, а в голове повисла решительная мысль пойти утром в её корпус, разузнать хоть что-то, и после написать письмо родителям. На свои пары идти я не собирался.       В целом, я так и поступил. В университете мне сказали, что она взяла отпуск на полгода с возможностью продления. В тот момент я не верил происходящему. Я полностью отрицал то, что она могла взять и уехать. Но… тогда в моей памяти обрывками киноленты пронёсся наш последний месяц, и я осознал, насколько был глуп и слеп, думал, что всё сойдёт мне с рук. Как же я ошибался. В итоге я потерял её. Потерял самое дорогое, что у меня было.       Я встал посередине улицы. Перед глазами пелена, слышно лишь биение сердца. Я не верил… как же… как мне жить без неё? Да и что теперь моя жизнь? В ней нет смысла, нет никого и ничего…       Родителям я не писал. Толку в этом не было, и до меня дошло, что их адреса я не знал. Кое-как я добрёл до квартиры, упал на неубранную постель и заснул. Проснулся уже вечером, когда на улице стемнело. Попытался подняться, и лёг обратно: виски сдавила жуткая пульсирующая боль.       Я лежал в темноте и вдруг заплакал. Боли в висках я уже не чувствовал. Она была ничто по сравнению с той дырой, которая разверзлась в моей груди. Боль. Дикая боль. И слёзы. Чтобы хоть как-то облегчиться. Не помогало. С каждой минутой мне становилось хуже и хуже. Непроизвольно вырывались сдавленные стоны, кряхтения и всхлипы. Я бил руками по постели, хватал себя за голову, закрывал лицо, вытирал слёзы и сопли.       И так прошло несколько часов. Я не стыжусь своих слёз и своей слабости. Меня смогут понять те, кто пережил подобное: понимание, что ты потерял того самого человека, того, кто наполнял твою жизнь смыслом и ценностью. Это ужасное чувство. Но именно оно делает нас сильнее, учит новому, именно через такие страдания приобретается драгоценный опыт. И мне за это не стыдно.       Не стану описывать каждый свой последующий день, да и я не вспомню их, потому как дальнейшие полгода слились в один огромный промежуток времени. Всё, что я запомнил — это вечно терзающее ощущение пустоты, как будто у меня отняли ногу или руку. Несколько дней я не появлялся в универе, почти ничего не ел. Я спал, смотрел в никуда и бродил по улицам. Когда я ложился спать и шёл куда-то, то думал о ней. Я вспоминал каждую мелочь, связанную с ней, с её присутствием в моей жизни. Её гладкие и блестящие волосы, глаза, цвета летнего луга, её улыбку, освещающую всё вокруг, дарующую надежду, вкус её сладких губ, незабываемый и неповторимый, её походку, её руки, талию, привычку перелистывать страницу и накручивать прядку на палец, её пижаму и стиль в одежде, ямочки на щеках, такой особенный голос и его звучание, когда она говорила на французском… всё… вся моя жизнь — это она, вся моя жизнь в ней. Меня снова пронзала, словно выстрелами, боль. Но за такое время я привык к этому. Привык и к ощущению пустоты, к своей недостающей конечности. Привык ко всему. Свыкнулся. Притёрся. Как это всегда бывает.       Спустя время я вернулся к учёбе. Покатился по оценкам, и об этом сообщили моему отцу. Тогда меня одолел гнев. Почему, чёрт возьми, они доносят на меня, как на маленького, хотя мне уже двадцать четыре!? Я злился на всех вокруг, но на самом деле лишь только на себя, просто не понимал этого. Я кричал на отца, отец на меня (я ездил к ним с матерью). Мама плакала и беспрестанно молилась Господу. Отец пригрозил урезать сумму, которую посылал мне раз в месяц, если я не восстановлю отличную успеваемость. Я не ответил и уехал назад в Ленинград.       Чуть погодя мои оценки в самом деле улучшились. Да, моя жизнь всё ещё не имела для меня полноценного смысла, но было уже не так сложно. Я просто делал то, что должен был. Просыпался, учился, кушал, делал уроки, снова кушал и засыпал. С друзьями я не виделся, иногда, может быть, в воскресенье, но в тот день я взял за привычку посещать различные выставки и галереи. Если в течение недели я полностью посвящал себя учёбе, то в один единственный день я отдавался своему хобби. Кроме того, ходил и к Родиону Алексеевичу. Он учил меня чему-то новому, частенько рассказывал разные увлекательные истории его молодости. Также я написал несколько картин. И подумал, как напишу какую-нибудь одну картину, буду пыхтеть над ней, вложу в неё весь свой опыт и умения и потом отправлю отцу. Интересно, что он скажет?       В общем, чувствовал я себя более-менее, конечно, бывало, накатят такие воспоминания, что хотелось просто-напросто лечь и умереть или выйти из окна, но я не сдавался. Я думал о наших отношениях и смотрел на них уже с другой стороны, разбирал по косточкам, так сказать; анализировал, что было не так, как стоило бы поступить в каких-то ситуациях, работал над ошибками. Жизнь потихоньку начинала налаживаться.       Я закончил университет с «отличием». На мой выпуск приехал отец с мамой. В тот день мне было особенно весело. Даже трудно сказать почему. Но несмотря на всё веселье, вечером я сказал отцу всё так, как есть. До этого я отправил ему свою картину. В ответном письме он сообщил, что ничего в этом не понимает, и попросил отослать ему таблицу моих оценок. Я не обратил на это никакого внимания, потому что благодаря наставнику в моей жизни наконец-то засиял луч света. Родион Алексеевич втайне от меня показал мои работы своему давнему знакомому, который проживал во Франции, но на время вернулся на свою родину. Как передал мне учитель, он высоко оценил несколько картин и одну даже решил выкупить для своей небольшой галереи в Париже, на что учитель сказал, что ответит позже, когда посоветуется со мной.       Сказать честно, я не поверил своим ушам. Казалось, ещё секунда, и вся эта приятная сказка испарится, меня столкнут с жестокой реальностью. Однако нет. Такого не произошло. Всё это было по-настоящему.       Я лично встретился с этим знакомым. Это был низковатый дядечка с усами по имени Валентин Эдуардович. Он показался мне довольно приятным человеком с отличным чувством юмора. Он был очень жизнерадостен и открыт, а, кроме того, щедр. Мою картину он выкупил за двести рублей, что превышало месячный доход отца в несколько раз. Я с дрожью принял эти купюры, но совсем скоро они стали для меня обычным делом.       В день выпуска в своём разговоре с отцом я рассказал об этом всём. Сначала он негодовал, но чуть погодя успокоился и прислушался ко мне. Я сказал, что продал уже несколько своих картин за рубеж и ещё несколько в нашей стране, на что он долго не мог ничего ответить. Когда они с матерью собирались уезжать, то он сказал, что ему необходимо время, чтобы подумать обо всём, но также он заверил меня, что больше не будет гневаться, если я всё-таки буду заниматься, по его словам, «вот этим вот всем». Я очень обрадовался, засиял, и впервые в жизни мы крепко и искренне обняли друг друга. После их отъезда я ещё долгое время улыбался и радовался своей жизни.