Над Луаньцзан светла луна

      Лань Ванцзи не хотел возвращаться из глубокой медитации.       Он не считал дни, хотя мог — сквозь трещины в стенах пещеры свет дня просачивался в место его заточения, позволяя понять, что время на самом деле идет, а не остановилось, когда он узнал о казни Вэй Ина. О ней ему сказал не брат — дядя, и Ванцзи видел, насколько же его переполняла злая, жестокая радость от того, что единственный человек, который был для Ванцзи дороже жизни, исчез. Лань Цижэнь говорил и говорил, упивался своим голосом и сознанием своей непогрешимости и правоты. Расщедрился на объяснения: почему душа Вэй Ина более не вернется в круг перерождений, рассказал легенду о Фениксе. И хотя Ванцзи ее уже знал и так, да кто в Цзянху ее не знает? — он слушал и соглашался мысленно: да, это о Вэй Ине. Это он был рожден, чтобы собрать в себя тьму, пройти через сотни мук и тела и души и сгореть, очистив этот проклятый мир. Он возненавидел Цзян Ваньиня еще больше, потому что тот, кто должен был идти с Фениксом рука об руку и оберегать его прах, любя и дожидаясь возрождения, предал его, продал за скупое лицемерное одобрение, брошенное, словно кость собаке. Ведь это же наследник Цзян был хранителем-Драконом, кому же еще?       Он долго думал: а знал ли Цзян Ваньинь эту легенду? Возможно, ее дети узнают от матерей или нянек в числе прочих сказок, как и о Лунном кролике, эликсире бессмертия и том, откуда взялся шелк, кто научил людей обжигать глину и сажать рис... Сказками взрослые рассказывали детям о мироустройстве и Тех, кто присматривает за миром. Но если и знал, то мог не догадываться, как не догадывался и сам Ванцзи, пока дядя прямо ему не сказал о том, кем был Вэй Ин. А если бы Цзян Ваньиню сказали о его миссии, поступал бы он так, как поступил? Или в своем высокомерии и гордыне наследника Великого ордена все равно считал бы Вэй Ина всего лишь слугой, обязанным всем принявшей его семье?       Огненный феникс, сгорая, проходит очищение, смиренно принимая на себя все грехи мира. Эта жертвенная душа, испытывая муки воплощение за воплощением, должна однажды вознестись и стать новым богом, справедливым, милостивым к тем, кто заслуживает милосердия, жестоким к тем, кто должен быть покаран. Но их мир людская ненависть, зависть и злоба этого бога лишили. Теперь неизвестно, даруют ли Боги ему еще одну чистую душу, исполненную огня, или оставят на произвол судьбы, гнить и корчиться в собственной нечистоте. И все потому, что хранитель-Дракон не был рядом, не сохранил прах Феникса, из которого тот должен возродиться. Душа Вэй Ина не отыщет воплощения и рассеется в мировом потоке ци без следа...       Ванцзи знал это и сознательно запретил себе верить. Иначе даже приемный сын, все, что осталось ему от Вэй Ина, не смог бы удержать его душу в земной юдоли. После известия о казни, Ванцзи погрузился в глубокую медитацию, не имея ни единой гарантии, что сможет из нее выйти, когда завершатся три года его заточения.       

***

      Чего не знали ни Лань, ни заклинатели иных кланов, так это того, что о Темном Фениксе в легенду было добавлено после гибели предыдущих воплощений полубогов. Цепочка перерождений Феникса оборвалась по воле столь же алчного до власти владыки, что не дал огненной птице умереть, удержал силой, ослабив и требуя подчинения. Феникс переродился, напитавшись всей поглощенной за время жизни смертного тела ненавистью, злобой, жаждой крови. И старому Дракону, прожившему в постоянных потерях и ожидании возвращения своей любви более тысячи лет, пришлось убить его. Убить, развеять прах и умереть самому, упав с высоты на клык одной из оплавленных их битвой скал. Гибель двух почти сравнявшихся с богами существ нанесла миру страшную рану, и люди назвали ее Луаньцзан.       Боги сжалились над этим миром лишь тысячу лет спустя, даровав две души, что должны были запустить новый цикл очищения. Но людская злоба, зависть, ненависть и алчность не позволили его даже начать.       

***

      Ванцзи не хотел возвращаться к жизни, но ему пришлось.       В бесконечной ледяной пустоте и тишине, куда он заключил свое сознание, послышался сперва тихий шепот, а после — песня флейты, которую знали в этом мире только два человека. Вернее, знал один, а второй... Второй услышал ее один раз в жизни, в полубреду, во тьме и холоде пещеры Черепахи-Губительницы. Мог ли он ее запомнить? Но больше было некому, а Лань Ванцзи сейчас не хотел помнить и не помнил того факта, что этот второй давно и безвозвратно мертв. Его душа потянулась к источнику звука, к теплу, что от него шло. В Ледяных пещерах не было тепла, неоткуда ему было там взяться. Но и об этом он помнить не хотел. Он так скучал по теплу, оказывается. Так приятно было купаться в его мягких волнах, вдыхая аромат горящего в костре смолистого дерева, сухой травы и согретых солнцем перьев. Так хорошо было не чувствовать боли в изувеченном теле, забыть о ней, как о страшном сне, нежась под чужими прикосновениями, легкими, почти невесомыми.       — А-Сянь, хватит, у тебя уже кровь на губах, — прозвучало диссонансом, и еще большим стали крик младенца и оборвавшаяся мелодия.       — Но зато его раны закрылись, А-Нин. Присмотри здесь за всем, я проведу ночь на вершине. А-Юань, ты же поможешь дядюшке?       — Да, гэгэ.       Ванцзи хотел открыть глаза, но боялся, что разрушит этот, несомненно, предсмертный бред и не сможет вернуть себе это ощущение — будто он вернулся домой, и все хорошо. И даже Вэнь Нин, так бесивший раньше, не раздражает, потому что он — творение Вэй Ина.       — Снова не будешь спать, А-Сянь?       — Лучше так, диди. С перевязкой сами справитесь? Мне нужно...       — Конечно, иди, гэгэ.       Источник восхитительного тепла отдалился, и он застонал, умоляя: «Вернись, побудь со мной еще немного!»       — Папа? — по лицу погладили маленькие детские ладошки, неожиданно приятно прохладные. — Дядя Нин, папа горячий.       — Ничего, сейчас мы его напоим травками, и все будет хорошо. Подержи-ка вот это, Юань-эр.       В горло пролился теплый горьковато-пряный отвар, Ванцзи жадно глотал и никак не мог напиться. Оказывается, он так давно хотел пить... Потом он почувствовал себя так, словно превратился в мешок с вымоченной в горячей воде шерстью. Все отяжелело, даже, казалось, душа стала комком подтаявшего масла. И все чувства уплыли, растворились в тишине, оставив только горечь сожаления о том, что все это было не в реальности.       Несколько горячих капелек просочились сквозь ресницы, оставив следы на коже, которые бережно стерла мягкой влажной тряпочкой детская рука.