***
Дозорные снова подняли тревогу в самый глухой час ночи. Лань Сичэнь, спавший за эти три дня едва ли два с половиной шичэня в общем, подскочил с постели, куда упал не так уж и давно, с пол-сяоши назад. Голова была словно у угоревшего в пожаре, он промахнулся мимо двери и разбил лоб о стену, испачкав лобную ленту. Дурной знак, но ему было не до того, чтобы обратить на это внимание. Темный Феникс снова восседал на крыше библиотеки, только-только перекрытой заново в тех местах, где когти гигантской птицы сорвали черепицу. Ждал, потому что обратился в крылатого получеловека сразу, едва заметив Сичэня внизу. И заговорил тотчас, не позволив даже поклониться: — Те тридцать три твари, из-за которых Лань Чжаня наказали. Сейчас. Под Стеной Послушания. Дисциплинарный кнут. И старика притащи. Если он думал, что отделается только ногами — то он ошибся, этого мало. Сичэнь упал на колени, но снова не успел ничего сказать, резкий высокий смех заглушил его слова, не дав им покинуть горла. — Поспеши, глава Лань. Пока я еще могу сдержать свой гнев. Я... не хочу убивать. Хотя все они заслуживают смерти, но я никогда не хотел становиться убийцей. Так что просто поспеши, Лань Сичэнь. Сичэню не оставалось ничего иного, кроме как выполнить приказ Темного Феникса. Тот мог и сам притащить каждого из старейшин к Стене Послушания, разорить дотла сокровищницу, лишь бы отыскать священное орудие наказания. И лучше было не доводить до такого исхода. Толпа из тридцати четырех брюзжащих стариков, примерно половине из которых было немногим за сорок, а остальным от пятидесяти до шестидесяти, производила на удивление много шума, не желая считаться с правилами, за которые каждый из них так ратовал и за нарушение которых так щедро наказывал. Отчасти Сичэнь их всех понимал: их выволокли из постелей, отконвоировали сюда едва ли не в одних нижних одеждах, выстроили рядком у Стены, где вечно задувал холодный горный ветер, и заставляли кого-то ждать. Наконец, они угомонились, когда показался адепт, посланный за кнутом, будто пытались понять, чего стоит ждать. Но уже через фэнь к Стене вышел обнаженный, укутанный лишь облаком полуночно-черных волос да багряно-черными крыльями и хвостом юноша. Его имя Сичэнь старался не произносить даже в мыслях — оно принадлежало все-таки человеку и вряд ли теперь имело отношение к полубожественному существу, Хэйфэну. Увидев его, старейшины снова подняли гвалт, который прекратился, стоило Фениксу приподнять руку. — Значит, это вы четыре дня изматывали Лань Ванцзи, вынуждая его прекратить прикрывать безоружных беглецов Вэнь. Это вы требовали по удару кнута за каждую царапину, нанесенную вам человеком, который до последнего не хотел причинить вреда родичам по крови. Что ж, пришло время вернуть вам все. Феникс щелкнул пальцами, и все старейшины, включая Лань Цижэня, оказались без верхней части одежд, на коленях и удерживаемые чем-то, что более всего напоминало сотканные из темного дыма руки мертвецов. — Глава Лань, зачитывай правила, которые эти твари нарушили. Впрочем, можешь выбрать любые тридцать три со Стены — думаю, хоть раз в жизни они так же были нарушены ими. Феникс взял из рук адепта кнут и пропустил узкое сыромятное плетение сквозь кольцо пальцев, дождался, пока Сичэнь дрожащим голосом зачитает нужное правило, замахнулся и ударил первого. Из тридцати четырех старейшин молчание и достоинство к концу экзекуции не смог сохранить ни один. А ведь Феникс — Сичэнь видел это — с кнутом обращаться не умел и бил не слишком сильно. Не так сильно, как дядя, полосовавший спину Ванцзи. Но он исполнил мечту самого Сичэня, и потому тот не стал расстраивать его, замечая ошибку. Тридцать четыре надсадно стонущих и хрипящих тела вызванные адепты уволокли в Ледяные пещеры. — И даже не вздумай им помогать, глава Лань. Если подохнут — туда им и дорога. Ну, и последнее, — Феникс, взвесив на руке скрученный кнут, опалил его, очищая от ошметков плоти и крови, швырнул Сичэню в грудь, — если я узнаю, что эту вещь применили к невинному, виновный так легко не отделается. Из тебя вышел дурной глава, Лань Сичэнь. Либо ты поумнеешь, либо я все же уничтожу и этот клан. Надеюсь, ты уже написал своему дагэ? С него мне тоже есть что спросить. Сичэнь поклонился: — Глава Не будет ждать вас в любое удобное вам время, господин. — Ахах, с самыми мощными заклятьями, заклятыми стрелами и прочим? — Феникс склонил голову к плечу неуловимо-птичьим движением, но от него повеяло такой угрозой, что усмехаться расхотелось напрочь. — Надеюсь, нет, — пробормотал Сичэнь, давая себе зарок написать старшему побратиму еще раз, предупреждая, чтобы тот не делал глупостей. Алый взгляд так и сверлил его душу, он не мог заставить себя поднять глаза и встретиться с ним. — Скажите, господин, зачем вам камни из Храма предков каждого клана Цзянху? — Это все, что тебя интересует? Неужто даже не спросишь, — с ясно различимой горечью вдруг проговорил Феникс, — что с братом и его ребенком? Выжили ли они в моих когтях? Пережил ли Лань Чжань полет на моей спине? Нет? Тебе интересны только пункты в свитке требований? Боги, как же я презираю тебя, Лань Сичэнь... В огненной вспышке человек обернулся птицей, и мгновение спустя поток яркого, почти белого пламени оплавил Стену, заставив камень течь, словно воск, уничтожая все три с лишним тысячи правил. А после Феникс взлетел, забрав у адептов принесенные мешочки цянькунь с тем, что успели собрать за эти три дня. Сичэнь стоял, словно прибитый копьем к земле, жар все еще стекающего по скале камня опалял его лицо, но жар стыда был куда сильнее, испепеляя его сердце.***
Хотелось кричать, выпустить криком из груди переполняющую ее ненависть и злость, и он не отказал себе в этом. Пусть слышат и боятся. Пусть он ранее, до своей смерти на Луаньцзан, и не любил, когда его боялись, сейчас ему было все равно. Он действительно считал, что умер тогда, в начале войны, сброшенный с пика Лунсы. Ведь именно тогда от прежнего Вэй Ина ничего не осталось, кроме имени, а никто этого так и не понял. Он ведь пытался все вернуть, вернуть прежде всего себя — поступая так, как велела совесть и честь. Но сперва слова брата, а после и удар мечом в живот перечеркнули все попытки. Последнюю он сделал там, на площади Буетьень Чан, глядя им всем в глаза, требуя уничтожения Печати. Лицемеры. Предатели. Это за них он должен был умереть? Нет, нет уж! Теперь он отказывается от чести быть Огненным Фениксом. Эти люди не стоят того, чтобы из жизни в жизнь проходить через муки, потери и страдания, погибать в собственном пламени и терпеть годы или десятилетия, а то и столетия очищения в Диюе. В то время как его Дракон будет мучиться пыткой скорби и ожидания его перерождения! Боги все же жестоки, сколько таких циклов должны были пройти Феникс и Дракон, чтобы воссоединиться в бессмертии навсегда и вознестись? Нет, ему этого не надо. Пусть они не достигнут бессмертия, пусть рано или поздно умрут, но вместе, до того мига более не расставаясь. Он знал, кто его Дракон. Теперь знал. Теперь понимал, отчего его так сильно влекло к этому человеку, отчего так хотелось его растормошить, выковырять из ледяной скорлупы, из оков правил. Отчего так хотелось прижаться и слушать стук его сердца, и это вгоняло в безумное смущение, заставляя творить дичь, болтать вздор и тянуться-тянуться-тянуться, хватаясь за рукава-руки-ленту эту их проклятую. Он долетел, ринулся к земле, у самой пещеры превращаясь и планируя крыльями, чтобы погасить скорость и не шмякнуться об пол, как упавшая с высоты лягушка, а не величественный Феникс. Ему так нравилось оставаться в полуформе. Хотелось, чтобы Лань Чжань уже проснулся и оценил. Хотелось смутить его и увидеть, как ярко алеют кончики его ушей и мечется взгляд, а потом прижаться к его груди и слушать, что скажет его сердце. Ненависть, злость и гнев остались за порогом пещеры Фу-Мо.