Над Луаньцзан светла луна

      Надо отдать должное главе Лань: все, что было записано в свитке, он приказал собрать едва не в двойном размере. Так что теперь у всех живущих на Луаньцзан была почти нормальная постель: Вэй Ин постарался, учась контролировать свое пламя, выплавил из камня что-то вроде гнезда, гладкой невысокой чаши, в которую они с Вэнь Нином набросали честно украденного с чьего-то сеновала свежего сена, поверх постелив все те же шелковые золотые занавеси из Ланьлина, а на них — подушки и одеяла. Там Вэй Ин устроил все еще спящего Лань Чжаня и не отходящего от него А-Юаня. У крохи А-Лина была пока что его уютная колыбелька, Вэнь Нин все равно не спал, но и для него в пещере теперь был уголок с каменным креслом, где он мог сесть и не мешаться под руками у Феникса, если тому приходила в голову какая-то идея, и он брался ее обдумать. В процессе обдумывания он наматывал круги по пещере, размахивая руками и крыльями, так что не соваться к нему было лучшим решением. Устроенный у стены с трещиной, куда мог утекать дым, очаг, выдолбленные там же полки для посуды, ниша побольше, в которой теперь хранились их припасы. Пещера Фу-Мо стремительно обретала жилой облик, которого не было даже в те два года, что остатки клана Вэнь ютились здесь перед гибелью.       Вэнь Нин — умница! — потихоньку таскал в пещеру хворост и разбирал на дрова обгорелые остовы хижин, занимался огородом. Сам Вэй Ин тщательно очищал от тьмы пространство вокруг пика и вытягивал ее из почвы: он не собирался кормить детей негодным редисом и ямсом, в котором горечи было бы больше, чем питательных веществ. Снова чертил печати: на горе все еще было полно нечисти и мертвецов, хотя к пику Лунсы они не совались — боялись его. Уничтожать их он не торопился: в случае чего, побудут дополнительным заслоном.       Неделя, данная им главе Лань, истекла, и в Илин приехал обоз из трех телег. Вэй Ин зло хохотал, называя это данью. И намеревался получать ее каждый год: хотят жить мирно — пусть платят. И тогда он подумает, оставить ли в покое этих святош, или все-таки спалить в пепел Облачные Глубины, если не научатся думать сердцем, а не Стеной Правил. Адептов Лань он прогнал прочь, согнав на разгрузку телег мертвецов и Вэнь Нина. Пищу проверил сперва сам, потом ее изучил А-Нин, но отравлено вроде не было, что удивительно. Хотя ему яд бы не повредил, а вот дети и Лань Чжань могли пострадать. Должно быть, глава Лань не был совсем уж безнадежен.       Можно было жить, ждать пробуждения Дракона, потихоньку учить А-Юаня, отогревая бедного ребенка, настрадавшегося за год, тетешкаться с А-Лином. Но он все еще не наведался в два оставшихся Великих клана. О, ему было, что сказать их главам. Пусть, оставаясь рядом с теми, кого любил, он старался забыть о мести, но это был самообман, а этого он больше не желал, он и так всю человеческую жизнь обманывался, идя, словно дурной щенок, на поводке чужих правил, вины, долга и обязательств. Так что нет, месть тлела внутри него, не разгораясь высоким пламенем, но и не угасая. Он просто не мог решить, куда отправиться сперва, в Юньмэн или в Цинхэ?       Решение пришло само.       

***

      Шпионы есть у всех. У Цзян Ваньиня они тоже были — в Цзиньлин Тай, в основном, потому что там была сестра, да и знать, что творится в логове Верховного было просто жизненно необходимо: вслепую уворачиваться от ударов глупо, а то, что Цзинь Гуаншань всерьез нацелился сожрать Юньмэн Цзян, было очевидно. Он понимал, что сам изрядно подставился, по неопытности в интригах, по молодости и неискушенности в словесных витийствованиях. Злился, что Вэй Усянь подставился тоже, причем так, словно именно это и было целью всей его жизни. Он никогда не понимал, почему эта наглая дрянь не может вести себя в соответствии с правилами и ожиданиями окружающих. Зачем ему нужно выставляться? Все равно никто бы не пустил его на место выше уже полученного: быть дашисюном для всех учеников ордена. Сын слуги, даже если он — допустим, слухи не лгали — кровный брат наследника, никогда не возвысится, даже не станет вровень, всегда останется всего лишь ублюдком, пригретым из милости. Но больше бесило то, что отношение отца и сестры к этому ублюдку было каким-то слишком теплым. Повесили же себе на шею обузу! Да что с того, что он пять лет бродяжничал по улицам Илина?! Зачем вообще было забирать его оттуда, как видно, он так хорошо прижился в грязи и подворотнях, что всеми силами стремился туда вернуться! Вот уж воистину «дитя надвратной башни»! И это его благородство, которого всегда было чересчур. Цзян Ваньиню хотелось схватить его и выбить из этого поганца дух, напоминая каждым ударом, что он обещал, клялся всегда быть рядом, быть верным слугой ему, ему — главе Цзян, а не защитником каких-то там Вэнь, которых стоило бы просто скормить свиньям. Плевал он на то, что Вэнь Цин и Вэнь Цюнлинь когда-то их укрывали в Илине. Их клан сравнял с землей Юньмэн и сжег Ляньхуа У! Это несопоставимо, вообще ни в какой мере! К тому же, Ваньинь искренне считал, что глава Не прав: если Вэнь Цин и ее клан были против Вэнь Жоханя и основной ветви Вэнь, они могли бы сделать хоть что-то для коалиции Низвержения Солнца. Сдаться и предложить свои услуги, к примеру. Успешно при том забывая, насколько озверело резали всех, кто носил на рукавах алое солнце, в начале войны.       Гуев шисюн предпочел пойти на верную смерть, согласился сдаться, отдал Печать — такой рычаг давления! Идиот! — лишь бы остатки Вэнь не перерезали как кур. Ваньинь с особым наслаждением отдал приказ выследить беглецов и перебить всех до единого. В этом мире не должно было оставаться ни единой капли крови проклятого клана. Удивило его то, что в зачистке участвовали Цзинь и Лань, но вот воины Не, дойдя до убогого поселения, позаглядывали в перекошенные халупы, попереглядывались и ушли с Луаньцзан, уводя с собой и все союзные кланы. В итоге Ваньинь, отвлекшись на беглецов, проворонил, как Цзинь грабили пещеру Фу-Мо, а когда спохватился, там не осталось даже завалящего клочка бумаги или амулета. Словно ветром и пламенем вылизало! Суки! Твари! Ничего не оставалось кроме как вернуться домой, удовольствовавшись только осознанием свершившейся мести.       Потом было собрание Совета в Буетьень Чан и брошенный на ветер из разбитой шкатулки пепел того, кто десять... одиннадцать? Почти двенадцать лет был его... Кем? Собственностью? Шисюном? Братом? Цзян Ваньинь яростно отвергал все, оставляя только жесткое и бескомпромиссное «мой». Но вот его уже больше не было — в тот день, словно специально, над выжженным, разрушенным Безночным ветер дул резкими порывами, и пепел ни на миг не залежался, он и до земли не долетел. Словно ветер этот не хотел давать заклинателям потоптаться по праху темного отродья.       И вот, спустя год происходит чудовищный пожар в Цзиньлин Тай, и очевидцы как один утверждают, что пламя похоже на то, что горело на костях врагов в те моменты, когда Вэй Усянь играл на своей демонической Чэньцин! А еще позже ему доносят, что в Облачных Глубинах объявился Темный Феникс, и в людском обличье он выглядит точь-в-точь как казненный Старейшина Илина, Вэй Усянь! И мало того — этот Хэйфэн забирает Лань Ванцзи и его мелкого ублюдка, который — удивительное совпадение, хаха! — как две капли воды походит на того самого мелкого ублюдка, с которым на Луаньцзан носился Усянь! Сказать, что Цзян Ваньинь был зол — ничего не сказать. Он был вне себя от гнева, и Цзыдянь искрил не потухая: проклятый Лань все-таки как-то умудрился спасти последнюю кровь Вэнь. Вот же тварь!       И, оказывается, Вэй Усянь тоже был тварью. Пусть и полубожеством, да хоть цельным богом — но Феникс? Феникс, яо-мо его разорви, божественная жертва мира! Все вставало на свои места, словно он собрал все кости выигрышной комбинации в мацзян, вот только выиграл он... пустоту, пшик, ничто! Переродившаяся тварь уничтожила всю резиденцию Цзиньлин Тай, убив сестру и ее сына. Убив последние остатки семьи Цзян Ваньиня.       На Луаньцзан он поднимался с твердым намерением уничтожить Вэй Усяня и его прихвостней или умереть уже самому, чтобы больше не мучиться и не ждать еще несколько десятилетий, пока сдохнет и предстанет перед матушкой, чтобы не суметь оправдаться за потери. Он дошел до начала тропы, изумляясь тому, что окаймляющие ее деревья выглядят сейчас почти живыми, а от вида бумажных фонариков, уже начинающих немного светиться, его затрясло в неконтролируемом гневе: как посмела эта тварь все вернуть, словно не было разорения Луаньцзан, этого года? Но под сень редколистных крон войти не успел: с камня у входа на тропу поднялся человек. Сумерки скрывали его лицо, длинные и растрепанные, непокорно вьющиеся крупными волнами волосы хоть и падали через плечи на грудь, доставая до самых колен, все равно не могли скрыть вопиющей наготы. Он поднял голову, и Ваньинь почти отшатнулся, напоровшись на дико горящий кровавым пламенем взгляд.       — Какие гости в нашей скромной обители, глава Цзян. А я-то думал, кто будет первым, ты или Не.       Размениваться на слова Цзян Ваньинь не стал. Цзыдянь, в мгновение ока распустившись лиловой молнией, метнулся вперед, и он уже почти слышал вопль твари, которой ударом кнута переломает все ребра, но... Кнутовище обвилось вокруг выставленной руки, Ваньинь дернул, одновременно выхватывая Саньду, но маневр не удался: тварь стояла, словно влитая, вросшая в землю. Скалилась в ненавистной широкой усмешке Усяня:       — Как грубо. Как глупо. Напасть с молнией на повелителя любого огня...       Кнут затрещал так, что Ваньинь уверился, что он кричит от боли: намотанная на ладонь и руку до локтя часть на глазах чернела и иссыхала, рассыпалась пеплом, и это разложение двигалось дальше! Ваньинь отозвал Цзыдянь, но тот, вернувшись в форму кольца, оказался с трещиной, которая прорезала металл, словно тот был тонким фарфором, а всего фэнь спустя артефакт и вовсе рассыпался колкими пылинками, стекшими по ладони на землю.       — Всегда мечтал это сделать, — хихикнула тварь.       Цзян Ваньинь молча бросился на него с мечом, но отлетел от хлесткого и невыносимо тяжелого удара черно-багровым крылом. Он вставал, нападал и отлетал снова и снова, пока не остался лежать, харкая кровью и чувствуя, как трутся друг о друга осколки переломанных ребер.       — Тупое упрямство и нежелание признавать очевидное — это, должно быть, семейное по линии Юй? — наступив босой ногой ему на запястье, Феникс надавил всем своим весом, оказавшимся далеко не птичьим. Кости хрустнули и сломались, заставив Цзян Ваньиня подавиться очередным глотком крови. — И это я тоже мечтал сделать каждый раз, когда ты бил меня, не обращая внимания на синяки и раны, оставленные твоей матерью.       Отступив на шаг, Феникс присел на корточки, потыкал в бледную, в кровавых разводах, щеку заклинателя.       — Я тебя отпущу, но денька через два прилечу сам. И я хочу видеть всех тех, кто резал безоружных стариков, женщин и калек на горной тропе почти у подножия Луаньцзан. Я знаю их в лицо каждого. Если не будет хоть одного — я сожгу Ляньхуа У так, что испарится Великое озеро, и никто никогда не восстановит резиденцию. Ты меня понял, глава Цзян? Вижу, что понял. А когда я закончу с ними, придет время поболтать и с тобой. Я слишком долго закрывал глаза на то, что у тебя чересчур гнусный характер. Может, из нас двоих я и был болтливее, но я никогда не смел опускаться до оскорблений и упреков женщине. Твой дерьмовый характер и язык убили шицзе. В ее смерти виновен ты, Цзян Ваньинь, один только ты. И потому ты никогда, никогда больше не увидишь Цзинь Лина. Я сам воспитаю его, как последнего Цзинь по крови. И если он пожелает, помогу восстановить клан. Сам расскажу ему об отце и о матери. Помни об этом и кусай локти, если дотянешься, глава Цзян.       Феникс поднялся, развернулся, мазнув длинными хвостовыми перьями по лицу Ваньиня, и направился по тропе наверх, покачивая крыльями и насвистывая какую-то песенку. Идти за ним было бесполезно: Ваньинь очень четко увидел, как сомкнулась темной дымкой защита за его спиной.