Над Луаньцзан светла луна

      Отпуская душу Вэнь Цин на перерождение, Феникс сперва очень внимательно просмотрел ее память. Не только за тот год, что провел в темнице Ланьлин Цзинь, он вобрал в себя всю ее жизнь и все знания, и это было сделано неспроста: как полубожественная сущность, к тому же не потерявшая власти над мертвыми, он мог и хотел изменить условия существования своего единственного близкого друга — Вэнь Нина. Ну а для этого ему требовалось знание того, как на самом деле работает человеческое тело, что к нему возможно применить, а что не стоит. Вэй Ин понимал, что в одиночку ему не справиться: он может избавить А-Нина от проявлений смерти и тлена, что он и сделал в самом начале. Может вплотную подвести его к той грани, за которой живое обычно становится мертвым, а в их случае все будет наоборот. Но для того, чтобы вдохнуть в это мертвое жизнь и светлую, янскую ци, уравновешивая темную инь, ему нужен был его Дракон.       В возвращении А-Нина к жизни был у Феникса еще и сугубо шкурный интерес: несмотря на впитанные вместе с памятью Вэнь Цин знания, практических навыков у Усяня не было, а вот у юноши, который учился целительству с раннего детства, они были, пусть и не столь обширные, как у сестры. Но у них на Луаньцзан будут расти два малыша, обычных, живых ребенка, и наверняка они будут болеть, шалить и получать травмы, ото всего защитить нельзя, да и не нужно — это такой же жизненный опыт, как и тот, что дают все прочие навыки и умения. И целитель, которому можно доверять, будет просто необходим. А уж передать память сестры ее брату он сумеет, теперь он знал, как это сделать.       Именно этим он занимался в свободное время: усаживаясь напротив А-Нина, брал его холодные руки в свои горячие ладони и входил в Сопереживание, не просто еще раз просматривая воспоминания, но и с током своей ци вливая их в разум мертвеца.       В остальное — строил планы мести всему заклинательскому миру, прекрасно зная, что все равно ограничится только Великими кланами: без них никто из средних и малых на него бы и рта не раскрыл. Вэнь Нин оставался его гласом рассудка, осаживая самые кровожадные замыслы. Вэй Ин был ему за это очень благодарен: он все еще боялся потерять рассудок и утонуть в ненависти. И каждый день, ложась рядом со своим Драконом, касаясь пальцами его точеных скул, проводя по закрытым векам, по теплым сухим губам, растирая его кисти и руки, чтоб разогнать кровь, он молил:       — Лань Чжань, вернись ко мне. Открой глаза. Проснись. Ты нужен мне! Ты нужен нам всем! Лань Чжань! Лань Ванцзи! Ванцзи-сюн! Чжань-гэгэ! Прошу тебя, просыпайся. Проснись, мне так плохо без тебя...       В такие моменты Вэнь Нин забирал детей и уходил с ними гулять за пределы Фу-Мо, не зная, как взбредет в голову Вэй Ину разбудить своего Дракона. С перерождением тот словно совершенно лишился стыда, и только присутствие уже достаточно взрослого А-Юаня заставляло его закутываться ниже пояса во все ту же золотистую занавеску. Ни жара, ни холода он словно бы не ощущал, а одежда не позволила бы ему оставаться в полуформе. Феникс был без ума от своих крыльев и хвоста, впрочем, как и дети. Оба просто обожали трогать переливчатые черно-багряные перья, а уж когда Феникс, прикусив губу, осторожно выдернул из хвоста два с узорчатыми «глазками», что старший, что младший восторженно верещали и отказывались выпускать их из рук. Вэнь Нин был не против: перья не замусоливались, не обтрепывались и не пачкались, а с ними дети спали спокойнее, без кошмаров или капризов.       Тревожило Вэнь Нина только то, что слишком уж спокойно спал и Лань Ванцзи, даже глазные яблоки под веками не шевелились. Это было совсем плохо, ведь значило, что это не сон, а глубокая медитация. Выйти из нее заклинатель мог только сам, по своей воле возвращаясь в мир живых. Вот только Лань Ванцзи ввел себя в это состояние, будучи уверенным в смерти Вэй Усяня.       Вэнь Нин, может, и умер совсем еще юным и не познавшим ни радостей единения душ, ни телесного удовольствия, но совсем уж наивным дурачком он не был никогда, хотя все вокруг считали иначе. За те почти два года, что они прожили на Луаньцзан, он насмотрелся на стабильно пару раз в месяц «случайно мимо Илина проходившего» Ханьгуан-цзюня, он всегда, особенно когда Вэй Ин спускался в город, приглядывал за ним тишком — волновался. Не понял бы, что драгоценный Второй Нефрит клана Лань давно и безнадежно влюблен в Старейшину Илина, только слепо-глухой идиот. Иногда Вэнь Нин думал, что его господин такой идиот и есть. И только перед самым концом он осознал: Вэй Ин, может, и не понимал, что в него влюблены, но вот сам страдал тем же недугом, только категорически запретил себе давать волю чувствам, боясь утянуть на дно еще кого-то помимо себя. Удивляться было нечему — Огненный Феникс таков какой есть.       Тот, каким он стал в перерождении... Вэнь Нину нравилось все. Если бы он был живым и не знал, что для Феникса, Темного или нет, возможен только один-единственный партнер — его Дракон, наверное, он бы безоговорочно, наглухо и смертельно влюбился в этого, бесстыдного, злого, яростного, заботливого и ласкового со своими. Роскошного мужчину, как ты ни поверни. А что этот мужчина — полубог, ну, у всех свои достоинства. Но он знал и был мертв, да и понятия не имел на самом деле, кто бы ему понравился — мужчина или женщина? Тогда, в жизни, было не до весенних интересов. Сейчас тоже. С появлением на Луаньцзан Лань Ванцзи и А-Юаня у Вэнь Нина стало на двоих детей больше.       

***

      Буцзинши с высоты полета производила столь же мрачное впечатление, как и с земли. Его ждали, конечно, стража на стенах привратной крепости оповестила всех задолго до того, как он закружился над самой резиденцией, выискивая, куда бы приземлиться. Юньшен в этом смысле был куда приятнее Буцзинши: и там, и там горы, но в резиденции Гусу Лань между павильонами оставалось изрядно пространства, здесь же добротные каменные дома выстраивались ступенями, почти не было зелени, вымощенные камнем тропы не изгибались плавно, а казались начерченными острием сабли зигзагами. Он выбрал одно из тренировочных полей, опустился и склонил голову чуть набок, разглядывая выбегающих на дальний край поля заклинателей. Юнцов среди них не было, все — бывалые воины, вооруженные саблями, от которых он даже на таком расстоянии чувствовал мощь затаенной злобы и жажду крови. Он ждал, не двигаясь с места, пока не услышал приглушенный звон Бася, еще не покинувшей ножны, и тяжелую поступь мощного, первого по силе после покойного Вэнь Жоханя человека Цзянху. Когда-то, в прошлой жизни, еще до войны и всего кошмара, случившегося с ними всеми, он восхищался главой Не. Но более близкое знакомство ободрало блеск воинской славы, проявив твердолобость, узость мышления и способность видеть только черное и белое, не замечая полутонов и красок. Впрочем, почти все заклинатели страдали этим, да и он сам в юношеском максимализме замечал только крайности и кидался из одной в другую. И не мог поручиться, что довольно повзрослел разумом, чтобы перестать это делать. Но он хотя бы пытался. Не Минцзюэ — даже пытаться не желал. Для него в мире существовало два мнения: его и неправильное. «Кто не с нами — тот против нас», и точка.       Глава Не и сейчас выбрал из всех возможных вариантов действия боевое столкновение. Феникс не сомневался: глава Лань сообщил побратиму всю доступную информацию по полубожественным сущностям. Так что эта атака была банальным самоубийством. Была бы, имей он желание и намерение убивать. Но Вэй Ин такого желания не имел и потому, вместо того, чтобы просто и без затей спалить всех, кто бросился на него, окружая, занося сабли для первого удара, просто встряхнулся, как самая обычная птица. Этого хватило, чтобы волна ци разметала бойцов, как бамбуковые коленца, брошенные на траву. Устоял только сам глава Не, и ярость уже захватила его, не давая опомниться. Феникс ясно видел, насколько неровным и хаотичным было движение ци в этом сильном теле. Не Минцзюэ оставалось жить совсем недолго, может быть, год или два. Сабля, излучая энергию ярости, лишь еще больше расшатывала баланс сил, не помогая хозяину, а убивая его. В тот момент, когда глава Не бросился на него снова, Феникс сменил облик, ослепив заклинателя вспышкой света. Удар же и вовсе словно завяз в воздухе, и проморгавшийся Не Минцзюэ увидел, что кривое лезвие Бася держит между двумя пальцами весьма знакомый ему юноша.       Вэй Ин понимал, что в точности повторяет сейчас сцену, разыгравшуюся на ступенях Знойного дворца в Цишани. Вэнь Жохань тогда точно так же удерживал саблю главы Не, казалось, не прилагая к этому никаких усилий. Понимал и то, что сам глава Не именно этот момент сейчас вспоминает. И это вводит его в боевую ярость еще глубже, Феникс видел, как наливаются кровью его глаза и вздуваются вены на висках. Он послал свой огонь в Бася, раскаляя лезвие, слушая крик металла. Давил своей силой и волей, пока тьма, скопившаяся в сабле, не сдалась, послушно перетекая в него, а глава Не не закричал от ярости и боли в обожженных руках, выпуская пышущее жаром оружие, оставив на рукояти клочья прижарившейся кожи.       Краем глаза он наблюдал за замершей на краю поля фигурой в светлых ночных одеяниях, простоволосой и босой. Когда Не Минцзюэ, отпустив саблю, отлетел на пару бу и упал на колени, получив несильный, но весьма болезненный удар крылом, эта фигура стрелой бросилась вперед, заслоняя его собой.       — Вэй-сюн, не надо! Вэй-сюн! Не убивай, молю тебя!       Феникс молчал, сабля в его руке потекла, смялась, превращаясь в бесформенный ком раскаленного добела металла. Он позволил ему упасть, прожигая дыру в земле, отряхнул руки и приказал огненным лозам окружить приходящих в сознание воинов, чтобы не мешались под ногами. Шагнул к хозяевам Буцзинши, отстраненно рассматривая лицо человека, который, возможно, был одним из его друзей в прошлой жизни. Маленький, хитрый, немного трусливый юноша, слабый здоровьем и с едва-едва развившимся золотым ядром, ненавидевший тренировки с оружием и обожавший веера и каллиграфию. Умирающий от страха сейчас, но закрывающий собой брата. По лицу Хуайсана градом текли слезы, он весь трясся, но не сдвинулся ни на фэнь.       Феникс подошел к нему, протянул руку, слыша обезумевший рык Минцзюэ, которого сковали такие же огненные путы, как его воинов, погладил нежную, все еще не требующую заботы острого лезвия, кожу на щеке Хуайсана, стирая мокрую дорожку.       — Самый надежный щит — сердце любящего брата, да, Сан-сюн? Это ведь ты устроил так, что глава Не в походе на Луаньцзан не участвовал? И командира выбрал тоже ты.       — В-в-вэй-сюн...       — Стань сильнее, Хуайсан. Стань тем, с кем будут считаться. И тогда, может, ты научишь брата видеть не только черное и белое. Он жив сейчас только благодаря тебе. И я не собираюсь его убивать. Отступи, Хуайсан.       Юноша всхлипнул и медленно, словно через силу, сдвинулся с места, позволяя ему сделать еще шаг вперед, к запертому в клетке из огненных прутьев тигру в людском обличье.       — Неумение видеть ценнейший ресурс — гибельный просчет для стратега. Неумение слышать того, кто этот ресурс видит, обесценивает любые сиюминутные победы. Один ресурс ты уже потерял, глава Не. Вэнь Цин, помнишь такую? «Золотые руки» и золотое сердце среди целителей. Возможность принять под свое крыло ее, защитив остатки ее людей — и получить верного и преданного тебе целителя, который разбился бы в лепешку, но нашел способ отсрочить, а то и вовсе вылечить вашу родовую болезнь. Ты заблудился в своей ненависти, как в тумане, предпочел считать, что все рисовое поле погибло, увидев почерневшие всходы на одном краю. У тебя еще осталось одно, последнее твое сокровище. Поймешь ли ты его ценность, или, глядя на хрупкую корку породы, выбросишь в грязь таящийся под нею драгоценный камень? Думай, глава Не, если еще умеешь думать.       Отвернувшись, он пошел прочь, но вспомнил кое-что и остановился. Не оборачиваясь, сказал:       — Металл теперь чист. Выкуй из него себе новую саблю, глава Не.       

***

      Возвращаться на Луаньцзан Феникс не стал — ночь еще не закончилась, да и настрой был подходящим, чтобы добраться, наконец, до Юньмэна и покончить с местью одним ударом. И не убить, не убить, никого не убить, хотя так хочется, до зуда под перьями! Под крылом мелькнуло черное пятно с обгоревшими каменными остовами некогда прекрасных дворцов, и он позволил себе сбросить излишки тьмы, выпитой из сабли, изрыгнув поток пламени на это пожарище. Там все равно уже нечему было гореть...       Феникс не заметил даже, что в густой тени одной из разрушенных стен при его приближении таился человеческий силуэт, а человек не успел вернуться в ту глубокую нору, из которой он с таким трудом выбрался буквально кэ назад, радуясь своей удачливости и проклиная жажду наживы и власти своего ублюдочного отца, решившего оставить в живых готового к самосожжению Феникса. Огненный шквал поглотил хрупкое человеческое тело, напоенное тьмой пламя разметало душу в ничто. Цзинь Гуанъяо, чудом выживший в пожаре, намеревавшийся этой же ночью бежать из Ланьлина так далеко, как только унесут его ноги, превратился в прах, сплавленный с добытым из самой глубокой сокровищницы золотом и серебром.       Феникс летел дальше, приближаясь к водной жемчужине Цзянху, к месту, которое он двенадцать лет считал домом, хотя им оно не было. Потому что в Ляньхуа У он никогда не был «своим», и дело, конечно, было не в слугах или горожанах — для тех и других Вэй Усянь-то как раз своим и был, знакомым, как им казалось, вдоль и поперек мальчишкой, смешливым, безалаберным, хоть и талантливым, немного ленивым, немного легкомысленным. Никто из них не видел его слез в подушку, не слышал, как он кричал от обиды и боли, кусая собственную ладонь, когда убегал «на охоту за фазанами», как он трясся от страха, когда за запертыми дверями госпожа Юй обещала, что вышвырнет его к бродячим псам, если он только посмеет пойти против ее приказов. Он старался исполнять их, всегда старался. Даже тот, последний, отданный на пристани, в отсветах горящих павильонов и вспышек печатей и заклинаний. Разве он не исполнил все, как было велено? Глупец, столько лет проживший под весом взваленного на плечи камня, с каждым годом все прираставшего и прираставшего разнообразнейшими «должен» и «обязан». Впору было поблагодарить покойника Гуаншаня за оказанную услугу. Феникс, может, и не сжег все грехи мира, но от чужих точно избавился. А свои как-нибудь переживет.       Феникс покружил над резиденцией, пустой, словно вымершей. Опустился на крышу чженфана, только осколки черепицы полетели вниз, гулко разбиваясь о землю. Обернулся сразу, уже было понятно, что Лотосовая пристань в самом деле пуста — глава Цзян убрал из нее всех. Остался один? Его шаги он услышал почти сразу, а вскоре и увидел — бывший шиди шел так прямо, что сразу становилось понятно: пьян в подметку. Волосы распущены, одежда в беспорядке, колокольчика нет, зато меч на поясе. Ясно — гер-р-рой, спрятал виновных и решил умереть один за всех. Феникс спрыгнул на землю, спланировал на крыльях, хотя в полуформе это было неудобно. Шагнул навстречу.       — Какой же ты все-таки дурак, Цзян Ваньинь. Ты думаешь, спас им жизни, расплатишься своей? Не выйдет!       Гнев все-таки прорвался сквозь все преграды разума, и вокруг Феникса вспыхнуло мертвенное пламя, из ниоткуда возникла и легла в ладонь Чэньцин. Он приложил ее к губам и резкой трелью прозвучал непреодолимый для смертных приказ. Пусть они были еще живы, но каждый, кого он видел в Сопереживании с душой Вэнь Цин, уже был приговорен.       Да, они исполняли приказ своего главы. Вот только воины Не, поняв, с кем им придется «воевать» на горе, исполнять приказ своего главы отказались и ушли, а эти подонки рубили стариков, пытавшихся задержать их, защитить женщин, забили ногами четвертого дядюшку, издеваясь и унижая словами, резали глотки плачущим женщинам — словно сами стали псами Вэнь! Твари! Звери в людском обличье!       Он потянулся своей волей к их душам, связал, лишил даже малейшей возможности сопротивляться приказу и повелел немедленно явиться на тренировочное поле. Их должно было быть сорок два, и когда небо окрасилось румянцем на востоке, все они замерли перед ним длинной шеренгой. Он снова прижал флейту к губам, и Чэньцин разразилась безумной, угрожающей мелодией, под которую они выхватили мечи и бросились друг на друга, рыча, как свирепые псы. К рассвету не осталось в живых никого, кроме Цзян Ваньиня, и Феникс, опустошенно свесив крылья, подошел к нему, вглядываясь в давно уже протрезвевшие глаза скованного его волей человека.       Вжал ладонь в его даньтянь, ощутив знакомую ци, согнул обросшие острыми черными когтями пальцы, впиваясь в плоть.       — Когда Вэнь Чжулю выжег твое золотое ядро, я умолил Вэнь Цин пересадить тебе мое. Ведь тогда я был уверен: моя жизнь на самом деле ничего не стоит, а вот тебе — главе Цзян — нужно поднять из пепла клан, возродить силу ордена, отстроить Ляньхуа У и Юньмэн, и остальные города и деревни, сожженные вэньскими тварями. Разве равнялась моя мечта стать сильным совершенствующимся, достичь когда-нибудь бессмертия, твоей — о мощи и славе Великого ордена? О, конечно же нет! Кто я был? Побирушка, сын слуги, принятый из милости, обученный вместе с наследником, одетый и обутый, спящий в тепле, накормленный и обласканный шицзе! Да я должен был сапоги вам всем вылизывать, как верный пес, не так ли? Госпожа Юй не уставала мне об этом напоминать, полосуя спину Цзыдянем за любую провинность. Ты не уставал мне напоминать, говоря, как я позорю орден. И я старался, видят боги, я старался стать лучшим. Разве я не приносил славу ордену, побеждая на соревнованиях? Разве не приносил пользу, охотясь на нечисть? Разве не знали люди, чей именно адепт вместе с гусуланьским Нефритом одолел Черепаху-Губительницу? Этого не было довольно. И никогда не могло быть, потому что только для шицзе я был самим собой, просто учеником, просто названным братом. Цзян Фэнмянь и шицзе понимали, как мне не хватало хотя бы немного ласки, не отравленной завистью и злобой ревнивой женщины, чья ревность даже не имела корней... Зачем я говорю это тебе, ведь ты все равно глух к гласу рассудка... Все, что было — останется в прошлом. Я не стану отнимать то, что сам же и подарил. Но знай и помни, Цзян Ваньинь, отныне твое золотое ядро накрепко связано с твоим сердцем. Один-единственный приказ, отданный во гневе, одно слово, сказанное бездумно, оскорбление и обвинение, брошенное бездоказательно — и оно погаснет навсегда. Научись уже сдержанности и развей в себе умение держать свой поганый язык за зубами и сперва обдумывать, что говоришь. Конечно, это для тебя почти невозможно, но... помнишь еще девиз своего ордена, глава Цзян?       Воля Феникса, ставшая печатью на золотом ядре человека, впиталась в его кожу, оставшись линиями татуировки в виде девятилепесткового лотоса. Вэй Ин, отойдя от него и обернувшись, взлетел, уже в воздухе отпуская контроль над его телом.       Он так устал...       Ввалившись в пещеру в самый разгар утра, он дошел, спотыкаясь, до гнезда, упал рядом с Лань Чжанем, обвиваясь вокруг него всем телом, которое сейчас не могло держать полуформу, вернувшись в полностью человеческий вид, и провалился в сон, полный кошмаров, крови, слез и боли.