***
Времена года сменяла друг друга с невероятной скоростью, Пятый всё чаще заходил в комнату Мари. Точнее сказать, заходил туда каждый вечер и по возможности все выходные проводил тоже там. Это постепенно превращалось в маленький ритуал, от которого он получал неимоверное удовольствие. Он что-то искал, и это были не записи об описании научного элемента, не зарисовка созвездия и даже не слегка смазанное фото Сириуса. Нет. Он чувствовал, что среди всей этой кипы бумаг есть то, что действительно может помочь ему в поиске пропавшей любви. Теперь не оставалось ни малейшего сомнения по поводу того, что её похитили. Он понимал, как подло поступает, переворачивая её кабинет с ног до головы, но ему это и правда нужно. Если это когда-нибудь закончится, и он отыщет её, то даже не возразит, если она вдруг решит обидится на это. По сравнению с тем, что творится в его полуразрушенной жизни, это будет самый маленький пустяк. Ведь Мари будет рядом. Уже начиная задыхаться от сантиметрового слоя пыли, который он поднял в воздух, он зацепился за какие-то бумажки и до хруста ударился спиной о шкаф. —Ох, чёрт, — молвил он, начиная кашлять. Шкаф слегка качнулся, и через миг ему на макушку прилетела небольшая тетрадка, которая с громким шлепком отлетела от головы. Схватившись за свою черепушку, он начал шипеть, потирая её. Отряхиваясь и в общем вставая, он поднял ничем не примечательную темно-серую тетрадь. Ничего не было подписано, но раскрыв её, он понял, что нашёл всё, что искал. Выскочив из комнаты и создав за собой несильный поток ветра, он поспешил в свою комнату. Узнать что-то новое не из её уст, а из её собственных мыслей стало для него в тот момент чем-то интимным после строк «…здесь моя душа, и не зачем кому-либо кроме меня знать, про что она». После этого ему даже стало как-то стыдно за то, как он тайком сейчас будет читать то, о чём ему явно не положено знать. Но руки самопроизвольно стали листать страничку за страничкой, глазные яблоки бегать от предложения к предложению. Первая запись была сделана в далеком две тысячи семнадцатом, за два года до их первой встречи. Строки были посвящены её детской обиде, которую она так и не пережила. «…в тот день я потеряла не только свою мать, но ещё и отца. Он изменился, хотя мне было также трудно, как и ему. Но мне была необходима любовь, и я старалась быть сильной, но, наверно, оказалась слишком мала. Да, возможно, моё везение заключалось в том, что он тогда не успел залезть в петлю и воссоединиться с моей мамой на небесах, но мне не хватало его. Он не пил, но заглушал свою душевную боль на работе, а я осталась одна со своей болью, со своими страхами, оживавшими передо мной двухметровой стеной, и никто не приходил на помощь. Я не знаю, что чувствую к отцу. Наверно, немного ненавижу, потому что когда-то он не подумал обо мне. Когда-то он больше боялся за себя, чем за меня…» После этих строк пришло время поразмыслить. Но что-то внутри сильно сжалось от обиды за неё. Она лишь мельком упомянула однажды за вечерним ужином о том, что мать убили жестоко и несправедливо, что Мари была ещё совсем мала, но таких уточнений не давала. Да и вообще она быстро и умело переводила темы с со своей семьи на что-то менее важное и бытовое. Как же они оказывается были похожи. Два маленьких ребёнка, лишенных родительской любви, которые во взрослой жизни намертво зацепились друг за друга, боясь потерять. Но он провалил эту миссию. Когда они постоянно нуждались друг в друге, она нуждалась в нём вдвойне, но он проиграл кому-то. Однако как только информации будет достаточно, он объявит реванш и тогда покажет, насколько она нужна ему. Всегда. Время было уже вовсе не вечернее, нужно было идти укладывать Эмили спать, поэтому так и не раскрыв дневник, он пошёл за своей дочуркой.***
Поиски оказались тщетны. Все до единого. Она неоднократно приходила в его сны. Лицо было также бледно, волосы ничуть не отрасли, но только глаза перестали что-либо выражать. Она не улыбалась, не плакала, но постоянно что-то говорила. Вот только совсем убрав громкость. Он переспрашивал и неоднократно просил повторить, но тогда она давала себя обнимать и ласково гладила его по лицу. Он снова сходил с ума. Так и проходили год за годом. Постепенно Элли уехала, понимая, что здесь её работа закончена. Эмили вскоре отдали в детский сад, где она быстро адоптировалась. И всё было почти хорошо. Только в его жизни все равно оставалось теперь пустующее, никем не занятое и незаменимое место. —Пап, — раздался едва различимый шёпот, — пап, проснись, мне плохо, — стала тормошить отца девочка без трех месяцев четырёхгодовалая. —Что случилось, солнышко? — сонно пробурчал тот, приняв вертикальное положение. —У меня горлышко болит. Пятый похлопал по кровати, приглашая, а затем потянулся губами к её лбу. —Похоже температура поднялась, — отстранился он, — сейчас поищу таблетку. После выпитого жаропонижающего, Эмми попросилась в кровать вместе с ним, и он не смог ей отказать. Спала она всю ночь беспокойно, бесконечно пинаясь и кряхтя что-то невнятное. А на утро, Пятый уже звонил Эллисон, умоляя срочно приехать. К счастью, это оказалась обычная простуда без каких-либо осложнений. Через три дня она уже танцевала вместе с Элли в гостиной под подвижную музыку, полностью отдавая всю свою энергию, скопившуюся за дни постельного режима. Сестра Харгривза смеялась, снимая такой милый момент на камеру. —Дорогуша, пора брызгать горло, — закончив видео нежно проговорила женщина, — сейчас я возьму флакончик и вернусь. Ребёнок лишь угукнул, продолжая активно двигаться. —Пошли к окну, — погладила Элли рукой по коротким волосам. Девочка побежала вперед, внезапно останавливаясь. —Сейчас чихну, — прошептала она и правда смачно чихнула и после чего пропала в голубой вспышке. —Так, это что ещё за фокусы, — пробубнила женщина, хмуря брови, — милая, всё в порядке? —Да! — Малышка как ни в чём не бывало подбежала к ней, широко открыв рот. —Тогда что это сейчас было, — как-то слишком неуверенно проговорила Харгривз. Девчушка ничего не ответила, лишь задорно улыбнулась, начиная тащить тетушку к окну, как будто ничего и не было. Вечером сестра рассказала Харгривзу о странности, произошедшей сегодня, на что он особо не обратил внимания, говоря, что это чисто физически невозможно. —Может, тебе приснилось? — с издёвкой вопрашал он. —За дуру меня держишь? — сложив руки на груди, возмутилась та. —Эллисон, ты слышишь себя? — захихикал Пятый, — Успокойся, может, тебе почудилось. Через пару дней девочка окончательно набралась сил и уже на выходных скакала по дому, прыгая через ступеньку по лестнице. —Пап, пап, смотри, как я могу, — девочка разогналась и решила, что вполне сможет перепрыгнуть две ступени. —Эмми, не балуйся, — отозвался Пятый с кухни, совершенно не проследив взглядом, что собирается вытворить ребёнок. —Нет же, смотри на меня, — прикрикнула девочка, её ноги оторвались от земли. Пятый выглянул из-за холодильника глаза свои чуть не выронил. —Стой! — крикнул он, но было поздно. Он переместился впервые в её присутствии, но это сейчас казалось абсолютно неважным и таким правильным. Важна лишь она. Ребёнок, как и предполагалось, потерял равновесие и начал падать лицом вниз в руки Пятого. Вот только Эмми он и не поймал. Детский смех раздался за ним. На диване лежал абсолютно счастливый хохочущий человечек. —Пап, ты чего? С этой выходки в голове Пятого спутались все красные ниточки, образую огромный клубок мыслей, которые он в течении всех пяти лет так тщательно сортировал и пытался привести в порядок. А потом всплыл вчерашний разговор с Эллисон, где она утверждала, что Эмми пропала в синей вспышке и оказалась на диване. Он так и застыл, глядя в глаза своей улыбающейся дочери..?***
27 февраля. День пропажи Мариэллы Кларк. Она так и не успела ему сказать, решила выпендриться и сделать всё красиво. Специально купила симпатичные детские башмачки и запаковала в малюсенькую коробку, представляя, как он расцелует её, светясь от счастья. Как в последующие месяцы будет разговаривать с развивающимся в ней ребёнком и носить её на руках. А ведь у них через два дня свадьба. Она не выберется отсюда, у неё нет сил. Организм отбирает много энергии на удачное развитие плода. Всё случилось так не вовремя, так несправедливо, что просто хотелось выть. Но она и так скулила от невыносимой боли внизу живота, потому что перед приездом сюда её хорошенько отпинали, давая возможность потерять сознание от болевого шока. А теперь она лежала посреди какой-то бетонной комнаты с огромным количеством замков и титанической дверью, и надеялась на скорейшую свою кончину, как её мама, пока на неё пялились в небольшое стеклянное окно двое в халатах. Элона быстро скончалась, в какой-то степени это даже хорошо. Мари не хотела страдать от боли долго, предпочитая быструю смерть. Башмачки персикового цвета с небольшой открыткой и самим тестом она приготовила ещё несколько дней назад, красиво упаковав и убрав в нижний ящик письменного стола. Для неё месяцы в непонятной организации стали настоящим адом. Её пичкали препаратами, накачивали чем-то изо дня в день, ставили опыты, как над помойной крысой. Цвет кожи давно потерял благородный бледный оттенок, а на смену пришёл болезненный вид, волосы клочьями опадали день за днём, но её это не так уж сильно обременяло. Куда сильнее она переживала за того, кого носила под сердцем уже четвёртый месяц, каждый раз после проведённого в химическом отделе дня вслушивалась в ощущения. Она не могла понять цель, которую преследовали люди, затащившие её сюда. Если это та организация, которая убила Элону, то почему она ещё жива? Ведь их задача истребить как можно больше таких как она, изъять все самое интересное из тела и выбросить ненужные останки. А над ней упорно издевались, не давали смертельную дозу намеренно, чтобы не померла на кушетке раньше времени. Её стихия ослабла донельзя, она больше не чувствовала того тепла, что держало её будто в вакууме. Она была мертва изнутри, не зная, как всё это быстрее закончить. Как умереть в четырёх стенах намеренно? А ещё она очень переживала за Пятого, ведь он остался в сгрызающем одиночестве, наверняка, разыскивая её. Хотя, сколько времени прошло? Он, скорее всего, пережил её исчезновение и может сейчас уже счастлив. Да, она могла бы допустить такую глупую мысль, если бы не знала его достаточно хорошо, не знала о его привязанности к ней, не знала, что он страшиться одиночества, пережив печальный опыт. От этих мыслей ей становилось ещё хуже. Дни сливались в один. Мысли с каждым прожитым часом становились мутнее, не давая сосредоточиться на чём-то конкретном. Разум отравлялся дымом, который не выходил наружу.***
Майские ночи нежели в тепле всю Америку, предоставляя возможность спать с открытыми окнами. Легкий ветерок проникал в каждую спальню, забирался под каждую одинокую кровать, под каждое хлопковое одеяло и давал наслаждаться весенней свежестью. В доме Харгривзов стояла гробовая тишина, лишь изредка гуляющие по коридорам сквозняки заставляли поскрипывать ступени. Время перевалило за полночь, а Пятый ещё не отложил книгу от себя. Уже читая мимо строк он вдруг услышал, как маленькие ножки побежали вниз по лестнице. Обычно, Эмми встаёт ночью попить, но быстро возвращается, а тут – мертвенное молчание. Никто так и не вернулся по ступенькам вверх. Это заставило насторожиться и спуститься на кухню. —Эмми, всё в порядке? — спросил Харгривз в темноту. —Пап, — голос донёсся с противоположной стороны, со стороны входной двери, — там кто-то стоит, — как-то чересчур уж бесстрашно молвила девочка. —Что ты делаешь у двери в такой поздний час? — со злостью спросил Пятый, оттаскивая малышку подальше, — а ну марш спать! — шикнул парень и наклонился к глазку, но никого не увидел. —Там никого нет, — легко выдохнул Харгривз, — я не разрешаю тебе подходить ночью к двери, ты поняла меня? — взяв девочку за руку, абсолютно ровным голосом молвил он. —Но она обещала вернуться сегодня, — дрожащим голосом произнесла девочка, — она сказала, что придёт ночью. Она пообещала мне, — парень выпучил глаза, ничего не понимая, беря свою дочь на руки. —Кто тебе это сказал? Кто такая «она»? — на вопросы девочка лишь помотала головой. —Она сказала, что не хочет, чтобы ты переживал, поэтому мне нельзя говорить её имя. Ранним утром в саду Харгривзов раздался оглушительный визг, который заставил Пятого встрепенуться и выбежать за пределы стен в незаправленной рубашке и чашкой кофе. —В чём дело? — кружка самопроизвольно выпала из расслабившихся пальцев, а лицо вытянулось, выражая ужас. Он застыл, огромными глазами наблюдая, как Эллисон подбежала к бездыханно лежащей девушке, задыхаясь от плача. Тело было изувечено : слишком худое, для стройной девушки, слишком бледное для живого человека, слишком знакомое для постороннего. Одежда была до ужаса потрепана и напоминала тряпки, а когда Элли повернула лицо в нужный ракурс, сердце Пятого упало в пятки. Он увидел синие губы Мариэллы Кларк. А дальше он ничего не слышал, потому что собственный крик заложил ему уши. Холодный луч лунного света проникся в лазарет Харгривзов. Там, в полумраке спала непробудным сном молодая девушка. Ей не было ещё и тридцати, но макушка уже стала покрываться ниточками седины. От её роскошных длинных волос осталось сплошная солома, срезанная под неровное каре. В этот раз она не дала ему полюбоваться своими темными, вечно зелёными, словно веточка хвои, глазами. Они были навсегда плотно закрыты. День похорон уже был назначен. Оставалось ещё пару дней, чтобы побыть с ней. Вернее, с тем, что от неё осталось. Пятый за эти дни ни разу не отошёл. Он прижимался головой к тощему, ледяному телу, громко рыдая. Он винил себя в её смерти. Он не знал, как ему теперь жить. Поглаживая безжизненные волосы и впалые щеки, он шептал ей, чтобы она простила его, ведь это должен был оберегать её ценой собственной жизни. Такие же клятвы говорят на свадьбах, переплетая судьбы с другим человеком, становясь ответственным друга за друга. Друг перед другом. Диего же все эти несколько дней ходил как на иголках. Нервный и слегка раздражительный. Он почти сливался со всем семейством Харгривз, точно также скорбившим об утрате дорогого всем человека. Вот только Второго выдавали глаза. Они были безумны, всё время судорожно бегали по лицам несчастной семьи. Он подолгу закрывался у себя в комнате, избегал разговоров с семьёй и расчёсывал руки до красных разводов. Он превратился в параноика, явно скрывающего что-то. Пятый стоял перед койкой на коленях в костюме и сжимал мертвенно синюю руку. Он переодел её в любимое хлопковое платье, которое она успела надеть лишь единожды. Его глаза щипали, но уже не от слёз, потому что в слёзных каналах было пусто. Капилляры больно кололи ему глазницы, словно тысяча песчинок в один миг просочилась в глазные яблоки. Он был разбит. Он был потерян. Он был опустошён. Громким неровным шагом в комнату влетел Диего. Весь заплаканный и красный от злости к себе, он упал на колени. —Я так больше не могу! — проорал он, — Я не могу ходить с такой ношей всю жизнь! — он полностью упал на пол, закрывая лицо руками, — Это я во всём виноват!