Таинственный незнакомец

«Ебать, блять, сука, что за блядская хуета, блять!» — так описывал Эмиль всю ситуацию на протяжении десяти минут после услышанного знакомого голоса, который, во-первых: совершенно застал его врасплох; во-вторых: заставил думать и верить, что совпадения все же существуют. Подумать только, незнакомец, которому за несколько дней Эмиль успел пожаловаться на свою жалкую судьбу; играть в словесные перепалки из-за ебучего столкновения; посидеть за одним столиком в их любимой кафешке рядом с университетом — оказался его новым преподавателем, о котором трещали другие курсы, у которых он вел первые лекции по философии. Офигеть не встать опять! Да тут можно запросто не только в стенд-ап идти, но и ещё пойти искать момент из серий в Ералаше, нет ли случайно похожего, чтобы повторить! Эмиль знатно не хотел в это верить, но реальность настолько ужасна, что приходится смотреть, как этот человек вызывает по списку повторно сдающих людей, из которых являются только парни, по численности выявляя пять. Двое из них — Иманов с Сударем. Список идёт, его очередь быстро подходит, и нужно идти за долбоебучим билетом — из-за которого он так страдает и боится, — сероглазому вторым по списку. – Иманов, — зовёт, ручкой останавливаясь на его имени в журнале. Эмиль смело встаёт, несмотря на все откуда-то взявшиеся нервы, казалось бы, давно истратившиеся за последний год после поступления в этот университет. Спускается так же — лишь глаза не поднимает на это красивое мужское лицо, наоборот, смотрит на своих одногруппников, что немыми взглядами показывают «давай брат, крепись, не кипишуй, мы с тобой тоже в этой лаве плаваем. Всем достанется». Достанется, так достанется. Тут уж точно без всякого подтекста. Подходит — все нутро непонятно от чего кипешит, будто сейчас взорвется, распадаясь на множественные останки. Ребята сзади, не на кого смотреть больше, кроме того же преподавательского стола, зелёной до блевоты со времен школы — доски и билетов, один из которых он идёт выбирать наугад, ну или рассчитывая на свою везучесть, которая в последнее время его, очень уж некстати, подводит! Сделать несколько шагов вперёд — Иманов сделал. Увидеть перед своими глазами стол — Иманов сделал. Посмотреть преподавателю в глаза — Иманов не сделал. Не, ну нахуя? Чтобы увидеть? А что увидеть? Насмешку, презрение, безразличие, самодовольство? Что? Что увидеть? – Бери любой билет. — Спокойный тон. Спокойствие? Стоп. Подождите. Он всерьез сейчас спокоен? Эмиль поднял свои карие глаза, мгновенно сталкиваясь с серыми. Мужчина был как, в прямом смысле, с обложки модного журнала. Вместо привычного и уже знакомого черного пальто — была белая стандартная рубашка, темные брюки с такими же туфлями, если судить по четким стукам шагов. Обычно это происходило, если надели на себя туфли, или другую обувь с каблуком. Очки, привычные очки с тонкой оправой. Мужские пальцы — о Господи, можно плыть. Пхпх, ну нет, Эмиль не такой. Они просто красивые. Да. Просто. Просто красивые. Ничего подобного. Они один за другим бесшумно стукают по твёрдой поверхности стола, секундно напоминая похожие действия. На пальцах, кстати, не видно обручального кольца. Это так, тоже просто лишняя ненужная информация. Что-то в его жизни стало слишком много «просто» — когда на самом деле хочется прыгнуть с огромной горы из-за обилия этих сложностей и ежедневных проблем. Вот, например, сейчас проблема — столкнуться с тем самым человеком, у которого он будет сдавать устный экзамен. Сложность — выжить за это время. Спасибо хоть за время. Оно неограниченное. Заканчивается только тогда, когда сам преподаватель уже запарился ждать студента. Ирония. – Хорошо. Смотрит пару секунд, берет первый попавшийся; чувствуется некое доверие к этому билету, что оказался около края стола. Смотрит в серые глаза преподавателя — и правда, — абсолютное спокойствие и уверенность в себе. Нет того, что представлял у себя Эмиль в голове. Губы блядушные такие, облизывает. Почему-то при взгляде на этот профиль все волнение запросто улетучивается, испаряется, исчезает в агонии этих совмещённых эмоций в одном лишь взоре этих серых глаз, что в свете дня кажутся ещё насыщеннее. Он молчит. Эмиль молчит. Удерживает недолго свои карие очи со взаимностью и разворачивается, поднимаясь обратно на свое место на пятом ряду вверху, не оборачиваясь и не кидая, как до этого, взгляды на однокурсников. Те, скорее всего, и против не были. Только ждут, когда преподаватель их вызовет, остановившись на их имени с фамилией. Садится к другу, тот тоже ждёт подзыва. Молчат. Никто не смеет говорить друг с другом, нарушая тишину своим шепотом и переговорами в аудитории, где без этого, ещё слышатся от открытых совсем немного окон — звуки улицы с лёгким зимним ветром. На улице сегодня теплее, чем в остальные дни — -4. Хорошо. Жаль, что солнышко не светит. Было бы ещё лучше. Друг возвращается быстро, по времени рассчитывая около минуты, если не меньше, присаживаясь совсем рядом. Оба нервничают, но Эмиль решает все-таки не тратить время зря и попросту начинает вчитываться в представленный текст, до этого времени задерживаясь до возвращения друга в своих мыслях. Ну, и молиться Господу Богу. На всякий случай. Вдруг поможет? – Иманов, пересаживайся на второй ряд. Мужской тон отрывает от подготовки, разрезая тишину с иногда слышащимися вдохами и выдохами, врезаясь неожиданно, побуждая вздрогнуть всем телом от этой же неожиданности. Тем более к нему самому, это ещё сильнее пугает. Нет, Иманов не трус и слабак, просто от волнения уже шарахаешься от всего сделанного и увиденного. Он молча кивает на просьбу, прекрасно понимая, что его пересадили из-за того, что они с Никитой сидят очень близко к друг другу, почти что касаясь бедрами и плечами. Естественно, что на таком расстоянии они могут попросить взаимную помощь, если будут осложнения и провал в памяти на каком-нибудь вопросе. Иманов встаёт с места, придерживая одной рукой накинутый на спину рюкзак, в другой крепко удерживая взятый билет, пытаясь не помять и не сделать неровные складки. Замечает поддержку в глазах, когда с выдохом подходит к пустому второму ряду с правой стороны, обоюдно кидая такой же. Дружеская поддержка — лучшее, что можно видеть. Когда оба можете прямолинейно посылать нахуй и делать подзатыльники, но все равно в таких ситуациях и условиях даёте опору. Сидит, удобнее устраиваясь, смотря тяжёлым взглядом на билет. Так. Всего три вопроса, в которых нужно дать развернутый ответ, не акцентируя на другом и не уходя от сути, но при этом сохраняя достаточную длительность вопроса. На первом вопросе он стопроцентно и уверенно может заявить, что справится здесь без особых усилий и проблем. На втором же нужно подумать побольше, вспоминая заученные несколько раз по ночам конспекты. На третьем в своих силах больше всего сомневается и не может уже так уверенно мысленно сказать, что справится на «ура». Думает. Думает. И ещё раз думает. По времени прошло около пятнадцати минут, по ощущениям все тридцать и сорок. То самое томительное ожидание, когда хочется все быстрее закончить и свалить нахер с улыбкой на лице, и в руках зачетка с «удовлетворительно». Кажется, до его слуха дошел короткий диалог, а после он увидел спускающегося с четвертого ряда одногруппника, подходящего к мужчине. Смело. Смелый поступок. Выйти первым, этот тот ещё огромный шаг. Иманов бы не стал так делать, убивая все преграды по наклонной вниз — нервную систему. Лучше подождёт ещё. Нужно ещё подумать. Мозг кипит, но куда деваться-то? Тот самый первый смельчак уже сидит перед преподавателем на мягком черном стульчике напротив, что-то зачитывая вслух. Эмиль уже не вслушивается особо, да и не слышит, хоть и сидит на втором ряду. Спасибо, что не на первом. Всецело позволительно было бы помирать с причиной «волнение и тревожность». Ну, или опять нервы. Нервы. Нервы. Нервы. Нервы. Нужно успокоиться. Он даже столько не волновался на экзаменах ОГЭ и ЕГЭ, не волновался на первых сессиях летом и зимой, но сейчас волнуется пуще прежнего. Возможно, на это действует сам новый преподаватель. Как он там объявился, как представился? Дмитрий Андреевич Масленников? Ну что-ж, ему очень подходит. Нужно думать о другом. Билет. Вопросы. Билет. Вопросы. Пить хочется. «Так, ну это правильно. А это? Ну, вроде тоже. Не-ет, тут, кажется, нужно дать более подробную информацию. А тут? Это что вообще? А-а-а-а, вспомнил. Точно. Тогда этот ответ сюда, а это значит…что? Что значит? Блин, забыл». «Думай, думай, думай». Внутри на секунду поплохело так, что, опустив билет с лёгким шелестом на парту, он руками рефлекторно схватился за живот, придерживая, морщась от неприятной боли. Недоступно и туманно понять: от чего, почему, что такое? Все сыпалось и сыпалось, а после мигом отпустило. «Хоть бы никто не заметил». Не заметили другие, так заметил другой, внимательно следя, как Эмиль, пребывая в нормальном состоянии с задумчивым видом, вдруг опускает брови и хмурится. Но преподаватель удержал спокойный вид, возвращаясь к стоящему напротив студенту. Поправил свои очки, до этого недолго, несколько раз поглядывая на сидящего парня. Сейчас не было хмурости и насупленности — побудило реально успокоить, а не делать вид. – Хорошо, но в некоторых местах не хватило подробностей. Так что поставлю четверку — «хорошо». Давай сюда зачётку. Эмиль, решивший не вслушиваться, резко от случайно услышанного — поднял голову вверх. «Блин, он уже сдал!». – Держите, Дмитрий Андреевич. Блин. Блять. Блин. Блять. Что так быстро? По счету их теперь остаётся четверо. Одногруппник довольно достает из кармана джинс свою зачетку, протягивая преподавателю. Последний аккуратно записывает оценку, ставит свою подпись, после отдавая вещь студенту второкурснику. Дверь отдается негромким шумом по аудитории. Эмиль с досадой смотрел уже на закрытую дверь, после по случайности сталкиваясь с теми же серыми глазами. Тот, казалось, смотрит непробиваемо, будто полностью, насквозь его анализирует. Вот и думай теперь — что это значит-то. Опускает опять голову вниз, всем телом чувствуя на себе взгляд серых очей. Теперь они становятся не насыщенными, а тусклыми. Цвета серого неба, обещающего скорейшее появление дождя. Откровенно пялится. Ну что там смотреть, скажите? Человек, который сомневается в себе на последнем третьем вопросе? Человек, пытающийся делать вид, будто они незнакомы? Или человек, который боится идти следующим, решая остаться напоследок? Ну, если да, то он не против такого откровения. Дальше происходит все как в тумане. Ребята постепенно идут садиться на поставленный стул, зачитывают свой билет, что-то рассказывают, объясняют, подробно словесно описывают, бывало, иной раз на заданные Масленниковым вопросы отвечают. Так Эмиль и замечает, что остаётся последним. Друг, предатель такой, сдал третьим, оставляя Иманова на расстрел с другими двумя парнями. Теперь и их нет. Второй уже ждёт свою зачётку со своей заслуженной оценкой, с написанными почерком и подписью философа. Дверь знакомо издает звук по аудитории. Нынче уже пустующей, оставляя Иманова наедине с преподавателем. Незнакомцем, отныне — с Дмитрием Андреевичем. Ну вот, и как вот сейчас обращаться к нему: на «ты», как раньше? – Ну что, Эмиль, будешь сдавать? Уже около часа прошло, — Маслеников разрушает тишину, вставая со своего места, делая оборот, опираясь бедрами о край стола. Слишком вызывающе. Сам Эмиль на это сглотнул. И вот как сию минуту себя вести? Уже боязно говорить без уважения и почтения. – Буду, — сказал все, на что хватило. – Тогда спускайся. – Иду. Встаёт, спускается, больше растерянно делая шаги с билетом, слыша звуки бьющейся в кармане толстовки из-за движений тела зачётки. Сам мужчина не двигается, что даёт тревожность ещё больше и мощнее. Стоит-то рядом со стулом, а ему сесть, так-то, туда нужно. – Вы так и будете здесь стоять? — Опа! Наконец-то на «вы» обращение прозвучало в его речи. Респект себе, за смелость сказанного. – А тебе что-то мешает? — Усмехается, ладонями упираясь в преподавательский стол. – Ну… Просто мне будет неудобно говорить с вами снизу вверх. Одновременно и смешно, и не смешно звучит с двойным смыслом. Да, конечно же, ему будет неудобно на каждом вопросе поднимать и задирать голову вверх, чтобы объяснять свой ответ. Неудобно. Это ещё играет небольшая, но все же — разница в росте. Какие-то небольшие сантиметры влияют на то, чтобы шея ныла. Нет, спасибо. Этого нам не нужно. – Хорошо, я присяду, раз ты так просишь. — Усмехается, после присаживаясь за стол, складывая руки в виде домика. Не крепко-накрепко в замок, как тогда в кафе. У Иманова как камень с души упал. – Какой номер билета? – Девятнадцатый. – Смотри-ка! Как твой возраст, — иронично замечает Маслеников, на пару секунд убирая руки с позиции. И он говорит правду. Парню действительно девятнадцать. – Ага, — хмурит брови, показывая свое недовольство, что уходят от темы. – Первый вопрос… Дальше остальные десять минут он детально и досконально разъясняет свою точку зрения, говорит ответ на первый вопрос, второй вопрос, третий, на котором тревожность о неправильности ответа зашкаливает, но он переходит этот путь, с выдохом проговаривая, что-то делая вдобавок в воздухе непонятное и необъяснимое руками. Иногда кладет на свои бедра, потирая об грубую ткань стареньких темных джинс. И он напрочь не хочет подметить и уловить кинутый на себя взор с суждением. В один момент он вообще ничегошеньки не понял — боком заприметил… томность. Почему-то захотелось сделать так же в ответ. Но искренне, без кощунства с глумлением и детским издевательством. – Ну вот. Как-то так. — Закончил свою пламенную речь. Сам-то не заметил, как практически все время смотрел на лицо преподавателя. А тот, по-видимому, и против не был. Слабая улыбка, простое спокойное лицо. Все такое доверительное, что ли… – Хорошо, я тебя понял. Давай сюда зачётку. – Держите, — Эмиль с осторожностью вытащил с толстовки свою зачётку, протягивая ее старшему. Тот открывает, останавливается, берет синюю тонкую ручку, с аккуратностью начиная писать буквы. Издалека все рассмотреть в точности и чёткости возможности не появляется, но примечательно, что почерк очень красивый, с наклоном вправо. Ечли сравнить его и свой кривой почерк, который ввиду его лени не лучится привлекательностью, — элементарно победит Масленников. – Держи. — Мужчина закрывает и протягивает обратно. – Спасибо. А вы что мне поставили? — Решает не открывать, ожидая ответа со стороны сероглазого. И ещё он та вредная крыска. Так беззастенчиво и безыскусно делает вид, будто и правда нигде больше не виделись, кроме сегодняшнего дня. Тот тоже не отстаёт, но, по крайней мере, не так безусловно. – Удовлетворительно. — Он указывает одним взглядом на зачётку, давая знак понять, чтобы открыл и поверил. А Иманов и так ему верит бесспорно. И ещё готов взорваться от счастья и радости, что смог, что сдал, что получил то, что хотел. Открывает, проверяет — не врал, верно сказал, что поставил удовлетворительно. У Эмиля хорошее зрение, и сам вдобавок не ошибается. Почерк действительно красивый. Не каллиграфический, но сходства в написании есть. – Спасибо. — Он искренне улыбается, убирая зачётку назад в карман толстовки. Принимает самое необъяснимое решение своей жизни. Следует примеру: захотел — сделал. И без всяких «но». — Можно тебя обнять? Похуй, если честно, что меняется с «вы» на «ты». Незачем это примечание, если обнять-то реально хочется. Так давно этого не желал, и вот те нате. – Конечно. Тот улыбается широко-широко, искренне-искренне, что сердце сжимается и складывается в множественные прогибы, выставляя всю свою гибкость вперемешку с радостью. А может, и необычных трепещущих бабочек, кто его знает. Раскрывает руки, показывая свое желание и взаимность в сказанном. Сначала медленно, не спеша, а после с рывком прыгает вперёд на мужское тело, утыкаясь своим носом в тёплую грудь, слушая равномерное дыхание и бьющееся четырёхкамерное — сердце. Так тепло и спокойно. Так приятно. Теперь он понимает, как это славно и благостно чувствовать его около себя, без всяческих расстояний между. Как хорошо просто так стоять, в обнимку, ощущать, как на твою спину ложатся горячие ладони. Закрываешь глаза, будто прячешься от всего мира, от всего, кроме ощущений теплоты. – Я же говорил, что сдашь. Слышатся над ухом слова, жаркое дыхание. Он недолго смеётся от внезапно настигших воспоминаний, обвивая руки за спину. – Помню. А после что-то незнакомое и неестественное. При относительно равномерном понижении давления… Слабость, тело становится «ватным», резко пробивает холодный пот, внешне проявляется обильной испариной на лице, испарина крупными каплями выступает на лбу, звуки постепенно угасают — потеря слуха, ощущение, что в ушах тоже — вата. Будто испытываешь подобное ощущение, послушав долгое время громкую музыку, насыщенную низкочастотным диапазоном звуковой волны, и выйдя на улицу, на свежий воздух И в то же время слышится — внутренним ухом — явственный рокот тугого потока густой, тягучей жидкости — своей собственной крови. Нечто, похожее на звук из морской раковины, приложенной к уху, чтобы услышать шум прибоя. Зрение тоже постепенно «гаснет», иногда похоже на солнечное затмение, свет просто гаснет, и становится темно; иногда — впечатление, что вокруг человека формируется большой белый шар, наполненный вязким туманом или молоком, в котором человек просто забывает, как дышать, и тонет. Все происходит довольно быстро, две секунды, три… Раз — он чувствует, как падает. Два — его хватают крепкие сильные руки, прижимая к себе. Три — куда-то ощутимо хлопают по нежной коже, тормошат, зовут его имя постоянно. А потом — пустота, и ничего не помнишь. Пока не начнут совать тебе под нос нашатырь и хлопать по щекам, трепать ухи и кормить глюкозой.