***
— М-мистер Поттер, в-вы должны понимать, что случай… м-мягко говоря, особенный. Столь редкий яд… — Единственный, кто здесь что-то должен, мистер Фир, это вы, — цедил Поттер сквозь зубы, нависнув над трясущимся мужчиной ледяной глыбой. Сумасшедшим, кошмарным взглядом, вонзившимся в несчастного колдомедика, можно было запросто уложить в могилу — такую он источал ярость. — К-конечно, м-мистер Поттер, м-мы постараемся сделать всё, что в н-наших силах! — взмолился до смерти перепуганный Фир. Удар, с которым врезался в стену кулак, заставил того вздрогнуть всем телом. Гарри, предупреждающе покачивая головой, вглядывался в напряжённое лицо. — О, нет, вы не постараетесь. Вы сделаете, мистер Фир, — промурлыкал он, склоняясь над багровым ухом. — Вам ведь хорошо известно, что Волдеморт уничтожен? При упоминании этого имени Фир пискнул и вжался в стену так сильно, словно собирался в ней раствориться. — Более того, — горячо зашептал Гарри, — нет в английском языке слов, способных в полной мере выразить удовольствие, невообразимое удовольствие, с которым я его убивал. Я так неистово жаждал его страдания, что мне, признаться, стало несколько обидно, когда смерть его оказалась столь жалкой и скоропостижной. Так вот, мистер Фир… — мужчина, кажется, не дышал, когда Гарри расплылся в безумной улыбке. — Я хотел бы, чтобы вы обязательно знали: если с профессором Снейпом что-то случится… если по вашей милости хоть один волосок упадёт с его головы… я убью вас. И мне не потребуется волшебная палочка. Я сам, не дрогнувшей рукой, — продолжал он, дотрагиваясь до чужой шеи, — возьму это нежное горло, прямо здесь, у самой венки… и буду медленно душить, наслаждаясь каждым упоительным хрипом, которым вы меня наградите. Колдомедик отпрянул и быстрыми шагами помчался прочь по длинному коридору, а улыбка с поттеровского лица исчезла с той же легкостью, что и появилась. Гарри заковылял к приоткрытой двери — единственной на этаже, из-под которой просачивался тусклый свет. Растянувшееся на койке тело было белее больничного мрамора. Остановившись у изголовья, Гарри согнулся, опираясь на него рукой, как если бы едва держался на ногах. Его омертвелый взгляд бестолково уткнулся в магическую проекцию, повисшую в воздухе мерцающим зелёным светом. Проекция редко, но ровно пульсировала: то был ритм. Едва уловимый, но ритм. Да. Так билось сердце Северуса Снейпа. Он заставил себя посмотреть вниз. Шея, обернутая в толстый кокон окровавленных бинтов — на ней, очевидно, не было живого места; веки — невероятно хрупкие, почти прозрачные; тонкие чёрные брови бессознательно подрагивали, сойдясь у переносицы в выражении самого настоящего, мучительного страдания. Гарри рухнул на колени и разрыдался.***
Было душно. Нетерпеливым взмахом палочки Гарри распахнул окно и с глухим шлепком упал в кресло, как какой-нибудь мешок картошки. Он всё кусал губы да вертел в пальцах подсохшее перо. На глянцевой столешнице ютились чернильница, к которой он не притрагивался добрых полчаса, и сиротливый пергамент. То ли сжалившись над ними, то ли вдруг осенённый мыслью, Гарри ссутулился и принялся писать. Он провёл так несколько минут: спешно выцарапывал слова, а потом что-то зачёркивал, беззвучно бранясь и качая головой. На последнем предложении его прервал звук неприятного голоса, раздавшийся откуда-то из-за двери: — Гарри! Я приготовила ужин, пойдём на кухню.Был ли этот голос ему когда-нибудь приятен?
Он с шумом выпустил из ноздрей воздух, мысленно считая до десяти, а потом приложил титаническое усилие, чтобы выкрикнуть в ответ: — Я не голоден, Джин. Ешь без меня. Он почти успел обрадоваться повисшему на несколько секунд благому молчанию, как дверь за спиной беспардонно отворили. Гарри вскочил с кресла, сжимая губы в тонкую полоску. Его поблёкшие глаза не выражали ничего, кроме усталости. Он не любил, когда в комнату входят без стука.Он не любил Уизли.
— Гарри, — сердилась она. — Ты пять часов как заперся в этой комнате. Не говоря о том, что не ел ты уже… — быстрый взгляд на настенные часы, — целый день! Нельзя так себя изнурять. Когда же ты наконец поймёшь…Она, конечно же, знала, что не любил.
Гарри заставил себя сфокусировать взгляд. — А ты, Джин? Ты когда-нибудь поймёшь? Джинни почему-то нравилось делать вид, что не понимает. Она в такие моменты стремилась отвести глаза или как-нибудь поправить непослушную дурацкую прядь волос. У неё удивительно хорошо получалось играть дурочку: дебют её состоялся ещё в день помолвки, когда Гарри решил ограничиться безгубым поцелуем в уголок фальшиво улыбающегося рта. А потом, вечером, дождавшись, пока затихнет шум и гам и они наконец останутся одни, сказал ей: «Я же тебя совсем, совсем не люблю, Джин». И вырвался у неё тогда такой нехороший смех — звонкий, с претензией на искренность. Вот и сейчас. Уизли открыла было рот, намереваясь что-то сказать, но тут же передумала: поджала губы и отвела взгляд, заправляя свои дурацкие волосы за ухо. Безукоризненное соблюдение протокола! Тихо щёлкнула затворившаяся дверь, и вместе с ней щёлкнуло что-то у Гарри внутри. Он вздрогнул как от пощёчины и медленно наклонился к журнальному столику. Взяв зачем-то в руки чернильницу, повертел в руках, рассматривая с таким любопытством, будто видел впервые. А затем хорошенько замахнулся и со всей силы швырнул её в дверь. С мрачным удовлетворением Гарри всматривался в стекающие по косяку и стенам вязкие струйки чернил — пока под ногами не послышался шелест. Он посмотрел вниз и скривился: мало того, что пергамент слетел со стола, так на нем теперь красовалась большая чёрная клякса. Рывком опустившись, Гарри поднял его и бережно расправил.Северус
Профессор Снейп,
Я не мог найти себе места многое переосмыслил после того, как увидел твои ваши воспоминания. Я полный идиот. Я должен был сам догадаться. Мне бесконечно стыдно за то, что вам пришлось пережить. С каждым утром мне всё сложнее отдирать себя от чёртовой постели. Всё вокруг кажется бессмысленным. Мёртвым. Я убежал из Мунго, боясь увидеть, как вы проснётесь. Боясь услышать, что вы скажете, а вы, конечно же, многое захотели бы мне тогда сказать. Растерялся, как хаффлпаффская первокурсница, а когда получилось собраться с мыслями, ты… вас уже там не было. Я отправился в Хогвартс, но профессор МакГонагалл заявила, что вы уволились по собственному желанию. Я искренне надеялся, что мне удастся встретить вас хотя бы на вручении. Признаться, мне страшно не хотелось туда идти, но я заставил себя, только бы увидеться с вами. Профессор, пожалуйста, мне нужно увидеть вас. Позвольте мне прийти, я не отниму много времени. Хотя бы на полчаса. Если у вас найдётся время. Мы должны Нужно многое обсудить.
Гарри
P.S. Вы должны знать, что я тоже…
Тут текст оборвался. — Нет, нет, нет… Гарри, чертыхаясь, заметался кругами по комнате. Из горла его вырывались невнятные ноющие звуки, напоминавшие скулёж забитого пса. Он рассмеялся, вообразив себе лицо Снейпа, когда тот прочитает — нет, если прочитает — эту чушь. И что он только подумает? С каких пор Снейпа вообще должно заботить, что у него, жалкого кретина, на душе? — Какой же идиот! — зажмурился Гарри, шлёпнув себя по лбу. Он упал в кресло и, затаив дыхание, снова пробежался глазами по последним строчкам. Минутой позже Гарри медленно, с расстановкой, терзал замызганный чернилами пергамент: изрывал сначала на крупные, потом на мелкие ошмётки — настолько мелкие, будто собирался этот пергамент разложить на атомы. Он покачивался туда-сюда, как игрушка со сломанным механизмом, и рвал, рвал, рвал, бормоча себе под нос в безостановочном бреду: — Идиот, идиот, идиот…***
Плохая идея, Поттер. Очень, очень плохая идея. Гарри едва отдавал себе отчёт в происходящем. Больше всего на свете ему хотелось провалиться под землю, ну или, тем лучше, разбить обо что-нибудь свою дурную голову. До последнего, собственно, оставалось недолго: упёршись вспотевшими ладонями в широкую колонну, за которой успел-таки спрятаться, Гарри отчаянно бился лбом о холодный камень. Ну откуда, откуда же было знать, что Международный Конгресс Зельеваров — значит четыре десятка спикеров и как минимум три сотни слушателей? Не говоря о бесчисленных залах для мастер-классов, в которых ему, помимо того чтобы протискиваться своим грузным телом меж прочих золотых воротничков, приходилось то и дело зажимать нос — и кое-как балансировать на ногах, дабы не свалиться от животного смрада и адского жара бурлящих котлов. Он обошёл не менее десятка таких предприятий, пока на последнем всерьёз не забеспокоился, что в качестве завершающего ингредиента баллотируется содержимое его желудка. Не то чтобы варево могло пахнуть хуже, но Гарри всё же решил не рисковать и вовремя ретировался. Нет, это не может так продолжаться. Конечно, если бы Гарри знал, что здесь будет столь мучительно жарко и людно, то обязательно выбрал бы человека постройнее. Его сюртук норовил треснуть по швам, а под воротом мантии постоянно собиралась противная испарина. Чёртов Браун. — Мерлин, я этого не вынесу, — сокрушённо простонал он. Гарри провёл здесь три с лишним часа — и теперь с каждой минутой всё меньше верил, что план обернётся успехом. Он тихонько выглянул из-за колонны, обегая взглядом радужную палитру парадных мантий в поисках… нет, из-за них даже выхода не разглядеть. Гарри хорошенько приложился лбом о каменную поверхность, прежде чем шумно выдохнуть и нырнуть в оживлённую толпу. Чёрт с ним. Сейчас как-нибудь протиснется. И хотя чёрт же знает, куда это приведёт, то будет всяко лучше, чем париться у коридора с мастер-классами. Он ковылял футов двести, не меньше, периодически извиняясь перед костлявыми господами, которых задевал широкими плечами — Гарри тогда понуро опускал голову и старался ускорить шаг, дабы избежать лишних диалогов. К концу маршрута от жара запотели очки, но он-таки узрел спасительный «свет в конце тоннеля». Гарри охватил какой-то детский восторг: он даже вытянул вперёд руку, чтобы поскорее вырваться из лабиринта чужих тел, а потом шагнул вперёд — так широко и резко, что нечаянно приземлился подошвой прямо на чей-то подол… И грохнулся плашмя на грудь. Если бы Гарри был героем какого-нибудь маггловского мультфильма, у него перед глазами от такого удара непременно заплясали бы звёздочки. Но он только упёрся лбом в грязный кафель, тяжело дыша и очень жалея, что голову разбить так и не успел. — Чарли, — послышался голос над самым ухом, — вас навряд ли обрадует перспектива быть левитированным, но вынужден признать, что руками вас не поднимешь, так что будьте добры, избавьте себя от такой участи… Этот голос. Гарри как будто шандарахнуло. Он вмиг вскочил на ноги, напрочь позабыв о боли и саднящих — кажется, разодрал — ладонях. — Пр… профессор Снейп? — промямлил Гарри, пятясь к стене и выравнивая дыхание. Профессор Снейп саркастически вздёрнул бровь, и губы его растянулись в мягкой усмешке. Гарри мигнул. Чёрт возьми! Он ведь уже и не надеялся, что встретит Снейпа. А тот вот, здесь, собственной персоной. Нужно было всего-то пару-тройку часов подышать токсичными испарениями и подвернуть ногу. Да, перед ним действительно стоял Снейп. Обёрнутый, конечно же, в строгую чёрную мантию, так выбивающуюся из пёстрого марева чужих одежд. Ночной кошмар хогвартских коридоров, чей силуэт всякий студент элементарно принял бы — и не сказать, что напрасно — за дементора; некогда Упивающийся и шпион Ордена Феникса, — он… он был чертовски красив. Как же давно Гарри не видел этих глаз. Несмотря на все попытки угомониться, Гарри, наблюдая за приближающимся к нему бледным лицом, лишь сильней задыхался. И казалось, что Снейпа это чем-то забавляло. — Ц-ц-ц… Это насколько же сильно вы ударились, Чарли? — протянул Снейп, шутливо качая головой. — Я ведь ещё в последнюю нашу встречу попросил обращаться ко мне по имени. Гарри непонимающе нахмурился, но, когда Снейп подошёл к нему почти вплотную, вытянул вперед пухлые руки и быстро закивал, опомнившись. — Конечно, конечно, пр… Северус, — выпалил он. Один только звук этого имени, не говоря о том, что Гарри произвёл его сам, заставил сердце ухнуть в пятки. Думай, Гарри, думай! Ты же готовился, какого чёрта ты стоишь как истукан? — Ваша последняя работа, — залепетал Гарри, — поразила меня! Признаться, я никогда в жизни не догадался бы модифицировать Оборотное зелье перьями болтрушайки… Кто бы мог подумать! Потрясающее открытие, — Гарри прошёлся языком по нижней губе, смачивая, — С-северус. И чуть снова не грохнулся. Уверенным движением Снейп обхватил его руку, и это прикосновение пронзило тело статическим разрядом. Гарри зажмурился, резко выдыхая. — Больно? — спросил Снейп, изучая его разодранную ладонь взглядом из-под ресниц. Мысленно Гарри возрадовался, что реакцию его приняли за болезненную. И всё же он не мог позволить этому продолжаться так долго. Снейп, похоже, вовсе не торопился его отпускать. Когда тот мягко, едва ощутимо коснулся кровоточащей ссадины подушечками пальцев, Гарри закусил губу. — Нет, всё в порядке. Так, царапина, — сказал он, отвернув лицо. — Не шевелитесь, Чарли, — усмехнулся Снейп, склоняясь над ним с вытянутой в руке палочкой. «Только бы это скорее закончилось», — думал Гарри, пока одна за другой срастались раны, а кожу жгло тепло чужой ладони. Только бы не заканчивалось. — Так-то лучше, — удовлетворенно хмыкнул Снейп, отстраняясь и убирая палочку. Гарри шумно сглотнул. — С-спасибо, Северус, — выдавил он, пряча руки в карманы мантии; и, не удержавшись, спросил: — А что вы здесь делаете? — пожалуй, худшее, что могло прийти в его больную голову. Теперь к насмешливо приподнятой брови присоединилась вторая. — Чарли, не заставляйте меня беспокоиться… — раздался низкий смех. — Собирался справить нужду, конечно же. Чем ещё, по-вашему, можно заниматься в уборной? — Снейп выразительно кивнул на двух господ, за которыми захлопнулась дверь мужского туалета. Поттер, ты идиот. Нет, достаточно, Гарри и так уже тысячу раз пожалел, что пришёл. Это становилось невыносимым. Две недели тренировать речь и учиться чужим повадкам, параллельно утопая в учебниках по зельеварению, чтобы вот так… провалиться. На что он вообще рассчитывал? «Я ведь ещё в последнюю нашу встречу попросил обращаться ко мне по имени», — с мягкой, игривой интонацией прозвучал в голове голос Снейпа. Чарли Браун. Этот толстяк, чьи кучерявые патлы Гарри бросил в Оборотное, был для него кем-то особенным? Почему Снейп так мягок с ним? Подумать только… между ними что-то есть? К горлу подступила тошнота. Гарри неуклюже перевалился с ноги на ногу и прикрыл рот ладонью. — Действительно, что это я… Видите ли, здесь очень душно. Прошу меня простить, — он отвёл взгляд, — Северус. Я должен идти, — добавил Гарри, разворачиваясь, чтобы спешно зашагать прочь. Он почти скрылся за поворотом, как Снейп вдруг окликнул его. — Чарли? Гарри застыл. Руки его стиснули мантию, когда он обернулся. Снейп больше не улыбался. Напротив, Гарри готов был поклясться, что в чёрных, как ночь, глазах промелькнуло нечто настолько странное и неуловимое, что по телу пробежал предательский холодок. — Да, Северус? — Не знал, что вы носите очки.***
Есть такая, скажем, неоднозначная категория людей, особенно раздражительных и хрупких в условиях несовершенства окружающей действительности. И нет, это несовершенство не имеет никакого отношения к их, этих людей, потенциальному перфекционизму, отнюдь, они охотно допускают, что изъяны можно и нужно наделять правом на существование, более того, даже поощряют эту мысль. Речь здесь о людях, которым, например, невыносимо трудно смириться с тем, что идущий им навстречу по тротуару человек — или, тем лучше, несколько — не удосуживается шагнуть ближе к бордюру, чтобы их пропустить. Надо отметить, что таких господ расстраивает не то, что им в последнее мгновение самим приходится «подвинуться», дабы не врезаться в этого невежу, а отсутствие у невежи некой осознанности, которой, по их мнению, обязательно должно быть наделено каждое разумное существо — в противном случае, на кой чёрт вообще создан Человек? В современном обществе эту категорию людей часто называют мизантропами. Но это не совсем верно: в конце концов, к недостаткам они, повторимся, относятся в целом нейтрально-положительно. При этом всё, что не соотносится с их внутренней системой ценностей, видите ли, раздражает, бесит таких людей, и отчего-то они считают более чем нормальным сознательно выделять себя из общей массы и даже несколько свысока на неё смотреть. Так вот, Гарри Поттер к такой категории не относился. Тем не менее, ему категорически не нравился сладкий цветочный аромат, спрятаться от которого не представлялось возможным, по крайней мере, в стенах этого дома. Помимо гадкого парфюма Уизли, Гарри также не любил многочисленные тюбики и скляночки, которые при малейшей неосторожности — он всего лишь пытался нашарить бритву — грозили рассыпаться, как карточный домик. И тогда ему пришлось бы, чертыхаясь, собирать всё обратно на полки, причем руками, так как, понимаете ли, не видел Гарри необходимости волшебную палочку брать в туалет. А совместной трапезы он всячески избегал по той простой причине, что внутри у него всё как-то скукоживалось от того, как Уизли ест. Право, то было состояние невыносимое: как ни старался, не мог Гарри сосредоточиться ни на чём, кроме продолжительного, противного чавканья. Хотя Уизли, конечно же, строго соблюдала этикет и жевала исключительно с закрытым ртом, ему становилось невообразимо тошно от того, как причмокивали её челюсти, вонзаясь в какой-нибудь кусок мяса. И вот сейчас — сейчас, пока Гарри обо всем этом думал, ему приходилось то и дело чуть ли не в кровь закусывать губы, чтобы не вырвался на выдохе раздражённый свист. Уизли постоянно ворочалась в постели. Хотя их разделяло фута так три, суетливое шебуршание медленно, но верно сводило Гарри с ума. Когда Уизли вдруг прильнула к нему со спины, а рука её игриво заскользила по окаменевшему предплечью, Гарри в ярких красках себе вообразил, как её душит. — Прекрати, Джин. Уизли не думала прекращать. — Гарри, послушай… — зашептала она ему в затылок, прижимаясь ещё сильнее. — Давай мы сегодня кое-что попробуем. — Я никогда. Ничего. Не хочу с тобой пробовать, — процедил он, вырывая плечо из-под хищных когтей. За спиной послышался театральный вздох. Уизли всё-таки убрала руку, но отодвинуться не торопилась. — Я знаю, Гарри. Знаю, что ты меня не любишь, — сказала Джинни с неподдельным спокойствием, и Гарри, хотя не видел её лица, был уверен, что она улыбнулась. — Но мне очень хочется сделать тебе приятно. Правда! Тебе даже не нужно ничего делать взамен, будь уверен, — мурлыкала она. — А чтобы тебе не было так… противно, мы можем завязать тебе глаза. Ни под прицелом чьей-нибудь «Авады», ни под самым качественным Веритасерумом Гарри не смог бы объяснить, почему, а главное — зачем он на это согласился. Он и так ни черта не видел: время было за полночь. Но что-то в этом наигранно робком предложении заставило его сначала вздрогнуть, а потом и вовсе показалось таким заманчивым, что Гарри сам не понял, как осторожно, едва заметно кивнул и с губ слетело почти беззвучное: «Ладно». Но Уизли этого оказалось достаточно. Когда прохладный шёлк накрыл глаза, Гарри всё равно поспешил отвернуться, будто это каким-то образом могло спасти его от кошмарного осознания, что сейчас собирается сделать Уизли. Тело пробирало странное, непривычное чувство уязвимости. От этого тепло маленьких рук, блуждавших везде, куда можно было дотянуться, вызывало дискомфорт и раздражало его не меньше чёртового парфюма. Гарри поморщился: чужие волосы — дурацкие, дурацкие волосы! — упали на его живот, и то была не приятная щекотка, а самая настоящая пытка, как если бы на кончиках омерзительно сладко пахнущих прядей были иглы. Гарри удержался от горькой усмешки, стоило ненавистным пальцам коснуться его вялого достоинства. В голове истошно орала навязчивая мысль: нужно срочно остановить это безумие. Как бы Уизли ни старалась, у него никогда и ни при каких обстоятельствах не возникнет эрекция. Это по меньшей мере патетично. И Гарри не понимал, что же ему мешало эту мысль озвучить. Протест лишь противным комом застрял в глотке, напрочь отказываясь вырваться наружу. Вот он уже открыл рот, а рука дёрнулась вверх в неопределённом жесте… Что он хотел сделать этой рукой? Отпихнуть от себя Уизли? И почему он вдруг застыл, когда её пальцы исчезли?.. От внезапного понимания Гарри охватил нечеловеческий ужас: он понял, что замер в немом ожидании. Словно могло произойти нечто особенное, и в глубине души Гарри даже допускал, что это нечто подавит его протест. Только бы он был неправ. — Ха-а! Гарри оказался чертовски прав. Он мысленно проклял себя за то, как шумно выдохнул, а Уизли — за то, как резко она обхватила его губами. Потребовалось всего несколько жалких секунд, чтобы привести его "в чувство". Гарри стыдливо зажал рот ладонью и откинулся на подушку. Это совсем не то, что можно было бы ожидать от Уизли, нет. Сейчас, когда она без всяких церемоний набросилась на его неизбежно твердеющую плоть, Гарри подумал, что в этом действии и близко не прослеживалось ничего женского. Ни о какой нежности, робости или осторожности не могло быть и речи. И если Гарри почти задохнулся, закусив подрагивающие пальцы, то она — она так яростно, агрессивно насаживалась головой на его член, будто дышать ей вовсе и не требовалось. Гарри неконтролируемо дёрнулся навстречу, и когда головка уткнулась во влажную глубину чужого горла, он широко распахнул глаза, и плевать, плевать, что он ничего не видел. Сознание само нарисовало нужную картину. Гарри представил, что на животе его рассыпались не рыжие, а чёрные, как смоль, волосы. И теперь они действительно защекотали кожу — так приятно, так волнительно! Ему непременно захотелось зарыться в них рукой. Он представил, что втягивает не цветочный, а травяной запах — снова захотелось дышать. И что полузадушенный хрип, которым его наградили за рваный, судорожный толчок, принадлежит мужчине. Причем не случайному незнакомцу, чёрт возьми, конечно же нет! Гарри представлял Снейпа. Как же хорошо. Острые, яркие образы беспорядочными вспышками потрясали рассудок, и Гарри уже бесстыдно раскинул ноги, оторвав наконец ладонь ото рта. Он нашёл ей лучшее применение — решительно опустил вниз, чтобы зарыться пальцами в мягкие волосы, и вскинул бедра, остервенелыми, грубыми толчками вбиваясь в горячую глотку. Ему хотелось, чтобы это сумасшедшее удовольствие длилось вечно, но напряжение в паху становилось невыносимым, и Гарри никак не мог заставить себя остановиться. Даже когда снизу послышались захлебывающиеся звуки, даже когда по животу протестующе заколотили руками. — Мистер Поттер, — раздался в голове ехидный голос. Волшебный низкий баритон жидким золотом заполнил его сознание. Так, что Гарри совершенно точно забыл, как его зовут, и что Поттер — это, вообще-то, его фамилия. Нет, для него существовало лишь одно-единственное имя. Имя, которое не стёр бы из его памяти ни один чёртов Обливиэйт. Тело сотрясло сокрушительной волной оргазма, и Гарри выгнулся, вжимая в себя чужую голову так сильно, что ноги конвульсивно задёргались, а из горла вырвался пугающий животный хрип: — Северус… Несколько секунд — и он спрыгнул с кровати как кипятком ошпаренный. Сорвал повязку, потом вслепую, не удосужившись искать очки, нащупал смятые у края матраса боксеры и наскоро натянул, еле держась на ослабевших ногах, кое-как переваливаясь. И рванул прочь, даже в темноте боясь узреть выражение лица Уизли. На нём наверняка должно было быть отвращение, или ужас, или и то и другое. Очнулся Гарри в ванной. Благо дверь, которую он озверело дёрнул, захлопывая за собой, удержалась на петлях. Гарри вцепился дрожащими пальцами в холодные керамические углы и склонился над раковиной, тяжело, сбивчиво дыша. В ночной тишине это дыхание, запертое, к тому же, в четырёх узких стенах уборной, было до неприличия громким. Гарри поморщился, стараясь успокоить бешеный ритм колотившегося в груди сердца. Мерлин, что, что это было? Он и Уизли… Как он мог это допустить? Подняв наконец голову, Гарри уставился в небольшое зеркало. — Какого чёрта ты творишь? — в тихом голосе дрогнуло такое отчаяние, словно он верил, что зеркало непременно что-нибудь ответит. И хотя Гарри собственного отражения почти не видел — очки остались в спальне, — он был уверен, что источал всепоглощающую ненависть. Никогда в жизни Гарри не чувствовал к себе большего отвращения. Оно разрасталось стремительно, как опухоль, норовившая с ног до головы поразить его грязное, мокрое от пота тело. — Грязь… — прохрипел он, распахивая стеклянные дверцы шкафчика, чтобы ни секундой дольше не наблюдать своего отражения. — Грязь… — дрожащая рука зашарила по полкам, вываливая из безупречного ряда бесчисленные тюбики и скляночки, которые в свою очередь с грохотом падали в раковину. Да и чёрт с ними, со скляночками. Где мыло? Нашёл. — Ненавижу, — заскулил Гарри, выкручивая кран на полную мощность и тут же подставляя руки под ледяную воду. Он яростно намыливал руки, смывал, потом снова намыливал, смывал… Даже после десятка повторений собственные ладони казались ему как никогда грязными. Конечно, Гарри собирался принять душ. Но для начала он просто обязан был смыть с себя эту мерзость. Согнувшись, Гарри обессиленно уронил голову на окоченевшие от холода белые пальцы, которыми впился в раковину, прижался к ним горящим лбом и закрыл глаза. Он весь задрожал, и вместе с шумом рвущейся из крана воды ванная заполнилась зловещим эхом его горького смеха.