Этот хороший вопрос...

      …— Вы учились в одной школе? Серьёзно?       — До седьмого класса.       — Не скажу, что мы дружили, скорее просто знали друг друга. Мы ведь жили неподалеку. Ну, а ещё, бывало, когда у него дома становилось совсем тяжко, и его выгоняли на улицу — или он сам сбегал — то иногда ночевал у нас. Веришь-нет, но был он таким мелким и тщедушным в детстве, будто его пополам сломать ничего не стоит!       Вэй Усянь тихо рассмеялся, а Хуа Чэн закатил глаза.       — А потом?       — А потом его перевели в крутую частную школу, и мы больше не виделись до того момента, как я вернулся из армии. Точнее, до момента, как пришёл просить денег у его отца.       — А его отец?..       — Глава международного конгломерата «Синьмо », слышал о таком? Его в одной статье прозвали «Грозой Трех Царств», потому что ни небеса, ни бездна, ни обычные люди неспособны ему противостоять. Серьёзно, не знал?       Вэй Усянь помотал головой.       — Ну ты даёшь!.. Довольно известная личность, даже за границей. Хотя, если начистоту, основную долю состояния и семейных дел он просто унаследовал и ничего особенного жуткого, за что его можно было бы казнить, не натворил. Большей частью своей зловещей репутации он обязан выдумкам журналюг и слухам, намеренно раздутым до непотребных размеров. Говорят, у него своя частная армия наемников, легионы адвокатов и отряд купленных чинуш. Президент Тяньлан давненько не появлялся на публике, ходят слухи, что он больше десяти лет не мог вернуться в страну, потому что числился персоной нон-грата, и его бы арестовала национальная безопасность, едва он пересёк бы границу. В чём его только не обвиняли!.. в общем, страшная личность, им запросто можно непослушных детей пугать. Хотя мне он показался вполне нормальным, разве что малость с придурью. Крупный меценат, деньгами сорит в стиле «потом ещё нарисую», но при этом ненавидит благотворительность и считает все подобные фонды одним большим разводом. Даже я не понимаю этого. Стоило упомянуть, что я знаю его сына, как меня тут же к нему проводили, прямо с улицы… чудак, да и только. Но денег дал. До сих пор иногда, хм… пересекаемся.       Лицо Вэй Усяня приобрело крайне обалдевшее выражение, он недоверчиво уставился на Ло Бинхэ и не отводил взгляда, пока тот, закатив глаза, не подтвердил сказанное. Нет, он, разумеется, и прежде знал, что приятель отнюдь не бедствует, и тот факт, что отдельно жить он переехал в отдельный дворец, Вэй Усяня не сильно удивил. Но чтобы так?! Насколько была богата и известна семья Лань Чжаня — папаша этого огромного патлатого детины мог купить всю их фармацевтическую компанию, выкупить все их капиталы и акции, фабрики и все благотворительные фонды, что спонсировала семья Лань. И ещё осталось бы на парочку яхт и десяток самолетов.       — Я тебе больше обед в столовке покупать не буду! — наконец решил Вэй Усянь, и Ло Бинхэ, расположившийся по другую сторону стойки, отсалютовал ему полупустым стаканом.       — Не обольщайся, всё это не моё и вряд ли таковым станет.       — Бедный сиротинушка! Не тебе ли принадлежит пятьдесят один процент контрольного пакета акций компании? — ехидно ухмыльнулся Хуа Чэн, и Ло Бинхэ подавился то ли выпивкой, то ли воздухом, то ли собственным языком. Пятьдесят один процент означал безусловное фактическое право управления всем, что принадлежало этой корпорации. И его отцу. Хотя тут дело было даже не в астрономических суммах и влиянии, как показало время, Ло Бинхэ с присущим ему величием наплевал на то и это, потому как его учителя оно не интересовало ни капли и больше нервировало. Большие деньги — большие ставки. Что, впрочем, никак не меняло того факта, что при желании он легко мог… да всё, что угодно, мог, на самом-то деле!       Кое-как прокашлявшись, Ло Бинхэ прохрипел:       — Откуда ты, блин, вообще узнал об этом?!       — Я всегда всё знаю.       — Ну, тогда ты должен знать, что это ничего не значит. Я не занимаюсь делами компании, она мне не принадлежит… «Синьмо» мне без надобности. Тем более, что учитель прав, контролировать что-то настолько мощное, даже чудовищное, для того нужно много сил и времени. Слишком большие обязательства и ответственность, кусок, который не прожевать за раз. Так что я избавился от всего этого геморроя. Стоит отметить, что учитель этому обрадовался в сто раз сильнее, чем когда я владел, ну, пусть не половиной мира, но отдельной его частью…       — Что, и даже крошек от того кусочка не оставил? — Хуа Чэн хитро прищурился. Не так-то легко от чего-то подобного избавиться, нелегко даже просто продать. А вот передать во владение определённым людям, которым можно если не доверять, то хотя бы управлять… — Как там эту нахальную девицу, Ша Хуалин?..       Ло Бинхэ на пальцах показал ему, сколько и куда следует засунуть, и задал встречный вопрос, поскорее переведя тему:       — Кстати, давно хотел спросить, зачем ты имя сменил?       — Захотелось.       Вэй Усянь пьяно захихикал.       — Хочешь, я расскажу, — предложил он.       — А ты-то откуда знаешь?       — Брат рассказал, правильно? Конечно, кто ещё, как не эта легавая псина… Мне не стыдно, просто не люблю говорить об этом. Обычные люди неадекватно реагируют, учитывая, чем я занимаюсь. У меня есть судимость. Дисциплинарный батальон. За нарушение субординации и нападение на старшего офицера. Хотя дело замяли по множеству причин, кое-какой срок мне впаяли, так что контракта мне было не видать в любом случае. Да, для многих, таких как я, из самых низов, служба в армии это определённый шанс и неплохой способ получить, например, образование за счёт государства, другие радости жизни типа постоянного места жительства, а довеском идет вся эта идеология, патриотизм, партия, прочая херня… Плевал я на это с самой высокой горы. У меня были другие планы, я соскочил с этого вагончика и вернулся при первой же возможности, чтобы поскорее…       Вэй Усянь не сдержался и опять рассмеялся, вытянув в сторону Ло Бинхэ раскрытую ладонь, и они ударили по рукам. Хуа Чэн недовольно цыкнул и куснул край стакана, задним числом осознавая, что его только что банально развели. В голове уже приятно шумело, и ко второй бутылке язык ожидаемо развязался. Иначе он вряд ли бы попался на такую простую уловку.       — Слушай, эта гавкалка ещё не пыталась вербовать тебя как информатора?       — Щас! С ума сошел?       — А что? Будто я не знаю, что под меня копают…       — Хуа-Хуа, мы же друзья, да?.. да кивни, ну!.. спасибо, блин… так вот, я хочу, чтобы мы таковыми оставались. Что не сильно вяжется со стукачеством. К тому же, ему сестра башку оторвёт, если он только подумает об этом. А он почему-то считает, что если я хожу по таким местам, как Призрачный Город, то непременно снова свяжусь с наркотой.       Хуа Чэн закостенел на пару мгновений, перевёл взгляд со своего стакана на бутылку в руках Вэй Усяня, из которой он пытался вытряхнуть последние капли. Склонил голову к плечу и поинтересовался:       — Это нормально, что ты пьёшь?       — Конечно. А что такого? Я больше не употребляю, правда. И я себя контролирую.       Ло Бинхэ издевательски хохотнул, да и Хуа Чэн не сумел удержаться от саркастичной ухмылки. Уж кто бы говорил о том, что он себя контролирует…       Но Вэй Усянь не обиделся, было бы на что обижаться. Тем более, когда обидеть совсем не хотят. Просто этот урок он усвоил так крепко, что и в следующей жизни не забудет. Он был уверен, что не сорвется, не было даже мысли. И уж точно он не стал бы пить, чтобы забыться. Он оставил это в прошлом, но никогда не забывал — просто не позволял чувству вины управлять собой. Этот счёт должен быть закрыт. Иначе просто невозможно двигаться вперёд, с таким грузом на плечах.       Ло Бинхэ коснулся указательным пальцем кончика своего носа, прижав одну ноздрю, и спросил:       — Поэтому так?       — Ага. Капилляры как сопли, лопнуть могут даже просто от сильного чиха.       — И долго?       Вэй Усянь сложил указательный и большой пальцы кольцом, показав Хуа Чэну остальные.       — И так просто слез?       — Просто? — хохотнул Вэй Усянь. — Это не было просто. Это, блядь, было совсем непросто!.. Я тебе так скажу: если я вдруг по какой-то неведомой причине действительно сорвусь, и мне придется проходить через это снова, я просто сдохну. Лягу, сложу ручки и позволю скоростному поезду размазать себя по рельсам слоем тоньше, чем Яньли намазывает маслом тосты для А-Лина. Потому что, если я сорвусь и снова начну — я, блядь, попросту не смогу с этим жить. Смотреть в глаза Лань Чжаню… да кому угодно! С осознанием того, что я опять облажался… Что ты так смотришь, хочешь услышать сопливую драматичную историю?       — Ну я же рассказал свою.       — О да, как тырил орхидеи для своего гэгэ в цветочных магазинах! Чёрт, как тебя не поймали, воришка малолетний? И не смей говорить, что потому что ты хорош!       — Ладно, не буду. Ты и так это прекрасно знаешь. Рассказывай уже, хватит ломаться. Ты обещал, а Бин-гэ честно подливал тебе в стакан.       — Ладно, — легко согласился Вэй Усянь и пафосно провозгласил: — Время охуительных историй, парни!       Он помолчал немного, будто собираясь с мыслями — хотя скорее просто ловил их, скачущих с одной тему на другую, как орда пьяных варваров. Затем криво усмехнулся, сделал внушительный глоток и заговорил, начав несколько издалека:       — Вы когда-нибудь осознавали в одночасье, что просрали всё в этой жизни, причём, не только что, а методично разъёбывали сами себя несколько лет подряд, и это, блядь, понимали все вокруг, кроме вас самих? В то время как вам казалось, что всё нормально, и что вы всё ещё управляете собой и своей жизнью, контролируете происходящее и в любой момент можете остановиться? А, Хуа-Хуа? Тебе когда-нибудь приходилось не только принимать на себя удар, жертвовать собой ради кого-то, но и встречаться с последствиями чужого подобного геройства? В реальности, никто не может спасти вас силой, пока вы сами того не захотите… но для того, чтобы захотеть, порой надо разхуячится о самое дно. Мне было шестнадцать, когда я впервые… довыпендривался.       «Почему тебе приспичило заговорить?! Зачем было вмешиваться?! Какое тебе вообще дело до него?!»       Наверное, потому что кто-то должен был вмешаться? Прищемленное справедливостью чувство собственного достоинства не позволило пройти мимо и промолчать. Не дало проигнорировать. Как итог — конфликт, драка до крови и зарождение непримиримой вражды с сынком одного известного авторитета. Он не единственный, но именно он избил того, по фамилии Вэнь, разукрасив его хамскую рожу дай-то боже. Ублюдок получил своё вполне заслуженно, с этим согласился даже Лань Чжань, будто весь состоящий из правил, как робот, который не может отступить от своих алгоритмов. Он впервые спустил ему нарушение, и такую безобразную драку прямо у ворот школы… оказывается, староста умеет постоять за себя, кто бы мог подумать? Да и у того спесивого павлина, Цзинь Цзысюаня, кишка не тонка, рискнул своим идеальным личиком… Тот, по фамилии Вэнь, пристал к одной из соучениц, а эти двое оказались по близости и помешали ему затащить перепуганную девчонку в машину. Цзян Чэна едва не стошнило от пафоса этой геройской сцены. А затем ещё раз, от возмущения, когда между ними влез и он, откровенно издеванувшись над Вэнь Чжао и спровоцировав на драку. Кто мог знать, что подростковые разборки перерастут во что-то уголовное? Чудо, что поджог поместья Цзян обошелся без жертв, если не считать оплеух, которые ему надавала мадам Юй. Но дальше — больше. И он не смог остановиться в тот момент, когда это было жизненно необходимо. Когда Цзян Чэн заболел. Когда ему потребовалась пересадка, а никто из семьи не подошел, и только они оказались совместимы. Несвязанных родственной кровью идеальных доноров так редко можно найти, что это невероятно везение. Он был так горд этим фактом, бахвалился и шутил, что, очевидно, появился на свет, чтобы спасти такого болвана, как Цзян Чэн, и запальчиво клялся, что это такой пустяк, скоро он поправится, и тогда они вместе наконец разберутся с этим ублюдком, который всё никак не отстанет… Он ввязывается в разборки с его бандой и получает по голове незадолго до процедуры, из-за чего её просто нельзя проводить. И его названый брат, всегда прикрывающий ему спину, стоящий на его стороне даже в этой ситуации с Вэнь Чжао, его друг, чей костный мозг уничтожила химия, лишается возможности получить то, что спасло бы его. Потому что из-за этих дурацких гематом ему нельзя делать анестезию. Мадам Юй никогда прежде так на него не кричала, и если бы это хоть немного помогло — переломала бы ему конечности.       «А он? Что ему останется? Я справлюсь с этим… Я смогу».       Не каждый взрослый мужчина смог бы вытерпеть. «Ты не представляешь, о чём просишь», — отвечает ему Вэнь Цин, врач в той больнице. Он разузнал о ней многое, в том числе и то, что она — гениальный медик, и он спокоен, раз уж его названный брат находится в её руках. Она обязательно сделает всё от неё зависящие, чтобы спасти его. Нужно только уговорить её. Он ходит за ней несколько дней как привязанный. И она… сдается. В конце концов, она сдается. Ведь ему шестнадцать, достаточно взрослый, чтобы принимать собственные осознанные решения касательно проводимых над ним медицинских процедур. Его согласие считается равным согласию опекуна. И он подписывает бумаги. Она проводит его через базу анонимных доноров, потому что донорство костного мозга всегда анонимно и безвозмездно, чтобы он не стал предметом торговли. Так что семья Цзян не узнает, что он сделал. Дядя Цзян бы не позволил ему. Вэнь Цин не раз предупреждает, что такой боли он и представить себе не может — когда толстенную иглу втыкают в кость, и это будет не единожды, необходимо забрать около двух тысяч миллилитров… но он лишь отмахивается. Героизм его наркотик, а склонность к самопожертвованию порой доходит до крайностей. Он без вопросов дает списывать тесты, подставляется за друзей и берет вину на себя за взрослые журнальчики в классе, заступается за слабых без задней мысли и бьет обидчиков без жалости. И без колебаний пошел на такое безумие — не из чувства вины, а потому что мог. «Стремись к невозможному». Его крик пробивается сквозь толстенное стекло операционной. Брат Вэнь Цин, который проходил там практику в качестве медбрата, клянется, что слышал его даже в коридоре. Вопреки пожеланию доктора поскорее потерять сознание, он не отключился — и не дернул ни мышцей под ремнями, которыми его пристегнули к кушетке, потому что Вэнь Цин сказала ему не шевелиться… Когда он вновь встречается с Цзян Чэном лицом к лицу, глаза его победно блестят — а зрачки в них с блюдца размером от таблеток, которые она ему дала.       «Посмотри на себя! Снова валяешь дурака!»       Что-то было не так. Что-то внутри всё-таки сломалось. Не физически, хотя болевой синдром держался ещё три месяца, будто в грудине так и осталась игла, временами ему даже казалось, что он её всё ещё чувствует… физически он восстановился возмутительно быстро, Вэнь Цин проконтролировала это. Цзян Чэн так же вскоре пошёл на поправку. И будто забыл, что наговорила мадам Юй, забыл свой пустой безразличный взгляд, едва скользнувший по названому брату, забыл, что разговаривать с ним не хотел… Поэтому он, уже открывший рот, чтобы объясниться, тут же закрывает его. Безвозмездно. Анонимно. Пусть так и будет. Незачем хвастаться, чтобы чувствовать удовлетворение. Он знает, и этого достаточно. Так что он просто улыбается и кивает, крепко стискивая плечо Цзян Чэна в ответ, как и прежде. Теперь они действительно братья по крови, им не нужны слова. И, в то время как один выбрался из пропасти, другой начинает в неё стремительно скатываться… словно отпустив тормоза. Разрешив себе это. Словно правил, способных сдержать его, больше не осталось. И, будто в насмешку, первым это замечает человек, который прежде, казалось, терпеть его не мог и всеми силами старался не обращать на него внимания, игнорируя всё идиотские попытки оное привлечь, все поддразнивания и дурачества. Потому что он больше не дурачится и не шутит — он сворачивает челюсть Цзинь Цзысюаню, неосторожным словом обидевшему его сестру, Яньли… без колебаний.       «Вэй Ин, пожалуйста… идём со мной».       Он пьян собственным мужеством, своим превосходством, и на кураже, ведь не существует ничего, с чем бы он не мог справиться!.. Он может всё! И он достанет эту тварь, что подкараулила его на больничной стоянке и приказала уложить в палату второго братца, оставив на память ожог от прикуривателя… Не может не выпендриться и вновь поиграть в героя — или мстителя, как в данном случае. Это не произвол — это справедливость. Так он думает: что он — прав. Ведь они не знают, а ему противно оправдываться, пытаться заставить других понять, почему он так поступает. Да это и бессмысленно, всё равно большинство не поймёт и осудит ещё сильнее. А ещё он бывает просто пьян. Временами. И под кайфом, даже в школе. Когда приходит туда, что случается всё реже и реже. Он всё больше времени проводит по клубам и темным закоулкам. Не один. Он нашёл себе… новых приятелей, таких, которые слушаются и не задают глупых вопросов. «Откуда я знаю, где его черти носят? Опять, наверное, в том притоне тусуется с всякими отбросами», — горячится Цзян Чэн, волком глядя Лань Ванцзи, словно виня его в этом. — «Придурок, мать его, связался с какими-то бандами… А тебе какое дело вообще, а?!» Но этому человеку всё же есть дело. И это стремление не изменится, даже когда Лань Ванцзи найдет его в компании полуголых девиц в баре, действительно не в своём уме, — когда стоял там, безумно чуждый этому месту и этим людям, если их ещё можно назвать людьми, в ужасе и в ярости, которые не отражалась на его лице, прося пойти с ним… Этот бесстрастный, будто робот, человек, который терпеть не мог касаться посторонних. Этот идеальный до кончиков волос человек, который не переносит беспорядок, всегда следует правилам и слушается взрослых… Такой человек перегибается через заляпанный стол и хватает его за руку, помешав столь демонстративному действию — и испортив белую «дорожку» на краю столешницы, которую он выровнял при нём, презрительно кривя бледные губы. Казалось, оба потеряли контроль в тот момент. Иронично, они будто поменялись ролями — и не он теперь достает старосту, цепляясь к нему с всякими глупостями и дергая за форменный галстук, а наоборот…       «Успокойся, всё будет в порядке! Я обязательно верну его!»       Она не знала, к кому ещё пойти, кто ещё сможет ей помочь. Казалось бы, успешная, волевая красивая женщина, со связями и именем, а оказалась совершенно беспомощной, если дело касается её брата. «Я знала, я не должна была оставлять его, боже!» — «Тише, мы найдем его…» Разузнать в самом деле не трудно, и то, что произошло, и то, в каком участке Вэнь Нин и остальные. Он обмирает на мгновение, от безумной мысли, что этот наивный заикающийся мальчишка так встрял из-за него, из-за его игр на деньги, уличных разборок и прочего… «Да при чем здесь ты!» — кричит на него Вэнь Цин. — «Наш дядя по уши в этом! Это из-за него! Вэй Ин, они же посадят его!..» Он выгребает всю наличность, какую поднял за прошлый месяц в покер, на залог и на взятки, чтобы дело замяли, ведь этот дурашка оказался там случайно и всего лишь хотел защитить друзей, как это делает он сам… Затем, Цзян Чэн орёт на него по телефону, потому что он вмешивается в чужие дела, потому что препятствует официальному расследованию и потому что семейство женишка Яньли уже высказалось в духе «Ваш Вэй Усянь опять творит, что вздумается, наплевав на закон, тюрьма по нему плачет», но он посылает его так далеко, что без навигатора не добраться. Скоро начнется «охота на лис». И на «паршивых овец», улицы уже лихорадит. Он знает, слышал от своих. Дядю Вэнь Цин в который раз попытаются прижать и обвинить в связях с организованной преступностью, а для того нужны хорошие козыри и рычаги давления, неоспоримые доказательства. Те, кто может таковые предоставить. И они окажутся меж двух огней лишь потому, что носят одну фамилию. За своё и брата образование Вэнь Цин должна столько, что не способна сказать своему дяде «нет». А он не может бросить их, не после того, что она сделала для него. Он будет их защищать, даже если для этого на самом деле придется пойти против закона — тем более, если этот закон диктует кто-то с фамилией Цзинь.       «Какое совпадение. Лань Чжань, какими судьбами здесь?»       Он просто вышел в тот день за продуктами. Вэнь Цин попросила, проворчав что-то о том, что раз уж он практически прописался у них, то пусть приносит пользу, и он не стал спорить. Спорить с этой женщиной порой себе дороже. Потому, взяв с собой мелкого, он отправляется на овощной рынок, как было велено, не отказав себе, впрочем, в удовольствии по пути заскочить ещё в пару мест. Маленькая ручка крепко держится за лямку пакета, как уговорено, так что он не беспокоится о ребёнке. Не первый раз так гуляют, А-Юань уже научен не отходить. Это называется у них «Давай поиграем в ослика: ты не должен отпускать пакет, как будто идешь на поводу, ясно?». Так что, когда он вдруг понимает, что не чувствует привычного веса ребёнка, то и дело дергающего его за штанину, то пугается до чёртиков. Ибо не знает, когда его не стало. Он выскакивает на улицу в панике, вертит головой, а затем слышит детский плач и тут же бросается на звук, пробирается сквозь толпу зевак. И вовремя, кто-то как раз собирался звать полицию. Потому что зареванный А-Юань, давясь слезами, сидел посреди улицы и самоотверженно увертывался от рук незнакомых сердобольных женщин, которые всё пытались выпытать у него, как зовут и откуда он, и с такой силой цеплялся за светлую штанину смирно стоящего посреди этого беспорядка молодого мужчины, будто собирался стащить с него брюки. «А? Лань Чжань?..» Лань Чжань поднимает голову, и он тут же отводит взгляд, а ребёнок, заслышав знакомый голос, моментально прекращает вопль и кидается к нему. Он кладет ладонь на взлохмаченную макушку, не понимая, его так трясет или малыша?.. или их обоих?.. «Ребёнок?..» — «Он мой», — сдуру ляпает он и тут же смеется, глядя на оторопевшее лицо Лань Чжаня, берёт малыша на руки. — «Да шучу, что ты!.. Я просто присматриваю за ним. Да, А-Юань? Ох, что с нами сделает сестрица Цин, если узнает…» И да, Вэнь Цин в ярости, но совсем по другой причине, ведь они ушли за продуктами и пропали на три часа!.. После её телефонного звонка он немедленно подрывается, бросает беззаботное «Прости, мне надо идти!..» и подхватывает на руки малыша. Лань Чжань догоняет их в дверях кафешки. Потому что он забыл пакеты с продуктами. Вернулся бы без них — Вэнь Цин точно прибила бы его. «Тебя только за смертью посылать!..» — ругается она, открывая дверь. «А это ещё откуда? Где ты взял деньги на это?!» — и продолжает ругаться, замечая пластиковый меч в руках ребёнка и кучу мелких игрушек, какие в огромных количествах продаются в ларьках на улицах. «Это не я!» — поспешно говорит он и бесстыдно указывает пальцем на Лань Ванцзи. — «Это его кошелька дело, ругай его! А если уж на то пошло, то это А-Юань выклянчил!» — смеётся он, не упоминая, впрочем, что спровоцировал малыша. Никто ведь не заставлял Лань Чжаня покупать вообще всё, на что А-Юань укажет… Зато ребёнок перестал его бояться и даже цапнул Лань Чжаня за штанину, пожелав привести «богача-гэгэ» домой. Лань Чжань остается на ужин. И он делает всё, чтобы Лань Чжань не заметил мешков под его глазами и как он нервно трогает кончик носа, а также разукрашенного синяками лица Вэнь Нина и всего остального, и не спрашивал… Потому что даже один вопрос этого человека, прямой и честный, как он сам, разобьёт вдребезги эту иллюзию спокойствия и мимолетного блаженства. Почти счастливой семьи. Но даже если бы у него был выбор — он бы сделал то же самое.       «…Кто-нибудь, скажите… что мне делать?»       Он не знает, почему так получилось. Не знает, как всё могло зайти так далеко. Сейчас, оборачиваясь назад, честно сказать, он немногое может вспомнить…почему-то та ночь запомнилась обрывками. Единственное, в чём он уверен наверняка — что всё случилось по его вине… если бы не он, если бы не пошёл туда, если бы… Он помнит Вэнь Цин, очень красивую в красном платье, её под руку вел её дядя, председатель Вэнь. Или, как его ещё называли, «Большой босс Вэнь». Непотопляемый сукин сын. Она так натянуто улыбалась, совсем не хотела здесь быть. В отличие от своего дяди, который наслаждался собственной неприкосновенностью. Он помнит недовольное лицо Цзян Чэна, искаженное стеклом бокала для шампанского. Цзян Чэн всем видом излучал желание схватить его за шкварник и окунуть башкой в раковину, чтобы протрезвел и охолонул немного. Он помнит похожего на ледяную скульптуру с очень горячим взглядом, невероятно элегантного Лань Чжаня, стоящего рядом со своим старшим братом и дядей. Взгляд этих светлых, точно гладь заледеневшего озера, глаз прожигал насквозь, как раскаленным прутом, он постоянно чувствовал его на своем затылке — и злился. Три года прошло, как он бросил школу — а этот наивный…правильный…всё никак не отвяжется. Лестно, конечно, и он рад поболтать, но его дела — уж точно не ума Лань Чжаня… Он помнит обаятельное и улыбчивое лицо нового секретаря «большого босса» — и что никак не мог вспомнить, где прежде видел этого человека. В том банкетном зале вообще было много, слишком много людей, представителей известных и влиятельных семей, чтобы он помнил их всех… Он помнит, как Цзинь Цзысюань, которого они в школе называли не иначе как разукрашенным павлином, подал руку Яньли, помогая подняться. Лишь оттого, как этот засранец заботился о его названной сестре, он перестал пытаться разбить его высокомерную рожу при каждой встрече. Он помнит, что вышел следом… Но самого взрыва он не помнит. Не помнит, как оказался рядом и оттащил сестру назад в холл, не помнит, как у распластанного на тротуаре тела оказалась Вэнь Цин. Не помнит, что и кому кричал, не помнит, с кем дрался…не помнит выстрела. Зато помнит море крови на своих руках и гневный окрик Вэнь Цин: «Вэй Ин, очнись! Надави на рану! Сильнее!». Эта пуля, ему предназначавшая, только оцарапала его. Она попала в другого. В ту, что закрыла его собой. Он смутно помнит дальнейшую беготню и стрельбу, не в силах различить, кто враг, а кто друг, где свои и где чужие, и не знает, почему Вэнь Нин взял в руки чей-то пистолет. Но зато очень четко помнит, как окликнул его, и парень обернулся, а его рука — дрогнула, спустив курок.       «Прости. И спасибо».       Он сделает это. Лежа в больничной палате, за дверью которой стоит охранник, глядя сквозь стекло, как Лань Сичэнь взволнованно что-то втолковывает Лань Ванцзи, а тот с каменным лицом срезает старшего брата одним ёмким словом, он вдруг осознает, что дальше падать некуда. Всё, хватит. Вот тут и закончится его разнузданная и беспечная прогулка по тёмной стороне. Он отнюдь не Супермен, не неуязвим и, как оказалось, не умеет летать — только вниз, героически глупо, до самого дна, как безвольный тюк с рисом. Так что он сделает это, ведь больше ему ничего не осталось. Он должен. И ему нужна помощь. Не чтобы остановиться — чтобы пережить, ведь он к тому времени плотно сидел. Вэнь Цин как-то сказала ему, что такой боли он ещё не испытывал, кажется, она ошиблась, ведь сейчас больнее… Вэнь Цин, которая пилила его всякий раз, когда он заходил к ним, потому что домой в таком состоянии нельзя… Вэнь Цин, которая как-то откачала его и прочитала лекцию о том, что можно мешать с алкоголем, а что гарантированно отправит на тот свет… Вэнь Цин, которую застрелили в том хаосе, и кто — люди семейки Цзысюаня!.. господи, ну почему это обязательно должен был быть он?!.. Как он объяснит это Яньли, когда она очнется?!.. если очнется. Хлопает дверь. «Вэй Ин…» — «Проваливай…» — слабым шепотом говорит он, не открывая глаз, чувствуя, как его свободную от капельницы руку крепко сжимают чуткие пальцы, огрубевшие от струн гуциня и всё же оставшиеся нежными. Это почему-то тоже причиняет боль. Сильнее, чем когда раскаленный металл коснулся его кожи… ведь их хватка крепче наручников. «Вэй Ин». — «Проваливай! Оставь меня!..» — «Вэй Ин, тебе нужна помощь». — «Свали отсюда к чертям собачьим!.. прошу, пожалуйста…» И он вжимает мокрое от слез лицо в подушку, отвернувшись в другую сторону, закусывая губы, потому что хочется кричать, кричать как никогда в жизни. Потому что оказалось, что в ней есть вещи, которые никак не исправить и не изменить, как бы сильно того не хотелось и сколько усилий не приложи. И потому что не существует правильного или неправильного пути — есть только сделанный выбор и его последствия.       «Спасибо, что заботитесь об А-Юане».       Он, наверное, впервые разговаривает со старшим братом Лань Чжаня. Вот так, лицом к лицу, наедине. Мелкий на его коленях не в счёт, вряд ли он что-то поймет из разговора, но зато он безумно рад видеть «Сянь-гэгэ», повис на нём с цепкостью обезьянки и даже подарил игрушку, этот дурацкий цветастый болванчик на палочке, который вертится, если подуть на него. «Нам нужно кое-что обсудить», — говорит Лань Сичэнь, присаживаясь на стул. «Д-да», — кивает он, пытаясь совладать с дрожащими руками и как-то спрятать их. Обсудить им нужно многое, верно. Но первое, что он спрашивает, это где Лань Чжань и почему он не пришел. «Боюсь, Ванцзи ещё не скоро тебя навестит», — отвечает Лань Сичэнь. — «Ему нужно время, чтобы поправиться… он пока не в состоянии встать с постели, хотя, поверь, он пытался. Мне пришлось настоять, чтобы он остался дома». — «Что случилось?!» — «Не знаю, стоит ли именно мне говорить это, но… как ты знаешь, у нас крайне старомодная семья, а поступки Ванцзи… он очень сильно разозлил дядю своими действиями». Он моментально вспоминает ту здоровенную бамбуковую палку для наказаний, которой Лань Чжань однажды чуть не побил его. «Он что, избил его?! Собственного племянника?!» — «Спокойнее. Ты пугаешь ребёнка». И он, под пристальным взглядом светлых глаз, делает пару глубоких вдохов. А-Юань у него на руках расслабляется следом, этот ребёнок довольно хорошо чувствует настроение. И плакать начинает при первых признаках гнева и недовольства. От страха. Лань Сичэнь продолжает, постепенно подводя к главному. «…поэтому я не могу разрешить это, не могу позволить Ванцзи взять опеку». — «Но у него больше никого нет. У него не осталось других родственников…» — «Я понимаю. Но пойми и ты, вы с ним ещё слишком молоды, сами практически дети! Вы не в состоянии позаботиться даже о самих себе. А тебе для начала надо разобраться со своими собственными проблемами, не думаешь?» — «Я понимаю, да… но в детдом он не отправится, я знаю, как это, я через это прошёл, так что не допущу подобного». И он невольно стискивает кулаки, старательно контролируя собственное дыхание. Хотя его всё равно немного трясёт. Лань Сичэнь непреклонен: «Но иначе нельзя. Мне придется передать его органам опеки», — а затем, почти не делая паузы: — «Ненадолго. До тех пор, пока я не подготовлю документы». Он вскидывает лицо, в недоумении. Лань Сичэнь мягко улыбается. «Это не значит, что наша семья не в состоянии присмотреть за ребёнком. В качестве компромисса, я могу, по крайней мере, дать ему фамилию и крышу над головой. Ванцзи бесполезно пытаться переспорить, и я совсем не хочу, чтобы он ушел из дома, где не примут ни тебя, ни тех, кого ты считаешь семьей. Ванцзи просил за тебя, он хочет забрать тебя отсюда — но ты и так это знаешь. Потому вопрос в том, что ты собираешься делать с этим». — «Мне нужны книги. Если можно. Учебники за три последних класса. Я здесь надолго, а зубрежка прекрасно прочищает мозги, не остается сил думать о чём-то другом». — «Собираешься сдать экзамены?» — «Не знаю, поможет ли это хоть немного умаслить старика… но вообще-то, плевать, я сделаю это не ради него. Мне нужно наладить свою собственную жизнь. Для начала». — «Хороший ответ. Думаю, вам обоим стоит поразмыслить и лишь потом принимать решение». Лань Сичэнь замолкает на некоторое время, а затем, со вздохом перебрав пальцами узкий галстук, больше похожий на ленту, закрепленную зажимом, всё же говорит: «Не знаю, важно ли тебе это, но я… без восторгов, конечно, но я не стану возражать. Просто чтобы ты знал, Ванцзи, он… никогда не переставал думать о тебе. Сосчитать трудно, сколько раз я заставал его вечерами, когда он возвращался из клубов, где искал тебя… если бы дядя узнал, в каких местах он бывает, то наказал бы его ещё тогда. Он такой упрямый в некоторых моментах, что, знаешь, вы друг друга стоите. После смерти матери, это впервые, когда он так себя ведёт… вот насколько ты важен для него. Но он не скажет об этом, пока не спросишь прямо. Он не признается первым».