Этот хороший вопрос...

      …— Когда я вышел из реабилитационного центра, суд над Вэнь Нином уже завершился. Дурак, взял вину на себя, и кто просил?.. после всего, что произошло, позаботиться об А-Юане, это меньшее, что я могу для них сделать. Вэнь Нину дали тринадцать лет, в том числе и за покушение на убийство.       — Значит, он всё-таки выжил.       — Представь себе. Ну, денег у них достаточно, чтобы купить хоть десять новых сердец, так что Цзысюань жив и вполне здоров. Яньли всё ещё с трудом ходит, кровопотеря была большой, что привело к осложнениям, но это поправимо. Всё поправимо… почти всё. Представляете, они даже хотели оплатить мою учёбу! Но шиш им, я героически поднапрягся и получил грант. Да и кое-какие сбережения у меня оставались. Полагаю, так они хотели показать, что не винят меня в произошедшем. На мне ведь даже условного не висит, это заслуга не только Лань Чжаня, который тогда прикрыл меня со всех сторон… И мне даже можно видеться с племянником! Пускай всё остальные категорически против, но Цзысюань настоял. Он что угодно сделает ради Яньли. А Цзян Чэн… я знаю, что он меня не ненавидит — но лучше бы ненавидел. Так было бы намного проще для всех.       — И ты признался?       — Конечно! — Вэй Усянь даже потряс рукой, демонстрируя кольцо на среднем пальце. Оно появилось не так давно, но однозначно официально заявило о статусе их отношений. Почти так же официально, как это сделал Вэй Ин: — Громко, открыто, чтобы Лань Чжань точно не смог меня проигнорировать или не так понять! Помню, его брат в тот момент… он вообще-то не пьет и на всех официальных мероприятиях просто ходит с одним и тем же бокалом шампанского… Лань Сичэнь тогда выпил залпом и, пока все молча отходили от культурного шока, так же громко высказался: «Место для этого ты выбрал, конечно…»       Парни огласили кухню согласованным хохотом. Каминг аут Вэй Усяня определённо удался, разве могло быть иначе?       — А что с «большим боссом»?       — Точно не знаю. Но буря поднялась нехилая, сам понимаешь, папаша Цзинь этого так бы не оставил. Понятное дело, Цзинь Цзысюань пострадал случайно, и вообще, есть у меня серьёзные подозрения, кто именно и с какой конкретно целью организовал тот налёт, слишком уж это было… но если полиции удобнее считать, что это было спланированное покушение, то кто оспорит? Тем более что факт, так сказать, на лицо. Голов полетело немало, таблоиды чуть не разорвало. Тем более что внебрачный сынок главы Цзинь метил в политику, и ему нужно было такое громкое дело, чтобы сделать себе имя и подняться. Этого в газетах не писали, но именно он собрал все нужные доказательства, достал чёрную бухгалтерию и прочие улики, он как раз в то время работал под прикрытием. Так что половину верхов пересадили, другую половину перестреляли во время разборок внутри группировок, а мелочь большей частью поныкалась по норам. И я не знаю, не уверен, но вроде бы именно Цзинь Гуанъяо застрелил председателя Вэня по время задержания, что-то там у них вышло, фиг знает. При таком раскладе, им просто стало невыгодно, чтобы моё имя и всё с ним связанное всплыло в процессе… а у Вэнь Нина из-за того случая с арестом появилась определенная репутация, и всё так сошлось, одно к одному, так что он просто признал вину в обмен на сделку. Будь я тогда при трезвом рассудке, я бы, может, что-то и сделал с этим… но я, мягко говоря, был не в себе, а Лань Чжань… блядь, да он тупо утащил меня оттуда. А дальше… дальше уже Хуа-Хуа рассказал, как он там порядок наводил.       — Да уж, вовремя он объявился, как раз, чтобы переименовать это местечко в Призрачный Город!       — Действительно, очень вовремя. Знаешь, мне нравится, как ты там всё устроил. Серьёзно, стало лучше. И спокойнее. По крайней мере, на самих улицах.       — А есть с чем сравнивать?       — Смеёшься? Где бы я ещё доставал деньги для Вэнь Цин и своих собственных нужд? Я за ночь, бывало, по полмиллиона зашибал на одних только картах!.. в кости мне не так везёт, а жаль, там иногда такой банк бывал.       — Но сейчас-то ты вроде бы не нуждаешься в деньгах, зачем продолжать?       — Привычка. Помогает снять напряжение, а деньги лишними не бывают, вон, спроси хотя бы Хуа-Хуа. Мы, кстати, познакомились как раз из-за этого: в его заведениях хорошенько следят за посетителями и таких, как я, с хорошей памятью, вычисляют на раз. И впредь не пускают. Так что меня сначала выперли, поздравив с удачей и запретив появляться снова когда-либо, если ноги дороги, а затем сам «градоначальник» позвал назад с интересным предложением. Мне на самом деле плевать, столько процентов ему отдавать, мне просто нравится играть… тем более, на его деньги, с безлимитными ставками, пфф, да сам боженька велел!       — Плевать, да? Так может, одна пятая?       — Пошёл ты! Сам садись за стол за одну пятую!       — Я тебя сделаю, не напрягаясь.       — Спорим?       — Техасский холдем? Или на костях?       — Пфф, нет уж, засунь их себе задницу! Давай как мужики! Блек-джек!       И, внезапно замолчав, оба повернулись в сторону Ло Бинхэ.       — Что? — откликнулся тот, вмиг почувствовав себя крайне неловко под такими пристальными и многообещающими взглядами. Приятели будто прикидывали, с какого бока его лучше хватать.       — Даже не пытайся отмолчаться.       — Да, отмалчиваться — это фишка Хуа-Хуа, так что твой черёд!       — Нет, я так не думаю, — со смешком ответил Ло Бинхэ, делая глоток. И тут же предусмотрительно отступил от стойки, шагнув назад, пока в самом деле не сцапали.       — С хера ли?! — покачнувшись вместе со стулом, возмутился Вэй Усянь, которому дало в голову немного сильнее, чем нужно. Ему подливали оба.       — Ну, я тут послушал вас — и стало как-то стрёмно жаловаться на собственную жизнь. У меня таких историй нет.       — Кто тут жалуется, а?! Мы просто делимся мыслями. О том, что дерьмо случается.       — Да, — поддакнул Хуа Чэн. — Дерьмо имеет такое свойство. И тогда его приходится разгребать, чтобы не захлебнуться. Итак, в какой момент тебя окатило этим восхитительным продуктом человеческой жизнедеятельности?       — Давай, не стремайся, никто тебя судить не будет, все свои. Может, простебём немного. Но это от большой любви к тебе, не иначе!       — Заткнись, а?       — Он незатыкаемый, смирись.       — Ладно. С чего начать?       — Ты никогда не рассказывал про ту школу. И про отца.       — Про него я говорить не буду. А школа… — Ло Бинхэ вздохнул и сжал челюсти, смачно хрупнув кубиком льда. — Частная школа Цанцюн Шань, та, что с пансионом в горах.       — Ого! Да это же одна из четырех сильнейших школ в регионе! Хуа-Хуа правильно выразился, круче некуда. Туда непросто попасть.       Ло Бинхэ кивнул, вспоминая дурацкий вступительный тест, который длился чёрт знает сколько. Он попал туда посреди семестра, так что даже с оценками из обычной государственной школы смог пройти конкурс. Ну или просто его отец дал кому нужно на лапу. В то, что он смог справиться исключительно своими силами, Ло Бинхэ не слишком верил, спихнуть всё на банальную удачу было проще. Хотя он действительно старался.       — Мне не было и четырнадцати, когда объявился… этот. Моя мать тогда заболела, у нас не было денег на больницу, прачки, знаешь ли, не так много получают за свой каторжный труд, а всякие мои попытки немного заработать не всегда хорошо кончались. Несовершеннолетних мало куда берут, так ещё и обдирают без жалости, если вообще заплатят… Когда я, наплевав на всё, просто принес её на спине в неотложку, было поздно. Там она и скончалась.       — Я не знал, — тихо произнес Хуа Чэн, прикрывая глаз.       — Да чего уж, всё в прошлом, — Ло Бинхэ лишь махнул рукой и криво ухмыльнулся. — Дерьмо случается. Но прежде чем меня забрала какая-то мутная тётка из соц.службы, появились очень странные и ещё более мутные люди. В костюмах, на здоровенной тачке, важнее некуда, знаете, на гангстеров похожие.       — Папаша так круто заявил о себе?       — Не совсем, но около того. Этот с какого-то лысого хуя решил вспомнить о своём ублюдке именно тогда.       — Как ты о нём ласково!       — Ну, учитывая, что мы до сих пор не нашли общего языка, то да. Ласковее некуда. В этой школе народ был такой, все пальцы веером, декламируют стихи в прыжке через бревно и шедевр нарисуют ногой с разворота; я же дуб дубом и даже по-английски ни слова связать, — Ло Бинхэ вновь растянул губы в улыбке, только на этот раз печальной и такой меланхоличной, что защемило в груди. — Так что этот нанял мне учителя для внеклассных занятий…       «…прилежный ученик. Такое благоразумие в таком юном возрасте».       Он понимал, что отстает. Что ему нужно стараться — и нельзя возражать, уж точно не сейчас. Он должен взять всё, что может, учиться не потому что кто-то заставляет, а ради самого себя, чтобы никогда больше не пресмыкаться перед людьми за пару монет. Поэтому его отношение к дополнительным занятиям совсем не такое, как у других учеников. Он готов трудиться до кровавого пота. Так что да, он прилежный и послушный, даже если таит в сердце глубокие раны. И он потрясён до самого нутра этим холодным и оценивающим взглядом, каким его одарил учитель в первую встречу. Он испугался этих глаз…немножко. И подумал тогда, что за каждый промах его будут бить веером, который учитель крепко стискивал в руках. Учитель занимался своими делами во время их уроков и почти не обращал на ученика внимания, ничего не объясняя и лишь сложенным веером, как указкой, указывая на упражнения в учебниках. Он так мало понимал тогда, что все листы пестрели красным… Но однажды он случайно замечает, как удивительно тепло улыбается этот с виду безразличный и высокомерный человек, когда никто не смотрит. За всей этой сдержанностью и отчужденностью скрывается нечто большее, чем просто строгий наставник… Скрипит дверь, случайно, он вовсе не хотел. Однако слышит спокойное «Бинхэ, подойди», будто учитель изначально знал, что он стоит в коридоре. Он подходит, покорно опускает голову, готовясь выслушать, какой же он глупый и бездарный… «Выучи это», — учитель протягивает ему довольно толстую тетрадь с текстами, таблицами, схемами и множеством пояснений и памяток, выделенных красным. «Это основы. Поймешь это — начнёшь понимать и всё остальное». Он принимает эти пособия из рук учителя с величайшим изумлением. И вдруг понимает, что всё эти тесты и задания, будто призванные лишний раз доказать, насколько он никчемен, на самом деле были нужны учителю, чтобы понять, откуда начинать… Веер с хлопком разворачивается, выдергивая его из оцепенения. «Ну, чего застыл? Садись уже». — «Да…да, благодарю, учитель!» Он склоняет голову, прижав тетради к груди, в которой бешено стучит разволновавшееся сердце, пуская по всему телу волны тепла. Тетради, исписанные рукой учителя. Специально для него. Когда в последний раз кто-то, кроме матери, сделал что-то специально для него?.. Он не помнит.       «Этот ученик ждал учителя здесь и при виде него потерял голову от радости…»       Учитель засиживается с ним до ночи, помогая готовиться к экзаменам и заставляя говорить по-английски, чтобы он научился произносить все эти слова с непривычной «р». Ругается всякий раз и будто едва сдерживается, чтобы не залепить ему по губам корешком сборника сочинений. А рано утром покидает общежитие и уезжает в город, потому что у него есть и другая работа, связанная с его собственной учебой в университете, и другие ученики. Он не единственный занимает время учителя…к сожалению. И он не раз видел, как учителя забирает какой-то мужчина на мотоцикле: раздраженно пихает его в грудь шлемом, но держит его вещи, пока учитель надевает шлем; лихо газует с места, оставляя след задним колесом, но аккуратно выруливает за ворота… А ещё учитель бегает по утрам на пустом школьном стадионе. Когда никто не видит. Идея дурацкая, но он заводит будильник на полшестого утра, чтобы сделать то же самое. В первую минуту, завидев постороннего, учитель злится, но после…просто пробегает мимо. Он понимает это за разрешение и пристраивается позади, в то время как учитель немного замедляет темп, позволяя себя нагнать. А затем он слышит длинную фразу на всё том же ненавистном английском. Хотя учитель произносит все слова достаточно четко даже несмотря на бег, он всё равно с трудом понимает. «Ну?» — слышит он немного погодя. Запинаясь, он пытается повторить… ему нужен целый круг, чтобы кое-как сделать это — и заслужить лишь недовольный вздох в награду. Но даже это вызывает улыбку. Покончив с пробежкой, учитель вытирает пот полотенцем (в отличие от него, потянувшего футболку ко лбу), затем, окинув ученика взглядом, раздраженно цыкает: «Марш в душ. После придешь в мою комнату, продолжим. Если тебе настолько нечего делать, то заданий тебе явно недостаточно». — «Ха-а… д-да!.. через какое время?» — «Ты разве не слышал, что сказал этот учитель? Просто зайдёшь». Дверь и правда открыта. У него трясутся руки от волнения, потому что он впервые в комнате учителя. И, не подумав, что может стать ещё неудобнее, решает найти его, заглядывает за вторую дверь… Когда учитель выходит из ванной, он сидит за столом, стиснув коленями руки и опустив голову, пряча горящее от смущения лицо. Учитель, уже облачившийся в чистое, опять недовольно цыкает, и внезапно ему на голову падает полотенце. «Высуши волосы», — велит учитель. Он так торопился, что прибежал с мокрой головой. Кажется, учитель не заметил остального… зато он впервые замечает, насколько этот человек…красив. Высокий, изящный в своей строгости, с тонкой талией и длинными ногами, а его волосы так чувственно льнут к влажной коже… Он вздрагивает, когда включается фен — волосы учителя намного длиннее, чем его непослушная копна и сами по себе сохнут очень долго. После учитель принимается за его шевелюру. Попутно опять заставляя повторять слова, будь они неладны… Случившись вновь, это станет привычным. Бегать с учителем по утрам. И приходить заниматься к учителю в комнату, а не в пустую аудиторию. И хотя он больше не заглядывал в ванную, образ надолго сохранился в памяти — в подростковом возрасте непросто заставить себя забыть нечто подобное.       «Этот ученик приготовил кашу, может, учитель захочет попробовать?»       Последние несколько дней учитель выглядит особенно обеспокоенным, даже раздраженным. Как будто вот-вот свалится с простудой. Вскоре учитель и правда заболевает, директор Юэ Цинъюань сообщил об этом. И хотя очевидно, что учитель некоторое время не сможет с ним заниматься, он всё равно решает навестить его. Но перед этим отправляется на кухню, задействовав всё своё обаяние и хитрость, дабы добиться разрешения попользоваться ею. Когда человек болеет — ему нужно хорошо питаться, чтобы побыстрее выздороветь… За дверью комнаты учителя спорят на повышенных тонах. Вернее, слышно лишь один голос, который вовсю распекает учителя: «Я ведь говорил, чтобы ты никуда не ходил один, пока всё не выясню! Нет, всё-таки попёрся! Всё ещё думаешь, что это пустые угрозы глупой девицы?» — «Ну-ну, шиди Лю, всё же обошлось, зачем ты так?» — «На него напали! Отнесись к этому серьёзно, чёрт возьми!» Оказывается, навестить учителя решил не только он: в комнате тот самый мужчина на байке и сам директор Юэ. Последний и открывает ему дверь. Окидывает ученика снисходительным взглядом с ног до головы, уделив особенное внимание контейнерам в руках. Затем, посторонившись, с усмешкой оглашает: «Цинцю, к тебе ещё кое-кто пришёл». На его лбу, наверное, можно изжарить яичницу, он неловко мнется на пороге комнаты, пока не слышит привычное: «Бинхэ, подойди». Учитель сухо кашляет, и он тут же вскидывает голову, делая шаг вперед. Наверное, его всё-таки продуло на том байке…только вот почему у него рука перебинтована?.. Мужчина с родинкой под глазом недовольно фыркает, будто не в силах больше выносить этот цирк. Слышно, как директор Юэ разговаривает с ним в коридоре: «Разберись, пока этим не занялся я». — «Конечно». Учитель снова кашляет, указывая на свой стол: «В верхнем ящике, сегодня пришло по почте. Возьми». Он выполняет указания и вскрывает большой конверт, внутри сертификат в рамочке, где вверху крупными буквами идет «TOEFL». «Это ученик… я… я сдал?!» — «Ты справился, Бинхэ. Теперь веришь? Этот учитель не ошибся в тебе». Он почему-то так счастлив, что едва может сдерживать себя, настолько, что подскочил бы и обнял учителя, несмотря на то, что тот болен и в постели. «Может, учитель голоден?» Не сразу, но учитель соглашается, и он тут же кидается к контейнерам. Еда в них всё ещё горячая, он приготовил это меньше получаса назад. Лицо учителя такое красное под маской: из-за лихорадки, из-за пара, который поднимается от каши, такое разморенное и мягкое, блестящее, как рисинки в ложке, что он не может оторвать взгляда. Опять. Он умеет готовить, умеет заботиться о самом себе — но впервые делает это для кого-то ещё. Захотелось. Захотелось позаботиться, сделать приятное…заслужить похвалу ещё и ещё. «Весьма неплохо», — одно лишь это наполняет его такой щенячьей радостью, что будь у него хвост — бешено стегал бы из стороны в сторону. «Учитель, если вам понравилось, я мог бы…хоть каждый день!..» Ведь учитель иногда возвращается из города так поздно, что столовая уже закрыта. Вскоре в комнате учителя появится портативная плитка и кое-какая утварь, а учитель будет приносить продукты, дабы этот маленький надоеда приготовил ужин. А затем он узнает, что произошло и почему этот «шиди Лю» был так зол, а директор Юэ — обеспокоен. Узнает, что у учителя проблемы с некоторыми учениками, и особенной с той, самой развязной, из иностранных студенток, постоянно ко всем цепляющейся, той, с колокольчиками в волосах, которая уже однажды устроила беспорядки, а теперь решила поквитаться с учителем, остановившим её…       «Тебе здесь не место. Отправишься по доброй воле, или…?»       Он и не заметил, как быстро пролетело время. Как вырос. Учителю теперь приходится задирать руку, чтобы врезать веером по макушке, если ученик вновь ведет себя непозволительно. Но, признаться, он иногда специально — ему нравится дразнить учителя. Он пока не может признаться, выразить словами, но… ему нравится и сам учитель. Это настолько очевидно, что становится заметно для окружающих. Становится… проблемой. Он не против даже просто молча сидеть, пока учитель занимается своими делами, и рад, если тот позволяет помочь, например, отсортировать бумаги или составить список. Навещает учителя во время каникул в городе, продолжает готовить для учителя еду, ему можно даже звонить и писать учителю. Он столько времени проводит подле учителя, что его сосед по комнате, Мин Фань, который прежде частенько издевался над ним, даже начал плеваться, что он хвостом таскается за учителем: «Ты прямо как собака». Прицепился, хотя учитель лишь временный преподаватель и вообще, живет тут только потому, что дружит с директором… И ревность душит его, даже если учитель всего лишь похвалит кого-то, кроме него. Так что, когда ему приходится отвечать на вопрос, что же дальше, он без колебаний заявляет, что собирается в университет учителя — за что опять получает едва ощутимый удар по макушке. Учитель с горькой усмешкой качает головой и предлагает подумать ещё, передавая рекламные проспекты. Вот только…они на английском. Они все — о заграничных университетах. «Зачем мне куда-то уезжать? Я хотел бы остаться с учителем!» — «Как раз поэтому. Ты не можешь». — «Почему?! Я недостаточно хорош?!» Учитель вновь тяжело вздыхает и отводит взгляд, до скрипа лаковых дощечек стискивая сложенный веер обеими руками. «Дело не в этом. Ты ведь хотел стать сильным и независимым, неважно, что для этого придется преодолеть. Уже забыл?» — «Нет, но!..» — «Твой отец согласен. Давай закончим на этом». Он ещё не понимает, что был намёк, мягкий отказ, что так учитель сообщил, что их уроки на том закончились. Что это конец. Он осознает это после того, как поругается с отцом, соберёт кое-какие ценные вещи и документы и уйдёт из дома. Ему есть, куда пойти, он в этом уверен — и он ещё никогда так не ошибался. «Что ты здесь забыл, Ло Бинхэ?» — раздается пронизанный холодом голос учителя из видеофона. «Ты не можешь остаться. Тебе лучше уйти». — «Но, учитель, пожалуйста!.. Дайте мне объяснить!..» Он набирает код квартиры снова и снова, но ему никто не отвечает. И ощущение такое, будто сорвался со скалы, падает и за спиной лишь пустота. Он стоит там, как дурак…очень упорный дурак — или как очень преданная собака, которая будет ждать хозяина у крыльца столько, сколько потребуется, не осознавая, что её выгнали прочь. Затемно за ним приезжает отцовский племянник и привозит назад, в тот огромный, как дворец, дом, который ему совсем не дом. Президент Тяньлан встречает сына в холле, с деланным равнодушием восседая банкетке и листая какие-то документы. И, не поднимая головы, саркастично интересуется: «Убедился? Никому ты там не нужен». А он, на беду свою, слишком взбешен, чтобы уловить в этих словах злую иронию, ведь мужчина насмешничает над самим собой. Ведь они оба оказались… не нужны. Не нужны тем, кто нужен им. Президент Тяньлан никогда нормально не разговаривал со своим сыном, потому что при взгляде на его лицо не мог выдавить ни слова — тот слишком похож на свою мать. Кроме глаз. Глаза — его, и они сейчас полны таким же бешенством, как и его семнадцать лет назад. «Это ты! Ты заставил его!..» Этот безнадежно одинокий вопреки всему богатству, власти, положению и привлекательности мужчина смеется: «Я заставил — что? Отказаться от тебя? Или от денег? Думаешь, мне не всё равно?» — «Думаю, это не твоё дело!» — «Так что ж ты на меня кричишь, а не колотишь в его дверь?..» Он замахивается, но двоюродный братец, во всем покорный воле его отца, быстрее. Захват у него железный, сильный, душит, точно питон, не вырваться. Да и клинок, сокрытый в трости отца, тоже невероятно быстр — кончик упирается точно между глаз, едва не поранив. «Для начала, щенок, заточи себе зубы, чтобы было, чем огрызаться. Ты сделаешь, как сказано, — или отправишься на ту свалку, с которой я тебя подобрал. Поверь, так лучше для тебя же, иначе я даже пальцем не шевельнул бы». — «Ты пожалеешь!..» — «Ну давай посмотрим, чем ты сможешь мне ответить». О, они разбудили демона, вне всяких сомнений…       «Кажется, учитель совсем не рад видеть меня. Этот ученик слегка огорчён».       Назло всему, он возвращается быстрее, чем ожидалось. И со всей наглостью, что имеет, переступает порог этого дворца, отвечая на поставленный вопрос вопросом, а сможет ли дражайший родитель как-то ему воспрепятствовать? Это дом оформлен как корпоративное имущество, а значит — его по праву. И потом, разве президенту не всё равно? После такого президент Тяньлан адресует полный недовольства и возмущения взгляд седовласому мужчине за его спиной, что выглядит гораздо старше своего возраста. Человеку, коему было поручено присматривать за его сыном в другой стране. Который присматривал за ним с самого начала, именно он отыскал мальчишку и был им искусан при попытке запихнуть в машину. Этот мелкий непокорный демон не должен был даже знать о его существовании, в школе лишь учитель Шэнь догадался, что новый дворник в общежитии — совсем не дворник, а матерый профессионал с военной подготовкой и квалификацией наемного убийцы. А теперь нянька сменил приоритеты — и сторону. Причем, старика Мэнмо поставили перед выбором сразу же, ибо мальчишка подошел к нему в аэропорту со словами: «Что ж вы без таблички, уважаемый? А если бы я вас не заметил?». Старик многому обучил его. Обида и злость порой являются лучшим стимулом, чтобы впечатлить кого-то. Назло. В такие моменты всё всегда делается назло кому-то. Отцу, что решил за него. Учителю, что отринул. И всем, кто когда-либо смеялся над ним!.. К чёрту колледж! К черту детскую невинность и наивность! Учитель хотел, чтобы он стал сильным и независимым? Что ж, он станет!.. он сделает всё, чтобы возвыситься! И если придется, возьмёт это силой! Дальнейшее очевидно. Как и то, оно несколько выходит из-под контроля. Потому что он хотел увидеть учителя так же сильно, как злился него, не переставал думать о нём ни на минуту, всё задаваясь вопросом, почему же. Почему учитель так резко оттолкнул его? Что он сделал не так? И он оказался не готов к тому, чтобы увидеть своего учителя, смеющегося в компании других людей, других учеников, как ни в чём не бывало. Не смог унять гнев, когда учитель при одном только звуке его голоса поменялся в лице, точно увидел призрак. Он жалеет, что решил встретиться с ним на нейтральной территории, а не вломился к учителю домой — тогда учителю некуда было бы бежать. Хотя у того в глазах такая тень, что кажется, выпрыгнул бы и в окно… Это ничуть не помогает. Всё выходит совсем не так, как он себе представлял… нет, практически летит к чертям!.. и с каждым его необдуманным действием, продиктованным обидой и сиюминутным гневом, становится лишь хуже. Настолько, что превращается в банальное «ты сделал больно мне — я сделаю больно тебе». Что угодно, лишь бы учитель не был таким…равнодушным. Не игнорировал его, как в тот день.       «Перестань, это не имеет смысла. Я сдамся добровольно».       Кажется нереальным, будто происходящее всего лишь глупое, очевидное недоразумение… У него в голове ни единой мысли, одна лишь липкая паника, выступающая холодным потом, но он старается держать лицо и не выдать себя. Смотрит во все глаза, как этот старик вместе с несколькими детективами и офицерами проходит через весь банкетный зал и во всеуслышание заявляет, что у него ордер на арест некоего Шэнь Цинцю. Специально громко и так неприятно улыбаясь, что нет сомнений — ему доставляет удовольствие так издеваться над людьми, так позорить их. Эта скотина наслаждается своей победой, своей властью и чужой беспомощностью, ведь притащился прямо сюда… вылез ради этого из кабинета начальника полиции. Не получится в двух слова выразить, откуда в этом человеке столько ненависти и презрения к Шэнь Цинцю, ведь тот ему ничего не сделал. Но причины есть, и они довольно приземлённые. В конце концов, он старой закалки и многое не способен принять, а уж когда его дочери предпочитают мужчину… так что в прошлом этого, с позволения сказать, «учителя» он покопался с большим удовольствием. Лю Цингэ, сегодня в парадном мундире по случаю торжества, вырывает у главы департамента бумажку и, едва ли пробежав глазами, возмущенно выпаливает: «Что за хрень! Большей чуши придумать не могли?». А Юэ Цинъюань, стоящий по другую сторону от окаменевшего учителя, перехватывает руку офицера, что уже потянулся к тому с наручниками. И он невольно делает шаг вперёд, рот сам собой приоткрывается. Потому что учитель переводит взгляд на своего бывшего ученика, безошибочно найдя его среди гостей. Учитель смотрит на него всего секунду, а ему уже хочется вопить во всё горло «Это не я! Я тут ни при чём!». Он догадывается, почему учитель винит именно его, и остро сожалеет обо всём, что сказал и сделал с момента своего возвращения. Чёрт возьми, почему он не в состоянии себя контролировать, почему хочет как лучше — но всё становится только хуже? С тяжелым вздохом, учитель касается раскрытой ладонью груди Юэ Цинъюаня, безмолвно прося остановиться, затем говорит: «Успокойтесь. Что бы вы сейчас не сказали, это не возымеет значения. Я пойду добровольно». И…протягивает руки. Кажется, можно видеть, как воздух вокруг Лю Цингэ вскипает, во взгляде Юэ Цинъюаня столько ярости, что к нему подходить страшно. Но они подчиняются решению учителя. И он, тяжело дыша от бессильной злости, точно также молча наблюдает эту безобразную сцену. Как этот старый козёл хватает его учителя за запястье и грубо заворачивает руку за спину, защелкивая один стальной браслет. Затем второй. Учитель чуть нагибается вперед, стараясь ослабить давление, склоняет голову, тонкие брови хмурятся, и лицо едва заметно кривится от боли — слишком туго. Однако учитель остается спокойным даже несмотря на десятки, сотни любопытных взглядов, перешептывания и усмешки… Сохраняет свою бесстрастную маску, слушая, в чём его обвиняют. А у него волосы встают дыбом. Какое жестокое обращение? Какое хранение запрещенных веществ? Учитель даже лекарств от головной боли не принимал! Какие взятки и подлог, учитель никогда ни в чём таком не был замешан! Откуда вообще могли взяться обвинения в подделке личностных данных? И как у них вообще язык повернулся заявить, что его учитель замешан в убийстве?.. Они что, совсем с ума посходили, просто взяли и пробежались по уголовному кодексу, выписав самые интересные статьи?! Всего одна бумажка, всего пара слов… ну ладно, очень много слов!.. всего один момент — и репутация учителя разрушена в пыль. Он в ужасе и не знает, что делать, даже двинуться с места не может. «Цинцю!» — будто гром, раздается властный окрик Лю Цингэ. — «Всё это бред собачий! Не смей ничего говорить! Просто подожди, я вытащу тебя!»       «Не желаешь ни говорить со мной, ни даже смотреть на меня? Считаешь, что я грязный?»       Он наведывается в центральный изолятор. Глупый поступок, вместо того, чтобы отправиться к главе департамента и повырывать ему руки-ноги, или как-то решить проблему, как это делали другие, он кидается к учителю. Как всегда, не думая. И ладони горят, натертые о прутья решетки, которую он едва не погнул со злости, потому что учитель…молчал. Сколько же в нём гордости!.. а он так хотел, чтобы его попросили!.. он бы сделал что угодно! Он бы щёлкнул пальцами — и адвокаты компании отца разнесли бы все обвинения в газовую взвесь! Но нет, это краткое свидание заканчивается полным крахом. А затем учитель вдруг оказывается у него дома. Он на секунду вне себя от счастья, а затем столь же быстро падает в бездну отчаянья — потому что учитель пришел не к нему. Учитель пришел к его отцу. Подумать только, даже обвинив его в своем аресте, выяснять отношения учитель пришел к его отцу! Это что, шутка?! Он не знает, о чём они говорили, ему нет до того дела, однако учитель выходит из кабинета отца, полыхая тихим, опасным гневом. Учитель выдирает из рук отцовского племянника свой пиджак и вкрадчиво сообщает, что после того, что тот сделал, больше не желает видеть эту змеиную физиономию. И провожать учителя не нужно. Но к нему ведь это не относится, верно?.. так что он догоняет учителя на перекрестке. Вспоминая после этот эпизод, он признает, что вел себя как сумасшедший. И что за помешательство на него нашло? В голове совершенно помутилось. Тот факт, что учитель пришел к его отцу — к его отцу, не к нему!.. — совершенно сорвал ему тормоза. Он хотел просто поговорить, хотел объясниться, наконец, — но лишь вновь накричал на учителя. Прямо посреди улицы. И даже то немногое, что учитель говорил в ответ, будто пролетало мимо ушей. Он опомнился, только когда учитель с перекошенным лицом бросился к нему… крепко схватил за ворот и вытолкнул с проезжей части, заняв его место и приняв удар на себя. Он до сих пор отчетливо помнит визг тормозов и звук сминаемого металла, ломающихся костей… Ещё только-только начинало темнеть, иначе он заметил бы свет фар. Заметил бы быстро приближающийся автомобиль, не вышагнул бы столь опрометчиво на проезжую часть. Наверное… он не знает. Потому что истеричного звука клаксона он не слышал.       «Я… я так ошибался, учитель… На самом деле, я… я знаю, что кругом неправ».       Это ужасно. То, что учитель лежит там, неподвижный, спящий… будто мёртвый. Лишь изломанные линии на мониторах да свистящий звук наноса, доставляющий кислород в его лёгкие, свидетельствуют о том, что учитель жив. Ещё жив. Только никак не очнется. Он приходит в палату каждый день, ночует здесь, в ожидании чуда, уже пятую неделю подряд. Когда его попытались выгнать — он просто воспользовался деньгами и связями отцовской корпорации, переведя учителя в другую больницу. И уже сам запретил пускать к учителю посторонних, коими считались абсолютно все. Лишь врача прихватил с собой, потому что лучше никого не нашел. Но лекарь — не бог, поднять человека из комы щелчком пальцем не может. Отец, появившись как-то раз, обозрел эту двусмысленную картину сквозь стекло, качнулся с пятки на носок и удрученно хмыкнул. «Подумать только, обозвал меня избалованным обиженным на весь мир ребёнком!.. Разве я похож?» Племянничек молчит, машинально нервно обдирая чешуйки шелушащейся кожи с предплечий. А он внезапно, будто почувствовав чужое присутствие, поднимается на ноги и оборачивается, не отпуская безжизненной руки учителя. Встречается взглядом с отцом. И — чудо произошло. Потому что президент Тяньлан смотрит прямо на сына, не отводя взгляда, долго, дольше, чем всё разы до этого, вместе взятые. «И почему любить так трудно?.. ха-а-а… но, может, несмотря на столь скверный конец, у нас с ней получилось что-то… хорошее?..». Племянничек вскидывает лицо, недоверчиво и даже потрясённо глядя на мужчину, чей голос столь предательски дрогнул. Он выходит в коридор. «Что? Снова будешь чинить неприятности?» — «Да нет, что мне, заняться больше нечем?.. делай, что хочешь…» — «Стой! О чём…о чём вы тогда говорили?!» — «Почему бы тебе у него не спросить, мм?» Он тут же оборачивается на безудержные вопли аппаратов. Будто в насмешку, стоило ему отойти, отставить учителя одного — и тот открыл глаза. А поскольку никого рядом не было, и позвать он никого не мог, потому как трубка во рту, а некая зараза слишком далеко положила пульт, учитель просто содрал с себя все датчики, до которых дотянулся целой рукой, — и половина персонала больницы тут же прискакала на зов.       «Ло Бинхэ, помолчи и послушай!»       Он, конечно, заслужил, чтобы первые слова, сказанные ему учителем, были такими злыми: «Желаю видеть тебя как можно реже. В идеале — никогда». Но всё равно, больно. Хотя это желание выполнить проще всего, ему оно отнюдь непросто дается. Он успел обидеть многих, пока предавался буйству собственных обид, настроить против себя и стать чуть ли не врагом номер один для всех близких учителя, дошло до того, что Лю Цингэ на полном серьёзе собрался штурмом брать клинику, объявив это операцией по спасению заложника, и не приди учитель в сознание, итог был бы печальным. И теперь вот страдает, ведь всё — бессмысленно. Неважно, как высоко он заберётся, насколько влиятельным станет, нет способа заполучить учителя, ведь учитель всё равно выберет их… вот бы у учителя тоже никого больше не было!.. Увидев его в столь плачевном состоянии, буквально в шаге от помешательства от безысходности, даже Юэ Цинъюань решил заступиться, мягко укорив учителя. Хотя он не совсем понял, что тот имел в виду: «Сяо Цзю, ты смог простить самого жестокого и беспринципного человека, которого знал — себя, смог простить меня, но не можешь простить глупого запутавшегося ребёнка?» — «О, не начинай! Ещё раз упомянешь это имя — я точно вышагну в окно!» И хотя учитель зло хмурится, директор Юэ тихо смеется. «Так в чём же дело?» — «Тогда мне было нечего ему сказать». — «Знаешь, мог бы выразиться как-то мягче…» — «Может, тогда я тоже был немного зол… всякому терпению есть предел, в конце концов!» А затем учитель замечает его, стоящего у дверей палаты, которая больше походит на президентский номер в отеле, чем на больничную палату, и опять меняется в лице. Скоро из руки учителя вынут все пластины и винты, и у него не останется никаких причин его удерживать. Правда сказать, их уже давно нет… Учитель провёл в больнице много времени, считая продолжительную кому и столь же длительный и болезненный процесс реабилитации после неё. «Бинхэ, подойди!» Он делает шаг чисто рефлекторно, на эти слова, произнесенные этим голосом, у него безусловная реакция. «Учитель, я…» — «Замолчи и сядь! Ты довольно наговорил, теперь будешь слушать!» Он покорно плюхается на опустевший стул. На коленях учителя какой-то конверт для бумаг. «Возьми», — велит учитель, и он послушно берёт конверт в руки. «Знаешь, больше всего меня расстраивает, когда ты называешь себя никому не нужным, нежеланным ребёнком». — «Что учитель…» — «Молчишь и изучаешь содержимое папки! И слушаешь! Несносный мальчишка, ну в самом же деле!.. Ведешь себя, будто неразумный зверёныш!» — «Может, я и зверёныш, но только учитель может…» — «Бинхэ!» Учитель по привычке замахивается, не подумав, что планшет тяжелее его изящного легкого веера и что рука работает от силы процентов на сорок. Пластины сильно мешают подвижности. Скорее бы их уже убрали… вместе с ними удалят и шрамы, изрезавшие светлую кожу учителя, точно лозы, толстыми красными жгутами, такие жуткие… то столкновение оставило шрамы всем. Безвольное тело учителя, лежащее в россыпи стекла, неестественно выгнутое, и кровяной ореол вокруг него до сих пор являются ему кошмарах — в них он не может добраться до учителя, как не старайся. Он, умолкая, потрошит конверт. Ему плевать, но для учителя все эти копии документов и фотографии, кажется, важны, так что он читает. Их немного, на него не нашлось даже бумаг на усыновление, ведь его мать просто подобрала его на улице…приняла с рук раненой женщины, которая заклинала позаботиться о нём. Но что с того?.. не это вышибает из него слезу. Настоящую, не притворную, коими он выбивал себе прощение и право быть здесь, давя на жалость. Просто учитель, в той же манере, как когда-то вёл урок, рассказывает ему о его биологической матери, что сумел выяснить об этом кусочке глубоко зарытого прошлого, и о своих собственных соображениях. О том, насколько же сильной, непреклонной и самоотверженной должна была быть женщина, давшая ему жизнь — и защитившая ценой своей собственной, и как глупо и бессовестно полагать, будто она была настолько бессердечной, что отвергла собственное дитя. И о своих чувствах, впервые. Монолог выходит длинный. Последней из конверта выпадает нефритовая подвеска с порванным шнурком. Единственное, что у него было своего, единственное, что осталось от матери. «Откуда она у учителя?.. я думал, что потерял её… Я знал, что это учитель тогда окатил нас водой, учитель был в том кабинете на втором этаже… ты носил её всё это время?» — «Если честно, я просто забыл, куда её положил». Обычно невозмутимое лицо учителя покрывается легким румянцем. «Впредь не теряй. И не смей говорить, что никто никогда не захочет быть с тобой». Он кивает, крепко стискивая подвеску в кулаке. Ещё далеко до понимания, далеко не всё разрешилось одним лишь разговором, но почему-то…легче. Чуть позже он осознает, что если бы учитель не сделал этого, не поговорил с ним так открыто, они бы никогда не сошлись, потому что он бы так — не смог. Но тогда ему просто стало легко и спокойно. Как в прошлом, в комнате учителя, когда он просто сидел рядом, сложив руки на коленях, и наблюдал за учителем исподтишка. Он опускает глаза, вытирая лицо тыльной стороной ладони, совсем как ребёнок, случайно цепляет взглядом пару строчек текста на планшете… Разговор давно окончен, и повисшее молчание удручает, его очередь делать шаг навстречу, а потому: «Что читает учитель?» — «Всякую ерунду…» — учитель тут же стыдливо гасит экран. Ещё бы, что бы его, да застукали за чтением низкопробных гаремных романчиков?.. «Давай закончим на этом», — говорит учитель, снимая очки и заглядывая ему в глаза. Он невольно обмирает от этих слов, словно холодной водой окатили. «…Я имел в виду, что хочу отдохнуть! Не воображай себе лишнего! Завтра операция, если помнишь». — «Да, учитель». Он послушно поднимается на ноги. Даже если нужно уйти, даже если его вновь выгоняют… «Можно навестить учителя завтра, после операции?» — спрашивает он. Учитель откидывается на подушки, прикрывая глаза. «Можно. Более того, если этот учитель не увидит тебя у своей постели, он будет… я буду сильно обижен!» Он опять делает, не подумав, слишком резко склонившись, такой неловкий поцелуй, что они стукнулись зубами — и он всё-таки получает по плечу. Учитель пытается его оттолкнуть, но как-то неубедительно, силы всё-таки неравны. Учителю достаточно закричать или нажать кнопку на пульте кровати, чтобы вызвать помощь, однако он не издает ни звука и лишь судорожно стискивает пластиковую штуковину взмокшей ладонью. И шипит сквозь стиснутые зубы, пытаясь не пустить чужой язык в свой рот: «Что ты… как животное… Бинхэ!!»