Вопросы и ответы

      Ночь опускалась на пустыню. День разливался кровавыми лучами заката, и окровавленный песок и камни ярко блестели в них. Тяжёлая осада отзывалась усталостью даже в среде немёртвых, и крайний бой поставил их перед безжалостным осознанием: оборона сломлена, и Жизнь торжествует над Смертью.       Консул обходил линию укреплений, как всегда инспектируя её и осматривая новые бреши, нанесённые оружием и магией. Тела павших общей кучей лежали на подступах. Эльфы и люди, некогда живые и шагнувшие за грань — все встретили свою окончательную смерть именно здесь, и было в этом что-то красивое и ироничное. Консул покачал головой, глядя на мрачную картину, продолжая обход.       Их осталось так мало. Выжившие из Канмандега и Йедии отступили вглубь пустыни, чтобы усилить оборону Чаррадаша, но упорству эльфов и людей можно было лишь позавидовать. В этот раз они хорошо подготовились, и даже безжалостная пустыня не смогла сломить их. Они стояли и наступали, и Атратин понимал: немёртвым не выстоять.       По пустым, тихим, частично разбитым улицам он возвращался в свой дом. Горечь сжимала небьющееся сердце, и консул не сдержал тоскливой усмешки. Его родина, его вотчина конала в агонии у него на глазах, и он ничего не мог сделать с этим — лишь разделить её. Стоять во главе тех, кто доверили ему своё существование, и если такова судьба — пасть вместе с ними раз и навсегда.       Страха не было, но было лишь печальное принятие. Некроманты всегда жили мирно, сохраняя нейтралитет и не провоцируя конфликты. Были жертвой чужой агрессии, костью в горле, от которой так упорно и отчаянно пытались избавиться те, кто боялись их и даже не пытались понять. И вот теперь...       Темнота рабочего кабинета встречает его печальной скорбью. Не было страха, но было сожаление. Всё, что он любил, его родина и послушники, живущие под его началом, его надежды и место, что приняло его — всё должно было быть уничтожено, и он больше ничего не мог сделать, чтобы не допустить этого. Лишь пасть вместе с ними, оставив на поругание живым мёртвые руины и тела. Такова, значит, была судьба изгнанников и еретиков?       Он усмехнулся, прикрыв глаза. Почувствовал за спиной бесшумное присутствие — Луве как всегда была рядом. До последнего сопровождала его, отказавшись бросить даже тогда, когда стало понятно, что это конец.       Луве... Такая же изгнанница и «еретичка». «Тёмная лживая тварь», «мерзкая демоница», совращающая душу и продающая её своему тёмному владыке. Избравшая его ещё в те далёкие дни, когда он был жив, и верно следующая за ним до этого мгновения. Дэва, назвавшаяся именем «Любовь» и отдавшая Атратину самое дорогое, что у неё было — ему действительно было жаль, что всё закончится именно так, и Луве останется одна на руинах мёртвого города, прижимая к груди то, что останется от его тела. — Чаррадаш падёт, — его тихий голос растёкся по тишине кабинета, нарушая звенящее молчание.       Пугающее затишье, когда не слышно даже завывания ветра в пустыне, словно какая-то ужасная магия поглотила все звуки. Отгремело тяжёлое сражение, и вот-вот должно было загреметь следующее — а между ними это мучительное молчание, дарующее ложную надежду и передышку.       Бархат ночи укутал пустыню, опустился на руины и изувеченные тела мёртвых. Прятал кровавые реки, что жадно испивал песок, да обломки оружия и плоти. Ночь дарила надежду не менее ложную на то, что новое утро принесёт долгожданное облегчение и избавление. Ведь так могло быть где угодно, но только не в пустыне. С кем угодно, но только не с немёртвыми, которым даже в собственном доме были не рады. — Это сражение будет последним.       В голосе консула Атратина не было ни печали, ни страха — лишь данность. За более чем пятьсот лет существования многие вещи воспринимаются гораздо спокойнее и проще, а Сервилий как никто знает, что всему всегда приходит свой конец. И он спокойным шагом выходит из кабинета, шагая по пустынному коридору своего дома, и выходит в любимый сад, чтобы в последний раз побыть в нём. Держит ровно и уверенно спину, и спокойная сила всё также волнами расходится от него. Что ж, время пришло. — Не ходи! — она как всегда следует за ним и появляется из-за его плеча, и обжигающе-горячие пальцы в отчаянии хватают ледяную руку. — Они всё равно все уже мертвы — зачем тебе оставаться здесь? Давай сбежим! — с таким же отчаянием она смотрит на него полными искреннего страха глазами и напоминает Сервилию напуганного ребёнка, а не древнего могучего духа.       Он улыбается ей — так, как не улыбается никому. Его холодные глаза горят тихим огнём, будто он снова жив, и кончики пальцев едва касаются мягкой щеки. Она знает даже лучше него самого, что это конец, как и знает, что он никогда не поддастся её искушению. — Ты помнишь, почему мы бежали? — смотрит прямо в глаза, видя в них страх, боль и подступающие слёзы. — Помнишь, из-за чего и ради чего всё это было?       Консул отвёл взгляд, бросив его куда-то вдаль, не то вглубь сада, не то на чёрный траурный бархат неба. Красивое лицо его сделалось одновременно печальным и безмятежным, и он приподнял уголки губ вверх. — Если нас уничтожат, это будет означать лишь то, что у таких, как мы, больше не будет надежды. Нас перебьют как крыс или запрут в клетки догматов. Нам не оставят выбора. Нам не оставят ничего. Мы вновь превратимся в еретиков. Мы вновь будем одиноки. Я не могу всё бросить, Луве. Я не могу уйти — ни с тобой, ни вообще. В конце концов, я тоже мёртв — мне нечего терять.       Он почувствовал, как Луве крепче сжала его руку. Она закусила губу, пытаясь сдержать слёзы, не моргая глядя в спокойное лицо Атратина. В конце концов вздохнула и тихо прильнула к нему, обнимая за руку и кладя щёку на мужское плечо. — Атефек... — длительное молчание нарушил её негромкий шёпот, и Сервилий удивлённо опустил глаза на печальное, но уверенное женское лицо. — Когда-то давно ты спрашивал, какое моё истинное имя, — не отрывая глаз от точки перед собой, всё также негромко произнесла она. — Так вот, другие дэвы знают меня под именем Атефек. — Что оно означает? — Атратин в признательности прикрыл глаза, спросив осторожно, и дэва поджала дрогнувшие губы. — «Привязанность», — ещё тише ответила она после небольшой паузы. — Многие из-за этого сочувствовали мне и насмехались надо мной. — Я благодарен тебе, — консул осторожно привлёк к себе хрупкое женское тело, целуя пепельную макушку, обжигая холодным дыханием горячую кожу.       Он знал, что ни дэвы, ни ашуры не открывают смертным свои истинные имена, называясь именами, собственно, смертных. Сказать своё имя, значит, проявить неслыханное доверие, и то, что Луве открылась ему сейчас... — Я останусь с тобой до конца, — она крепко обняла его, спрятав лицо на его груди. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы тебе помочь. А если я буду бессильна... Обещаю, я не отведу глаз и буду смотреть, как бы больно мне ни было. Ты навсегда останешься в моей памяти, и я отдам тебе дань уважения... за всё, что ты сделал для всех нас. И для меня, Хюгеред.       Он улыбнулся — печально и горько. Прижал в ответ дэву, что когда-то давно сама выбрала его своим спутником, гладя её по обнажённым плечам. Она единственная помнила его собственное настоящее имя, называя его только им одним, игнорируя имя новое. Для неё он всегда продолжал оставаться юношей Хюгередом — что ж, теперь пришло время ему умереть окончательно.       Как и консулу Публию Сервилию Атратину.