Вопросы и ответы

      О своём отце, светлейшем герцоге Солквеике, Дуики вспоминает нечасто. Теперь уже нечасто — так будет правильнее и точнее сказать. В конце концов, со смерти его проходит десяток столетий, и даже самому длительному трауру за такое количество лет приходит время закончиться.       Память, впрочем, удивительная штука. Многое она стирает временем и налётом других воспоминаний, предавая даже некогда важные образы забвению. Не только события падают, бессильные, перед её безжалостностью; лица и силуэты живых фигур тоже остаются в далёком прошлом.       Скорее всё-таки к счастью, образ отца не покинул память Дуики полностью. Однако он, словно старое древнее полотно, потёрся и потускнел, части его выцвели и повредились, не подлежа восстановлению. Так, закрывая глаза, Дуики с трудом мог восстановить перед ними строгий благородный лик родителя, и почти не мог вспомнить звучание его речи.       Поначалу это пугало. Но со временем Дуики примирился с данностью — время безжалостно стирает из памяти тех, кто ушёл. Даже самых родных и близких... Тем более что с отцом они, вообще-то, никогда не были родными и близкими.       Иногда того вовсе казалось, что вместе их связывает только кровь. Даже внешнего сходства у отца и сына практически не было — Дуики почти всем пошёл в мать, и глядя на него, светлейший герцог снова и снова разбивал себе сердце, видя родные и любимые черты ушедшей супруги.       Дуики, вообще-то, мог только догадываться, как это, должно быть, на самом деле было больно.       Собственно, из-за этого отец старался держаться от него в стороне. Как бы Дуики ни силился вспомнить, ни одного случая, чтобы родитель был ласков и приветлив с ним, припомнить он не мог. Вероятней всего, что и не было никогда таких моментов.       В глубокой-глубокой юности молодого виконта это злило. Обижало, доставляло боль и непонимание. И злило. Это была не его вина, что мать умерла, но он был всего лишь ребёнком — ребёнком, нуждавшимся во внимании и участии родного отца, а не многочисленных слуг и учителей, обучающих наследника древнейшего рода уму-разуму.       Со временем, впрочем, он привык и смирился. И тогда отец наконец-то вспомнил о нём. Не как о сыне, правда, скорее, как о партнёре, преемнике, которому однажды доведётся занять его место. И вот тогда светлейший герцог снизошёл и стал лично обучать своего отпрыска. И то, вероятно, лишь потому, что знал, что никто лучше него самого не справится с этой задачей — иначе и тогда бы он нанял соответствующих учителей.       Отец и взаимодействуя с сыном держался от него отстранённо. Дуики чувствовал эту незримую стену, которой тот отгородился от него. Воспринимал и вправду скорее как партнёра, а не сына, и в глубине души Дуики злился ещё больше, чем в детстве.       Наверно потому, что ему от этого было в разы больнее.       Это было парадоксально и очень глупо. Но несмотря на холод своего отца, Дуики до последнего продолжал тянуться к нему. Он не испытывал ненависти или пренебрежения — лишь глубокое уважение и тоскливую привязанность к тому, кто дал ему жизнь. Даром, конечно, что сам родитель при этом был оплотом равнодушия и пренебрежения.       Дуики злился — в первую очередь на себя. В конце концов, он смирился и примирился с тем, что никогда не сможет стать для равнодушного отца таким же равнодушным сыном. Как иронично было то, что светлейший герцог осознал это только на пороге собственной смерти!..       Закрывая глаза, Дуики почти не может воссоздать внешний облик своего отца. Но он отчётливо помнит все те эмоции и чувства, что родитель вызывал в нём. Они по-прежнему ярко горят благодарностью и безмерным уважением.       И откликаются отголосками тупой боли, которую ему, очевидно, никогда не суждено будет забыть.