Вопросы и ответы

      Мрак подземелья резко контрастирует с темнотой бездны, но Хравн не сразу понимает это, равно как и осознание происходящего не сразу настигает его. Восприятие всё ещё рассинхронено, и сфокусироваться кажется практически невыполнимой задачей.       Когда смерть настигла его, наступила тьма. Хравн не был ни удивлён, ни испуган — с его работой к подобному исходу следовало быть готовым всегда, ведь далеко не все законники, а уж тем более лагманы, заканчивали свои дни естественной кончиной. Его ждало девять долгих дней пути, прежде чем дороги нижнего мира приведут его к чертогу Смерти — стандартное путешествие, через которое проходят все, избавляясь от сожалений и удерживающих душу переживаний. Однако в случае Хравна всё с самого начала пошло не по плану.       Не было дороги, не было путешествия — была лишь тьма. Холодная бездна вне пространства и времени, и он завяз в ней, словно в болоте, не понимая, где он и что с ним, не осознавая, кто он и как много дней минуло. Во тьме не было ничего, и в то же время тьма была всем. Она проникала холодом под кожу, заволакивала разум, умиротворяла и баюкала. И Хравн тонул в ней, в этой чёрной сухой воде, падая всё глубже и глубже в бездну без какого-либо пространственного ограничения.       Иногда до него доносились какие-то звуки. Ему чудилось, что он слышит голоса; иногда, словно в сюрреалистичном бреду, он бродил по бесконечным лабиринтам, натыкаясь на странных тварей, рыскающих по бездне. Но они не замечали его, а потом вовсе исчезали в искажении относительного пространства. И Хравн не знал, была ли это явь, или долгий сон сознания. Происходило ли это, или же разум из последних сил пытался функционировать и жить, пока тело безвольно парило-падало в безграничную тьму.       Всё смазалось в единый поток, и восприятие подводило его. Но была лишь тьма, умиротворённый покой, — а потом всё резко изменилось.       Он по-прежнему был везде и нигде, но тьма ушла. Ноги его стояли твёрдо на узкой каменной тропе, ведущей в сердце гор вечных сумерек, и он слышал голоса. Его глаза различали силуэты, и смутное узнавание лениво колыхалось в сознании. Он помнил кого-то из своих спутников, которых он вёл мрачным преддверием загробного мира, но он никак не мог ухватиться за мысль осознания, снова и снова позволяя ей ускользать от собственного сознания. И он просто шёл вперёд, сражаясь с теми самыми тварями бездны, которых видел когда-то, бездумно идя... куда-то? Но зачем?       Ощущения были смазанными. Он одновременно был и не был. Как будто тело и сознание по-прежнему были отдельно друг от друга и действовали независимо друг от друга. Первое блуждало по изменчивому лабиринту загробного преддверия, пока второе всё также было в сетях пленительной тьмы, успокаивающей, глушащей все эмоции и переживания. И он был бездумной бесчувственной куклой, и грудь его от этого, почему-то, наливалась тяжестью.       Хравн не осознавал себя. Видел и не видел, слышал и не слышал, понимал и не понимал. Двойственность, взаимоисключающая друг друга, — он был и не был одновременно, но внутри отчего-то становилось всё тяжелее и горше, словно он упускал что-то важное, что-то бесценное, что-то...       А потом всё поменялось снова, и он вдруг понял абсолютно всё, осознавая себя так ясно и явно, как никогда раньше.       О боги.       Мрак подземелья резко контрастирует с темнотой бездны — теперь Хравн осмысливает это. Осматривается бегло, скользя растерянным и задумчивым взглядом по каменной стене и разбросанным трупам, медленно переводя его на таких же с трудом приходящих в себя товарищей, останавливая его на одном-единственном существе.       Боги, как же он по нему скучал.       Худая спина напрягается — Хравн видит это отчётливо. Он оборачивается и тут же застывает, и Хравн видит, как мимолётная растерянность на красивом лице сменяется неверием и глаза медленно округляются. Острая боль мелькает во взгляде, и она отзывается такой же болью в сердце Хравна, сжимающемся вдруг слишком сильно. — Я вернулся, мин щаресте, — он улыбается устало и делает шаг навстречу, и Флориан падает на колени, протягивая к нему руки. Хравн видит, как в его глазах появляются слёзы, в то время как сам он подходит совсем близко, и Флориан обвивает его, обнимая и крепко прижимая к себе. — Живой... Ты живой... — объятие смыкается крепче, и эльф прячет лицо на его плече. Шепчет бездумно сквозь всхлипы, перерастающие в надрывный плач облегчения и хрупкого счастья, в которое всё ещё трудно поверить.       Хравн нежно гладил его по волосам, плечам и спине. Сам с трудом сдерживал подступающие слёзы, чувствуя, как внутри всё сжимают невидимые тиски, от которых становится тяжело дышать. Ему было больно не меньше, чем пережившему утрату Флориану, и Хравн точно также пытался осознать произошедшее и принять свалившуюся на голову реальность.       Умирать и воскресать было невыносимо. — Я здесь, щерлек. Больше я от тебя никуда не уйду, — он прошептал тихо, целуя эльфа в висок, и его шёпот потерялся в громком всхлипе.       Объятия сомкнулись ещё сильнее, и Хравн не сдержал тихий смешок — хоть что-то в этом безумном мире осталось неизменным. Флориан жался ещё ближе, словно боялся, что гнома вновь отберут, и оттого не желая его больше отпускать. Впрочем, Хравн был вовсе не против. В конце концов, после всего, что он пережил, он мог позволить себе маленькую вольность и удовлетворить своё самое жгучее желание.       Чтобы немного успокоиться и поверить в то, что, похоже, Хравн действительно вернулся и не собирался исчезать, Флориану понадобилось с десяток минут точно. Хравн не торопил его, наслаждаясь близостью и теплом его тела, по чему он так сильно скучал. Спутники их, к их чести, также не торопили их, и когда эльф всё-таки отстранился, со смущением и встревоженностью глядя в его лицо, Хравн улыбнулся, мягко проведя ладонью по его щеке, вытирая слёзы. — Как ты вернулся? — на выдохе спросил он и болезненно зажмурился, борясь с вновь подступающими слезами. — Как это возможно? Игг показал... Я видел твою голову... — Флориан всё же не сдержал всхлип, и Хравн снова обнял его, в утешающем жесте погладив по лопаткам.       Мысли в голове путались. Воспоминания были смазанными и туманными, но чёткое знание вырисовывалось строгой стройной линией. После всего, через что прошли они все, они всё-таки заслужили право знать и понимать, что произошло. — Артефакт, — когда Флориан отстранился, вытирая глаза, и Каллен вместе с двумя спутниками, с которыми Хравн ещё не был знаком, подошёл ближе, вздохнул гном. — Кажется, он назвал его Хьяртой? — Да, наш шкатулочий ребёнок, которого мы не уберегли, — кивнул Флориан, заметно поникнув. — Поясни? — осторожно попросил Каллен. — Он говорил о своём предназначении, которое должен исполнить. — Вам же известна печальная история Оллера и Ходра? — Хравн снова вздохнул, по очереди посмотрев на своих спутников. Дождавшись от них утвердительных кивков, он продолжил: — Долгое время Игг жил, снедаемый виной. Во время войны с кланом Нерта они с Фрией потеряли четырёх сыновей; теперь же по глупости своей и невежеству потеряли ещё одного. Тогда Фрие явилось видение, что много веков спустя история их сына и его возлюбленного повторится. Не точь-в-точь, но близко; при других обстоятельствах, но схожих. Игг ухватился за пророчество жены, и желая искупить вину перед сыном и его семьёй, поклялся, что не допустит того, чтобы оно сбылось.       Будучи сведущим в могучих чарах, Игг создал артефакт — Хьярту. Он наделил его разумом, вдохнув в него первоначально частичку своей души. Главная и единственная способность Хьярты заключалась в том, что он собирал внутри себя крохотные частички душ всех тех, с кем взаимодействовал, начиная от богов и заканчивая смертными. Многие столетия он копил их в себе и хранил, как шкатулка хранит драгоценности, чтобы когда время придёт, отдать их.       Когда я умер, я должен был отправиться к Хольге. Но Игг перехватил мою душу и запечатал в Хьярте, отдав Владычице за меня залог из всех тех душ, что собирал Хьярта. Так и получилось, что я умер, но не до конца, и когда Хьярта был уничтожен, мой дух освободился. Предназначением Хьярты было вернуть меня — и он выполнил его.       Когда голос Хравна стих, повисло молчание. Уставшим взглядом он окинул озадаченных рассказом спутников. Как и им, ему было трудно смириться с происходящим и принять его, но воля богов едва ли была постижима и понятна смертным. И если они что-то решили — кем смертные были такими, чтобы идти им наперекор? Могли лишь смириться со своей участью и быть благодарными за неё.