Вопросы и ответы

— Ты печален, мой господин, — шелестящий голос настиг Франхрасьяна в его задумчивости, и он скосил на него глаза, различая в мерцающей серебристо-синим светом тьме полупрозрачные очертания дэва. — Поведай мне, что тебя тревожит. Быть может, я смогу утешить тебя?       Рассеивающаяся тьма мягко коснулась плеч и рук Франхрасьяна, прежде чем дэв обогнул его, представ перед его взглядом. Владыка узнал его сразу же — он знал всех своих помощников и никогда не путал их между собой, пусть различия их казались незначительными. Оттого не оказался удивлён ни его проницательностью, ни вопросом. — Давно я тебя не встречал, Атефек, — бескровные губы тронула улыбка, но получилась она какой-то усталой. — Да, пожалуй, с тобой я могу разделить то, что гложет моё сердце. Как поживает твой мальчик? Хюгеред, если я не ошибаюсь? — О-о, он называет меня своим другом! — Атефек хихикнул, и полупрозрачные ленты его тела вспыхнули тёмным багрянцем радости. — Удивительный молодой человек, мне ещё не доводилось встречать подобных ему! Хотя он готовит себя к судьбе церковника, но с первых дней нашего знакомства он относился ко мне... как к равному? Он не ждал увидеть на моём месте коварного-демона искусителя. — Иронично, не правда ли? — Франхрасьян тихо хмыкнул, прикрыв веки. — Те, кто не подвержены предрассудкам ашуров и моего пресветлого брата, способны разглядеть в нас тех, кем мы являемся на самом деле. — Это тебя печалит, владыка? — проницательно угадал Атефек. — Время, проведённое среди смертных, пошло тебе на пользу, друг мой, — мягко посмеялся Франхрасьян, уходя от прямого ответа. Впрочем, вздохнув, он устремил взгляд куда-то вперёд и задумчиво протянул: — Однако ты прав, именно это не даёт мне покоя.       Сердце его было полно сожалений. Спустя столько столетий боль притупилась, и он смирился с ней, однако временами мыслями Франхрасьян возвращался к пресветлой фигуре брата. Крупная, широкоплечая, в сверкающих золотых доспехах — уже тогда Зардушту сжимал в руках пылающий меч и огненное золотое копьё. Смотрел суровым непоколебимым взглядом, не прощающим ни слабости, ни ошибок. И видел в старшем брате соперника и кровного врага.       В этом была вся суть солнечного бога. В его картине мира существовала только одна правда, одна истина и одна воля. Окружающие должны были либо покориться ей, либо сгинуть в её безжалостном пламени. Третьего варианта не существовало, но Франхрасьян в итоге выбрал именно его, чем лишь упрочнил чужую ненависть и раздражение.       Зардушту нельзя переубедить. С ним нельзя договориться. Его воля незыблема, и все, кто ставят её под малейшее сомнение, становятся врагами. А с врагами разговор всегда короткий, и их ждёт не милосердие, но забвение.       Франхрасьян возглавляет их число лишь потому, что набрался дерзости бросить чужому диктату вызов. Не то чтобы он сделал это осознанно и с какого бы то ни было умысла — он лишь спасал свою жизнь и существование того, что было едва рождено, ведь знал, что цена за некоторые победы может быть неоправданно высокой.       Собственный статус его не радует вовсе, и он бы отдал многое за то, чтобы примириться со строптивым эгоистом. Но Зардушту не желает даже слушать — не то что услышать. Он лишь ищет повод и удобную возможность продолжить начатое и закончить, и его не волнует, какую цену за смерть ненавистного брата придётся заплатить. Упрямый эгоистичный ребёнок — и Франхрасьян лишь качает головой. К сожалению, он не может его ни изменить, ни переубедить. — У брата есть лишь одна дорога, — владыка вздохнул, и Атефек в жесте поддержки скользнул лентами тьмы к его плечам. — Любое ответвление от неё он воспринимает как вызов собственной силе, власти, величию. И он не хочет увидеть и понять, что мир намного сложнее. Он не чёрно-белый, но есть и другие тона, создающие целостное полотно. Гармонию рождает взаимодействие и взаимодополнение, но не бесконечная вражда. Но брат слеп — собственный свет ослепляет его. И рано или поздно настанет мгновение нашей схватки, но её завершения и последствий не увидит ни один из нас. А они будут катастрофичны, и другим придётся расплачиваться за его эгоизм и слепоту. — Однако не туманные перспективы тревожат тебя, разве нет? — осторожно уточнил Атефек, и Франхрасьян покачал головой, признавая его правоту. — Душа твоего друга принадлежит мне, — ответил он. — Как и многие другие, кого отвергает Зардушту. С одной стороны меня это радует, ведь ищущие свободу обретут её, но с другой... Что делать с теми, кто истово верили в брата, но оступились и он отказал им в прощении? Что делать с теми, кто искренне боятся меня, но по мнению брата, недостаточно хороши, чтобы попасть в его чертог? Упрямство и категоричность Зардушту утомляют меня, Атефек. Он сваливает на меня столько лишней работы, с которой считает ниже своего достоинства разбираться самостоятельно, и это раздражает. Он претендует на лидерство, но ведёт себя как ребёнок — и не желает слышать никого, кроме самого себя. И однажды за это упрямство расплатиться придётся целому миру. — Это не твоя вина, — ленты тьмы коснулись волос, перебирая их. — Ты сделал всё, что было в твоей власти, чтобы хотя бы попытаться что-нибудь изменить. Но ты помнишь, чем всё закончилось: Зардушту и ашуры обратили против нас свои клинки, и мы вынуждены были бежать. Они сделали свой выбор, и его последствия не лежат на твоей совести.       Владыка хмыкнул, прикрыв глаза. Он не мог отвратить неизбежное, как бы сильно того ни хотел. С братом у них были предопределённые роком роли — и они вынуждены были следовать им, пусть даже одного из них это не радовало. Но он был бессилен против тех сил, что стояли даже над богами, подчиняя их общим законам существования. А потому... — Я знаю, мой друг, — Франхрасьян вздохнул, зарывшись пальцами в мягкое тепло тёмного кокона, чувствуя, как Атефек довольно завибрировал, будто кот. — Я знаю.