Вопросы и ответы

      На самом деле чего-то подобного следовало ожидать. Беспокойство и, казалось, беспричинная тревога медленным комом нарастали внутри, отдавая неприятным зудом, от которого поначалу Хель отмахивался как от назойливой мушки. Не обращал внимания, игнорируя «глупость», и на благодатной почве безразличия она выросла, разрослась и приобрела вполне себе конкретные различимые очертания. Костлявыми чёрными пальцами сдавила внутренности ледяным холодом, и он задохнулся, будто на него вылили ушат воды.       Беспокойство обрело форму, перетекая в панический, отчаянный, инстинктивный страх, морозным ужасом накатывающий из тёмных глубин души, словно морской вал. И вместе с отчаянием пришли воспоминания, болезненные и мучительные, которые Хель хотел и не хотел забыть раз и навсегда.       Со старым айматисом его свела сама судьба, не иначе. Они познакомились так по-идиотски глупо, когда их общий любовник, забывшись, назначил каждому из них свидания одновременно с другим. Ночь, разделённая на троих, у них тогда, конечно, была жаркой, и Хель совершенно неожиданно для самого себя зацепился за старого сноба. Он был любопытным, интригующим, распаляющим жар в груди — в общем, всё то, что Хель ценил в других, путешествуя по миру в поисках любопытного опыта. В конце концов за тысячу с лишним лет существование может изрядно надоесть, и только разнообразие других аур и личностей не позволяло искре затухнуть и превратить податливую свечу в вековой недвижимый камень, каким было консервативное большинство мистического мира. В том числе и его родня.       Мысли о родне обычно вызывали лишь ироничную усмешку да саркастичные комментарии, но в этот раз ведьма вздрогнул, поморщившись как от зубной боли. В своей семье он был белой вороной по многим параметрам, и видят все высшие силы, он заплатил и продолжал платить за это до жестокости высокую цену. А всё потому, что изо всех сил пытался сохранить себя и не сломаться под безжалостным давлением. И мысли снова вернулись к айматису, и Хель не смог скрыть горечь в собственных, обычно насмешливых глазах.       Старик — ха, как будто сам он был молодым пацаном! — стал слишком важен. Как уважающий себя айматис, незаметно, тихо и вкрадчиво, он пробрался в раненое сердце ведьмы и расположился там по-хозяйски, обосновавшись основательно. Незаметно и гармонично он влился в рутину, и Хель уже не представлял себе дни без язвительных пикировок «кто кого переостроумит» и ночи без страстной горячей близости, сопровождаемой ехидными комментариями и нетерпеливым шипением. Было что-то в этом айматисе родное и близкое, почти забытое, что-то, что позволило ему встать на место, как будто пазл, завершающий наконец-то целостную картину, и Хель сам с недоумением пытался понять, когда и как это случилось.       А потом вместе с пониманием пришла боль. И страх. И бездна бесконечного холодного отчаяния.       Они всегда забирают у него тех, кого он любит. Потому что любит Хель всегда не тех, кто нравятся им. И в хладнокровной безжалостности они с мясом вырывают их из горячего и, на самом деле, слишком доброго сердца, позволяя Хелю лишь смотреть в бессилии. И почему этот раз должен стать исключением?.. — Принеси мне бутылку самого крепкого коньяка, что у вас здесь есть, — плюхнувшись на высокий барный стул, он уныло бросил бармену, даже не посмотрев на него. Впервые за последние восемьдесят лет хотелось упиться до беспамятства, что сделать было сложно с его-то воспитанием, но всё-таки вполне возможно.       Громкая музыка, шум голосов и резкий вязкий запах никотина пропитали этот безымянный бар. Безликий бармен молча выполнил заказ посетителя, и Хель, словно алкоголик со стажем, не размениваясь на любезности, приложился к бутылке, уничтожая её содержимое прямо из горла. Драуг знает, что в нём говорило сейчас: варварское воспитание, бунт против правил вечно юной души или тупая боль, скручивающая сердце. Но горький терпкий алкоголь потёк по пищеварению, начиная этот долгий невыносимый вечер.       Ирония судьбы заключалась в том, что будучи ведьмой любви, Хель в этой самой любви был глубоко несчастен. Первые пять веков своей жизни он познавал мир и наслаждался всем широким спектром услад, которые он мог ему предложить. Не обрастал прочными связями, словно ветер, легкомысленно меняя партнёров и заводя интрижки. И так продолжалось ровно до пятнадцатого века, когда впервые его сердце стало принадлежать кому-то другому.       При дворе бургундских герцогов в самый расцвет эпохи Возрождения собиралось множество видных личностей, гуманистов и деятелей искусства. Бургундский двор считался прогрессивным и просвещённым — неудивительно, что любопытного Хеля занесло туда. Ренальд был одним из вассалов герцога Филиппа Доброго, личность властная, сильная и харизматичная; он увлекался новыми веяниями философии и культуры и покровительствовал многим деятелям искусства. Хель был абсолютно очарован этим смертным, и этот человек стал первым, кого он смог искренне и по-настоящему полюбить. Отдать ему всё — и всё потерять, когда спустя два года их романа его схватили по позорному обвинению в содомии.       Пустая бутылка со стуком ударилась о барную столешницу, и Хель до чёрных точек зажмурил глаза. Жестом приказал повторить, ощущая, как в нос ударил фантомный запах крови, а перед внутренним взором багрянцем разлились реки крови.       Ренальда казнили, отрубив ему голову, и толпа ликовала, в презрении выплёвывая проклятия в спину невозмутимого благородного лорда, чьим прегрешением было лишь то, что он отдал своё сердце мужчине, а не женщине. Хель видел это собственными глазами, но ничего не мог сделать: о казни он узнал слишком поздно, отлучившись из Дижона на несколько дней, а когда примчался на площадь... палач опустил тяжёлый двуруч на подставленную шею.       Хель тихо всхлипнул, тряхнув головой, схватив поднесённую бутылку, снова бездумно заливая её в себя. Он чувствовал, знал, что на Ренальда донёс кто-то из ведьмовской родни — никто из древних предков не одобрял, что Хель так якшался с людьми, и уж тем более никто из них не собирался позволять ему любить кого-то из них и получать любовь в ответ. Впрочем... найти убедительных доказательств их причастности к смерти Ренальда у Хеля так до сих пор и не вышло, но горе его и утрата напоминали о себе до сих пор.       Тогда же он пытался заглушить их новыми интрижками и необременительными связями. Утопить в алкоголе, сексе и прочих наслаждениях. Выжечь безбашенным риском, однажды даже чуть не закончившимся костром — и легче стало лишь спустя четыре века. Тогда, когда он встретил Эстель, молодую еврейку, которую спас от травли на улицах Аугсбурга. Конец девятнадцатого века был напряжённый, и евреи тогда хлебнули первую чашу того горя, что им предстояло пережить всего каких-то несколько десятков лет спустя.       Эстель ему удалось спрятать, у них даже родилась прекрасная дочь. И Хель был счастлив, как никогда не бывал раньше, и это было лучшее время в его долгой жизни. Он любил и был любимым, но краткость человеческого века разрушила хрупкое счастье до основания. Любимая жена умерла у него на руках, и он лично похоронил её, а вместе с ней и часть своей души. А после пришла война, первая в кровавой очереди, и наверно, только их дочь и её дети не дали Хелю опустить руки и сгнить в окопе на границе Франции и Бельгии, как он мечтал изначально, записываясь в лавы добровольцев.       И вообще-то... он успел не раз пожалеть, что газ или шальная пуля не догнали его в том болоте.       Вторую бутылку постигла участь первой, но Хель был в самом начале своего пути. Хмель едва тронул сознание, и ведьма оскалился, стеклянным взглядом упрямо глядя в одну точку на столешнице перед собой. Потребовал новую бутылку, чувствуя, как вместе с воспоминаниями к горлу подкатывает ком тошноты и воя раненого зверя, восемьдесят лет живущего внутри и не получившего ни исцеления, ни избавления. Ведь за первой войной пришла вторая, и тогда на землю спустился ад кромешной тьмы.       Ни для кого не было секретом, что нацисты сотрудничали с некоторыми мистическими созданиями. Они гнались за магией и знаниями, а их сверхъестественные союзники видели в кучке фанатичных смертных удобное оружие для очищения исконных территорий, по их мнению, несправедливо отобранных у них. Семейство Хеля, старые, консервативные, чистокровные ублюдки, были в числе таких прагматиков. А ещё им очень не нравилось, что их сын и наследник связал свою жизнь и «запятнал» кровь связью с евреями, чья вера, по мнению достопочтенных патриархов и матриархов, стала причиной изгнания и забвения исконных языческих верований, культов и обрядов. Им были не нужны такие родичи — и они решили, что и Хелю они не нужны точно также.       Всю семью — их с Эстель внучку с мужем и их детей — запытали в концлагере, едва таковые начали появляться на территории Германии. И что бы там ни говорили мать и отец... если бы не их наводка, не их молчаливое одобрение и слепое равнодушие... его потомки были бы живы — уж Хель бы позаботился об этом. Но ему не позволили — а после поставили перед фактом. И за боль своей души он заплатил собственной кровью.       Семья держится и контролируется жёсткой иерархией и системой обязательств. И младшие члены не могут без вреда для себя поднять руку на старших. Глубокие косые шрамы через всю грудь и спину наглядно демонстрируют, что бывает с теми, кто пытаются нарушить незыблемый постулат.       Слёзы закипали в глазах, когда третья бутылка стала в ряд с предыдущими. Вся его жизнь была под бесконечным контролем и попытками навязать абсолютно чужое для него мировоззрение. И его наказывали за неповиновение снова и снова, отбирая всё, и как бы далеко Хель ни бежал, неусыпный взор находит его везде, прожигая затылок. И вот теперь ноги занесли его в этот Город, и он повстречал айматиса... и всё должно было повториться опять, ведь конкретно этот кровопийца был личным врагом ведьмовского семейства. Ещё в далёком одиннадцатом веке, на закате эпохи викингов, он выпил досуха некоторых из сестёр матери Хеля и, кажется, ещё кого-то из многочисленной родни, а кровная месть у скандинавов не знает давности. И когда они узнают... они не просто убьют айматиса, чтобы отомстить — они сделают это так, чтобы как можно больнее наказать своевольного Хеля. Невыносимо.       Алкоголь постепенно разносился кровью, и голова наконец-то становилась тяжёлой. Страх и отчаяние, и усталость от собственного бессилия медленно топили в себе с головой, и Хель заливал их четвёртой бутылкой, не обращая внимания вообще ни на что из того, что его окружало. Звуки и запахи смазались в огромное пятно, пульсирующее зарождающейся мигренью в затылке, и ведьма не видел, кто сидел и сидел ли рядом с ним. А потому момент, когда справа подсела высокая фигура, он совершенно выпустил из виду.       Острый на язык, нахальный и игривый спонтанный любовник с каждым днём последней недели увядал всё сильнее и сильнее, словно цветок. Не было слышно от него ехидных комментариев, и он вяло откликался на все попытки начать привычную пикировку. Становился меланхоличным и отстранённым, и Тан никак не мог понять, в чём причина таких перемен. Вряд ли он как-то обидел этого ведьма — кажется, обидеть его в принципе было невозможно, да и едва ли тот страдал проблемами со здоровьем — айматис бы в противном случае учуял. Проблема крылась в чём-то другом, и Хель не спешил делиться тем, что именно портило день от дня ему настроение. А Тан...       Отступать было не в его характере. Любопытство и какое-то ревнивое беспокойство заставляли во что бы то ни стало докопаться до сути. А потому он решил проследить за ведьмой — возможно, это поможет понять или хотя бы натолкнёт на мысли, что происходит?       Ноги привели Хеля в эту дыру, и Тан брезгливо поморщился. Мало того что это было полностью смертное заведение, так ещё и явно не самого высокого уровня. Но делать было нечего, ведьма скрылся внутри именно этой помойки, и судя по всему, не собирался из неё выходить так скоро — надежды ради, айматис решил подождать какое-то время снаружи — а вдруг случится чудо. Чудо, впрочем, не случилось, так что пришлось тащить своё айматисовское величие внутрь.       Тан поморщился от обрушившегося, словно кирпич, на голову спёртого запаха и громких звуков. Брезгливо осмотрелся, взглядом пытаясь отыскать любовника. Тот обнаружился за барной стойкой в компании трёх пустых бутылок элитного коньяка и в данный конкретный момент, как заправский алкаш, уничтожал четвёртую, выжирая её прямо из горла. Айматис фыркнул себе под нос, оценив масштаб катастрофы, и приблизился к бару, ловко заняв свободное место справа от ведьмы. — Впечатляющие аппетиты, — заказав бокал бурбона, с насмешкой хмыкнул Тан, обратившись к Хелю, отставившему опустошённую бутылку в сторону, тут же заказывая новую. — Позволь поинтересоваться, по какому поводу такое грандиозное празднество? — вместе с бутылкой ведьме бармен подал бурбон айматису, и тот лениво отпил терпкий алкоголь, скосив глаза на собеседника.       Алкоголь наконец-то начал действовать по назначению, и Хель почувствовал себя хорошо выпившим. Услышав над ухом знакомый голос, он напряжённо замер, чувствуя, как тем не менее тело слегка шатает из стороны в сторону. Губы его дрогнули и задрожали, когда он попытался поджать их, а глаза совсем несолидно, по пьяни наполнились слезами. И ведьма всхлипнул — так горько, как, наверно, не было со времён смерти Ренальда, и внутри него словно прорвало плотину.       Он уронил голову на руку, лежащую на столешнице, и плечи его крупно задрожали. Тан, меньше всего ожидавший такой реакции, в замешательстве посмотрел на сгорбленную спину. Странно и откровенно ненормально было видеть всегда полного энергии и жизнерадостности Хеля в таком... разбитом состоянии, так что айматис на пробу аккуратно опустил на дёргающееся плечо холодную ладонь. — Хель? — он постарался смягчить голос, тем не менее не выдавая удивление и беспокойство, которые вызвала чужая реакция. — Что случилось, Хель? — спросил в лоб, на что ведьма убито покачал головой. — Они... заберут тебя... у меня... — сбивчиво и едва слышно в окружающем гаме пробормотал он, на что Танасис нахмурился, ещё сильнее сбитый с толку. — Кто? — уточнил он. — И куда? — мысль звучала как пьяный бред, что, в общем-то, было неудивительно, учитывая, в каком состоянии Хель пребывал, но по собственному опыту айматис знал, что в любом пьяном бреду есть своя доля правды. — Мои предки — чтоб им в Хель гореть! — яростно и с ненавистью сплюнул ведьма. — Они всегда забирают тех, кого я люблю, наказывая меня за «недостойный» выбор!       Дальше последовал путанный и едва внятный монолог, кратко пересказывающий историю всех потерь Хеля, его откровенно хреновых отношений с ведьмовским семейством и диктаторскими архаичными традициями контроля, делающими его в противостоянии с ними абсолютно бессильным. Тан внимательно вслушивался в бормотание ведьмы, периодически набирающее громкость и переходящее в шёпот, но общий смысл уловил вполне ясно. Прийти в эту случайную смертную дыру и нажраться в говно Хеля подстегнули страх и отчаяние, что он потеряет того, кого умудрился неосторожно подпустить к себе слишком близко — ну, всё понятно же! Жаль только Танасису легче от этого не стало.       С одной стороны, конечно, самолюбие грело признание и пришедшее с ним осознание, какую важную роль он играет в жизни этого ведьма. С другой же — за него было откровенно больно. Тан знал, каково это терять на своих глазах возлюбленного и быть бессильным, чтобы помочь ему и спасти его. Хель к тому же прошёл через подобное не раз, и каждое из мучительных испытаний было проведено теми, кто по идее, должны быть самыми родными и близкими, надёжным тылом, на который всегда можно положиться. Но нет, Хель снова и снова получал от них лишь пренебрежение и ножи в спину, и дополнительную боль, груз которой становился тяжелее с каждым прожитым годом. — Я ненавижу их... — почти неслышно на выдохе прошептал он, пустым стеклянным взглядом глядя в точку перед собой. Слёзы высохли, оставив по себе лишь пустоту и холодную усталость бессилия. — Я так мечтаю, что найдётся кто-то, кто сможет уложить их в могилу раз и навсегда, упокоив их головы у пяток. И это проклятие спадёт с моих плеч — потому что сил моих больше нет терпеть это. Я не могу... Я не хочу... — он скривился в муке, сжав футболку на груди над сердцем, царапая тканью кожу, и залпом влил в себя остатки пятой бутылки. — Хватит с тебя, — Тан накрыл его ладонь, не давая заказать ещё. — Посчитай нам всё вместе, — щёлкнул пальцами бармену, и расплатившись, спрыгнул со стула, стянув с нагретого места Хеля. — Иди сюда, — ведьма не сопротивлялся, и айматис взвалил его безвольную тушку себе на спину, устроив поудобнее, поддерживая под коленями. Покинул наконец-то это противное место, спешно выходя на улицу.       Ночь опустилась на Город, и её прохлада приятно остудила пульсирующую в висках боль от громких битов и горького запаха дешёвых сигарет. Танасис с удовольствием вдохнул полной грудью свежий воздух, и бросив мимолётный взгляд через плечо на опустошённое лицо ведьмы, неспешно двинулся по дорожке вперёд. До дома было несколько часов пешего пути, но им обоим явно спешить было некуда.       Какое-то время они шли в тишине и молча. Ночной чистый воздух слегка разогнал алкогольный туман в голове Хеля, и хотя мышцы всё ещё ощущались размякшими и ватными, он неловко пошевелился, словно желая встать на ноги. Тан на это ревниво прижал его к себе ближе, не отпуская, и стрельнул недовольным взглядом, в котором так и читалось «не рыпайся». — Я боюсь, что они доберутся до тебя, — обняв айматиса и вжавшись в него сильнее, прошептал Хель, зарывшись носом в тёмные пряди и прикрыв горящие глаза. — Среди мамкиных друзей есть бестии — они могут натравить их. Впрочем, с бестиями я, может, как-то побороться смогу, но с семейством... Я снова буду бессилен, и видят все высшие силы, я не переживу, если они снова заставят меня пройти через этот ад. Я не хочу... Но я не знаю, что мне делать... — язык заплетался с каждым словом всё сильнее и сильнее, а веки наливались свинцом. Пустота внутри отзывалась болью свежей кровоточащей раны, и ресницы дрогнули, вновь становясь влажными.       Горячие слёзы тихо потекли по щекам, и Хель не мог унять это всепоглощающее отчаяние, что пожирало его. Хотелось удавиться прям сразу, чтоб уже наверняка обезопасить себя от грядущей боли, что придёт непременно, как только родня захочет взять своё. В конце концов они всегда были эгоистами, а он — неправильным разочарованием... — Не дрейфь, — боги, и откуда в нём только такой жаргон?! — Я почти две с половиной тысячи лет прожил не для того, чтобы кучка каких-то язычников отправила меня к праотцам, — Тан фыркнул надменно и почувствовал, как слабая улыбка тронула губы Хеля. — Что-нибудь придумаем, но сначала тебе нужно проспаться.       Ведьма промычал что-то нечленораздельное и затих. Он заснул ещё на первой четверти дороги до дома, так что у Танасиса было много времени, чтобы обдумать произошедшее и услышанное. Накидать первые черновые варианты грандиозной мести — в конце концов патриархи и матриархи этого беспокойного скандинавского семейства и лично ему немало крови попили. Об остальном следовало говорить с Хелем на трезвую голову, расспросить его подробнее о семейной магии и обязательствах, иерархии и прочих технических вопросах. Пока же...       Пока же, дойдя наконец-то до дома, Танасис аккуратно и даже можно сказать заботливо уложил Хеля в постель. И поразмыслив мгновение, опустился рядом, сгребая его в охапку и прижимая к себе. Однажды одно рыжее чудо он уже потерял — второй раз такую фатальную ошибку он больше не совершит.