Вопросы и ответы

      Фин нашёлся не сразу. Я и не думала, откровенно говоря, что такую личность, как он, можно чем-то задеть, не говоря уже о том, чтобы сломать или хотя бы надломить. Да и я не могла припомнить ни одного случая, когда бы он открывал свою душу и даже мне давал знать, что в ней происходит. А оно вон как оказалось...       Фин был своеволен — это мы все знали. Сам себе на уме, совершенный эгоист — всегда и во всём он преследовал только собственные интересы и не считался ни с чужим мнением, ни с чужими чувствами. Но правда всё ещё была в том, что даже такой засранец не был железным, как бы самому ему того ни хотелось. И что-то внутри... что-то в груди, горячее и требовательное, напоминало о себе, истекая кровью, и в собственной слабости Фин чувствовал себя уязвимым. Неудивительно, что он не хотел никому показывать её, стыдясь самого себя и пытаясь спрятать неприятный факт даже от самого себя.       Фин Чёрный умеет чувствовать — ну надо же...       Я усмехнулась с болезненным пониманием и покачала головой. Чувства... Надеюсь, тот, кто их придумал, горит сильно и мучительно в каком-нибудь котле. Впрочем... какая теперь уже разница, если они назойливо напоминают о себе и причиняют перманентную боль. Отвратительно.       Но да, Фина я нашла не сразу. Как бы смешно это ни звучало, он самым банальным образом прятался. Растерянный и потерянный, как ребёнок, кажется, даже в детстве он не был таким открытым и уязвимым как сейчас. Хотя чего я хотела — мне ли не знать, как ощущается переизбыток, когда чувств так много, что хочется с мясом вырвать их из себя? — Иди сюда.       Мой голос прозвучал негромко, и я удивилась и нет усталости и пониманию, что прозвучали в нём. Протянула руки, но Фин недоверчиво зыркнул на них точно напуганный зверь. Ну, отчасти таковым он и был, в общем-то... Вздохнув, я бесцеремонно сцапала его в объятия, прижимая к себе, и Фин коснулся горячим лбом моего плеча так, что я смогла зарыться пальцами в рыжие пряди на затылке, перебирая их и массируя кожу. — Я не причиню тебе боли, я обещаю, — прикрыв глаза, я с горечью произнесла те слова, которые мечтала когда-нибудь услышать сама.       Но из меня лишь брали — и никогда не отдавали. И я знала, каково быть пустым сосудом, из которого берут так много, что просто разрушают его, забирая осколки. Отвратительное чувство, ощущать которое я бы не пожелала даже злейшему врагу. Фин же, возможно, и заслужил этого, но я была слишком доброй, и пусть он эгоистично воспользуется этим, как и всегда, я была готова отдавать. В конце концов, можно подумать, он первый и единственный, кто так делает... — Что бы ни причинило тебе эту боль, это нормально, что ты чувствуешь её, — я снова вздохнула. — Если хочешь, ты можешь рассказать мне. Даже если я не смогу помочь, я разделю твоё горе с тобой, и я обещаю, я сохраню его втайне.       Говорить Фин не собирался — слишком гордый и слишком скрытный. Это было очевидно, но мне были не нужны слова, чтобы понять и точно знать, что же заставило опустить руки даже такого жизнелюбивого эгоиста. В конце концов, даже для самой сильной и цельной личности рано или поздно наступает момент, когда стены, отгораживающие от мира, идут трещинами.       Усталость. Разочарование. Физическая боль. Внутреннее давление копилось столетиями, и теперь, когда всё рухнуло окончательно, неудивительно, что что-то внутри Фина сломалось вместе с миром. Женщина, которую он так по-своему любил, так и не ответила ему взаимностью, умерев и оставшись верной своим принципам. Мир, который он знал, остался в прошлом, убежав далеко вперёд, и Фин стал стариком, что не поспевает за ним. В конце концов его ведь заставили пожертвовать всем и собой в том числе, чтобы спасти мир — унижение, хуже которого ещё надо поискать. А теперь...       На пороге окончательной смерти он стеснялся признаться самому себе, что где-то глубоко в душе сожалел. Что привязался к тем, кто были с ним так долго, а теперь ушли в вечность, оставив Фина в одиночестве. Некому больше было усмирять боль в костях, когда погода невыносимо менялась; некому больше было язвительно поддевать и осаждать, когда в словесных пикировках он заходил слишком далеко. Существование стало скучным и пустым — пусть Фин всеми силами отрицал это, я знала, что он ощущал это, и горечь пожирала его.       О да, старый засранец, чувствовать чувства просто ужасно, я знаю.       Я хмыкнула, почувствовав, как словно прочитав мои мысли, Фин поджал губы. Похлопала его второй рукой по лопаткам, и — ох, надо же! — он наконец-то соизволил обнять меня в ответ, удивительно осторожно и аккуратно обвив меня руками и прижав к себе. Да-а, кажется, всё даже хуже, чем я подозревала. — Я здесь. Я помогу тебе. И я обещаю, я буду рядом столько, сколько тебе понадобится, — щекой я коснулась рыжего виска. В горе и боли других я словно пыталась найти избавление от собственных. Заполнить пустоту и найти себя — кому ведь не понравится быть полезным и нужным, правда?       Глупость, конечно. Но я отдавала снова и снова, даже если этого не замечали и не ценили. Фин же, как и другие, принимал, отпуская свои сожаления и наполняясь снова. И в глубине души... я надеялась, что когда-нибудь тоже смогу пройти этот путь до самого конца.