Вопросы и ответы

      Уголки губ едва заметно приподнимаются вверх, и владыка чертога скорби с ленивым интересом рассматривает необычную четвёрку, представшую пред ним. Гномка, эльф, полуэльф и человек — необычная компания, вляпавшаяся в необычное приключение, и тихий смешок едва слышно колышет звенящую тишину. Любопытство — опасная штука, способная завести кого угодно куда угодно, и четверо смертных, примеривших на себя личины бессмертных, стали лучшим тому подтверждением. — Добро пожаловать в чертог Смерти, герои. Наконец-то дороги судьбы довели вас до моего скромного жилища.       От чёрной фигуры расходится аура спокойного могущества, и трое из четырёх приключенцев испытывают кто трепет, а кто страх. И лишь один, этот неугомонный полуэльф, смотрит с настороженностью и интересом, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Скользит по фигуре бога жадным взглядом, и Франхрасьян буквально слышит, как вертятся шестерёнки в его голове, и сотня вопросов стремительно сменяет друг друга. — Мы должны убить тебя? — первый вопрос срывается с губ, и ответом на него служит лишь снисходительный шелестящий смех. — Убить? — в чёрных безднах глаз на мгновение вспыхивает искра. — Нет, ребёнок, это работа не для вас. — А тебя вообще можно убить? — полуэльф нахмурился, скептично окинув взглядом высокую фигуру с ног до головы. — Ты же бог? К тому же бог смерти? — Любое существование конечно, даже божественное, — снисходительно, словно ребёнку, ответил Франхрасьян. — Так устроено мироздание, и то, что однажды было порождено им, в него же рано или поздно уйдёт. Цикл не вечен, и когда-то он замкнётся сам в себе. — О, а светлый бог говорит, что это ты придумал смерть и всех ею заразил, да, Годман? — Пертинакс — так после принятия нежизни звали полуэльфа — по-дружески пихнул локтем в бок священника, и тот скривился не то от фамильярности товарища, не то от неприятия темы беседы. — Младший брат много чего говорит, — Франхрасьян не сдержался, фыркнув с тенью неприязни. — Зардушту существует в рамках картины мира, которую смог осознать и признать приемлемой для себя и единственно верной. Но проблема в том, что мир устроен гораздо сложнее, и даже мы, боги, не всесильны, а подчиняемся определённым законам. — Расскажи, — на лице Пертинакса отразилось почти детское любопытство. — Что за законы? И почему же мы всё-таки умираем? — Вопросы, столько вопросов, — Франхрасьян отозвался тягуче медленно, вновь приподняв уголки губ вверх. Окинул взглядом притихших спутников полуэльфа, остановив его в конце концов на нём самом. — Впрочем, всегда приятно поговорить с собеседником, который искренне заинтересован в предмете разговора, не так ли?       Владыка сделал шаг навстречу, поведя рукой по тёмному пространству, словно желая очертить видимый простор. Эльф, гномка и человек прижались друг к другу поближе, с настороженностью следя за действиями тёмного бога, но Пертинакс так и продолжил бесстрашно стоять впереди, с интересом наблюдая за ним. — В философском дискурсе людей и эльфов существует интересная тема, — неспешно начал Франхрасьян, — что же было раньше: бытие или материя? Одни говорят, что материя, и осознав себя, она дала толчок существованию бытия. Другие — что изначально существовало бытие, и оно породило материю. Обе точки зрения и правы, и неправы одновременно, ведь изначально была Пустота. Ничто в нигде — Пустота росла и расширялась в своих границах, пока однажды не случилось так, что в собственной безграничности она не достигла конечности. И начиная пожирать саму себя, саму себя она наполнила первичным смыслом. Так появилась Жизнь, идея без воплощения и воплощение без идеи, материя и бытие. Жизнь начала постепенно заполнять Пустоту, и старое под давлением нового начало увядать, медленно порождая новую идею. Которая обрела смысл тогда, когда Жизнь повторила путь Пустоты и в конце концов столкнулась сама с собой. Так прошёл первый цикл старости, пусть не в привычном для вас, смертных, виде. Но в точках соприкосновения Жизни возник конфликт между тем, что было молодо, и тем, что было старо, и зачаток идеи обрёл смысл. Так появилась Смерть.       Франхрасьян замолчал, словно обдумывая, как лучше продолжить рассказ дальше. Пустые бездонные бездны глаз задумчиво скользили по колышущейся тьме, окружавшей хозяина и его гостей, и никто из смертных не решился нарушить мимолётную тишину, обдумывая услышанное и ожидая продолжения его речи. — Смерть стала завершением, — в конце концов тягуче медленно владыка прервал молчание. — Гармоничным исходом, точкой, в которой сходятся все дороги и в которую приводят все пути. Апогеем экзистенции, концом, из которого начинается новое начало, уж простите меня за тавтологию, — уголки бледных губ вновь приподнялись вверх, на сей раз в лёгкой ироничной усмешке. — Вы, смертные, не ощущаете этого, впрочем, ты, ребёнок, шагнув за грань, должен понять, о чём я говорю. Этот порядок вещей установился ещё до появления нас, богов, и уж тем более вас, наших хрупких созданий. Этому порядку вещей подчиняемся даже мы, ведь мы его часть, и мы черпаем силу из общего потока, одновременно с этим наполняя его вновь. Бесконечный, на первый взгляд, цикл, у которого тем не менее существует своё завершение. — Значит, не ты сделал людей смертными? — Пертинакс подозрительно прищурился, на что Франхрасьян прикрыл веки. — Я скажу сейчас то, что мой пресветлый братец никогда не признает, — он хмыкнул, и в голосе его послышалось веселье. — Но создавая людей, придавая форму собственной творческой энергии, Зардушту сам вложил в них смертность, как и в любое другое своё творение. Просто потому, что таков закон мироздания и принцип его функционирования. Любая сила конечна; любой энергетический поток рано или поздно иссякнет; Жизнь, двигаясь вперёд, выбарывая саму себя, непрерывно движется к Смерти. И рано или поздно она приходит — всегда приходит, и экзистенция достигает своего апогея. Это точка катарсиса, конца и начала. Это неизбежность, в которую всё уходит и из которой всё рождается. Зардушту сам конечен так же, как и его творение; так же, как конечен и я, владыка смерти. Не владыка — в широком философском смысле, а скорее наблюдатель и хранитель, распределитель, если хотите. Я олицетворение обратной стороны бытия, но так же как Жизнь стремится к Смерти и заканчивается в ней, Смерть сохраняет целостность существования и неизбежно перетекает в Жизнь. Поток, питающий сам себя — и как ни парадоксально, своего конца рано или поздно достигнет даже он.       Франхрасьян снова окинул взглядом притихших и задумавшихся гостей. Вновь помедлил, будто стараясь чётче сформулировать следующую мысль. Повёл рукой по воздуху и неопределённо дёрнул плечом. — Смертность — не скверна, и то, что брат так говорит, лишь обличает его невежество и страх пред ним, — устало произнёс он, качнув головой. — Смертность — это данность и большое благо. В ней скрыт потенциал и надежда, но брат в упрямстве отрицает это. Что ж, пускай — рано или поздно ему всё равно придётся столкнуться с действительностью. Я же буду снисходителен к нему — хранить знание и понимание этого мира мне вовсе не сложно. — А болезни? — пожевав губу, выпалил Пертинакс. — Зардушту говорит, что это тоже твоих рук дело. — Ребёнок, — Франхрасьян шелестяще посмеялся, довольно прикрыв глаза, словно услышал хорошую шутку, — ты ведь шагнул за грань, ты должен знать, что из себя представляет Смерть, не так ли? Жизнь борется за саму себя рождением, исцелением, крепким здоровьем, стремлением к целостности, но Смерть ведь тоже имеет свои проявления, верно? Она равнозначная часть целого, она также стремится наполнить поток и уравновесить баланс. Болезни — её проявления, борьба, не позволяющая весам склониться на одну сторону. Там, где кто-то рождается, кто-то умирает; где кто-то исцеляется, кто-то чахнет от болезни — одна сила всегда будет уравновешивать другую, это же очевидно. — Твой брат так не считает, — Пертинакс хмыкнул, скрестив руки на груди, на что Франхрасьян пожал плечами. — Мой брат — бог Жизни в самом полном её проявлении, — отозвался он. — Зардушту олицетворяет её силу и безграничную тягу к доминированию. Бессильные мечты как в самом начале наполнять Пустоту и царствовать безраздельно, и эта тяга толкает в спину, подгоняет действовать больше, напористее и сильнее. В конце концов она ослепляет и превращается в кратчайший путь к тому, от чего она так отчаянно пытается сбежать. Поэтому переубеждать его бесполезно, и раз Зардушту разделил нашу власть над людьми так, как разделил, с этим приходится только смириться.       Когда голос владыки затих, повисло долгое молчание. Смертные погрузились в размышления и осмысление услышанного, и Франхрасьян не торопил их. Наблюдал внимательно и с интересом, пока поток собственных мыслей относил дальше к глубинам философских вопросов мироздания, сложных для понимая не только хрупкими смертными разумами, но и тяжёлыми для некоторых богов. Оттого, впрочем, не менее важных и интересных Владыке Смерти, и их он всегда готов был разделить с самим собой. Однако если у смертных возникнут ещё вопросы, он с удовольствием терпеливо на них ответит, а пока… Стоит всё же удовлетворить нужду, что привела их на порог Дома скорби, не так ли?