Вопросы и ответы

      В любимом саду перистиля как всегда тихо и безлюдно. Когда мыслей в голове слишком много, Сервилий всегда выходит сюда, чтобы остудить голову и упорядочить хаотичный поток. Скрываясь в тени ветвистых кустов, он садится на небольшую гранитную лавочку, устремляя долгий взгляд куда-то в небо. И мысли бегут вперёд, цепляясь друг за друга, и он цепляет их нити, отделяя одну от другой.       В жаркий летний день — годовщина смерти, и небьющееся сердце сжимается снова, словно живое. Будто закованное в прочные каменные цепи, оно становится невыносимым грузом, тянущим к земле, и Атратину сложно сделать глубокий вдох, разгоняющий застоявшуюся кровь и прочищающий лёгкие. Пока тоска печали и сожалений накатывает, будто волны прибоя, растекаясь по жилам чистой горечью.       Была ли это его вина? — объективного и честного ответа на этот вопрос у него нет до сих пор, хотя прошло уже больше двух веков с тех тёмных и тяжёлых дней. Он сделал выбор, ступив на путь познания и свободы, что его иные обозвали ересью. Он спасал свою жизнь и жизни тех, кто разделили с учителем его убеждения, и в кровавом огненном хаосе сложно было думать о чём-то другом, кроме этого. Сложно, да… но, очевидно, всё же стоило.       Страшную новость ему приносит Луве. Мнётся неуверенно на месте, виновато опускает глаза в пол, прежде чем рассказывает то, что Атратин хотел и не хотел знать. Мог догадаться, в конце концов, что именно так всё и будет — Инквизиция редко меняла методы запугивания и наказания. Поэтому когда дэва срывающимся шёпотом произнесла, что его родители были схвачены и казнены, Сервилий на самом деле не был удивлён.       Он снова тяжело глубоко вздохнул, пусть и не имел в этом никакой практичной необходимости. Сгорбился, словно на плечи давила каменная плита, ощущая, как каменный ком на месте замершего сердца стал тяжелее, давя на рёбра. Опустил глаза на пожелтевший от времени пергамент, который держал в руке. Чернила благодаря магии оставались всё такими же яркими, словно письмо было написано вчера, вот уже больше двух веков, и бездумно он скользнул по строчкам, давно выученным на память.       Это было последнее письмо от матери, которое Сервилий получил за неделю до того, как начались облавы и Инквизиция схватила его, и наставник, рискуя жизнью, спас его. Она как обычно беспокоилась здоровьем Хюгереда, радовалась его успехам и — что особенно до сих пор разбивало Атратину сердце — сообщала, что Зардушту оказал им свою милость, и в свои шестнадцать Хюгеред должен был стать старшим братом. Консул скривил губы в усмешке: милость, как же, послать дитя и даже не позволить ему появиться на этот свет.       Атратин сжал свободную руку в кулаке, ощущая, как волнами его накрывает отчаяние и мучительные сожаления. Он не смог — не успел — спасти своих родителей. Инквизиция нашла их быстрее, чем беглецы смогли найти безопасное место и хоть немного прийти в себя после пережитых потрясений. Знакомая стратегия вымещения злости и запугивания других. Уж если не удалось уничтожить самих еретиков, то в расход пойдут их семьи, друзья и близкие. Назидание — даже не вздумайте поднимать голову против Зардушту, ибо гнев его познаете на себе не только вы; наказание — эгоистичные сектанты, взгляните, на какие муки вы обрекли невинных. Непомерная цена за желание свободы, не так ли?       Его родители были ни в чём не виноваты. Отец был скромным мастером-изготовителем луков, ничем не примечательным и тихим. Он не был излишне набожным, но по праздникам исправно ходил в церковь. Не имел врагов, и в округе о нём ходила добрая слава как о хорошем ремесленнике и надёжном товарище. Атратин и сам не мог вспомнить ничего плохого о родителе, на которого был так поразительно похож внешностью. Мать вела хозяйство. Набожная и благочестивая, богобоязненная женщина, она отличалась временами преувеличенной излишней эмоциональностью. Однако у неё было огромное доброе сердце, полное милосердного сострадания и любви, кажется, ко всему миру. Самая обычная, ничем не примечательная семья, всё прегрешение которой таилось лишь в старшем, так и оставшемся единственным сыне.       Атратин устало спрятал в руках лицо, уперевшись локтями в колени. Он мог лишь представить себе, через какие пытки прошли родители, прежде чем их сожгли на костре. Инквизиция выбивала часто ложные показания и «раскаяние» в грехах, которых не было, лишь из-за того, что эти люди были связаны с «сектантами» кровными узами. И его родителям наверняка пришлось пройти через этот ад, и Сервилий отчётливо видел перед закрытыми веками разочарование в тёмных глазах отца и немой вопрос «за что?» в глазах матери. Если бы только он был немного прозорливее и сильнее…       Он покачал головой, медленно, тяжело выпрямившись обратно. Прошло уже больше двух веков с дня их казни, на котором, к тому же, он не присутствовал, и всё, что у Атратина осталось в память о том времени — последнее письмо матери, в котором она сообщала сыну радостную новость о собственной беременности, которой так и не довелось воплотиться в действительность. Всё, что у Атратина осталось в память о том времени — ворох сожалений и вины, которым не найти утешения и прощения, и собственная память, не позволяющая забыть. Лучшее наказание, гораздо более страшное, чем все пытки Инквизиции вместе взятые.       Сервилий поднял голову ввысь, снова всматриваясь в ясное безоблачное небо. В конце концов из всей семьи он остался один. Продолжал жить и идти дальше. И как бы тяжело ему ни было смириться с утратой и принять её, он не жалел о том выборе, что сделал, как и не жалел о том, кем стал в итоге.