Вопросы и ответы

      Тяжесть приходит первой, и Орлеандо с каждым днём становится всё сложнее стоять и ходить. Даже дышать — и от сна он просыпается, беспомощно открывая рот, задыхаясь, словно кто-то опустил на грудь базальтовую монолитную плиту. Тело подводит, и смерть подкрадывается так тяжко, как князю ещё не доводилось её испытывать. Изводит его упадком сил и беспомощностью, и в какой-то момент он просто не может встать с постели, бесцветным безжизненным взглядом глядя куда-то вперёд. Говорят, так часто умирают от старости краснолюды, но разве саламандрам, что сгорают в пламени и возрождаются в нём, свойственна такая смерть?..       Тяжесть и муки, приходящие к Орлеандо, заставляют насторожиться его семью. Сам он лишь отмахивается от них, из последних сил руководя делами. Тяжело дыша даже от небольшой прогулки коридорами резиденции и с тоской глядя на кузнечный молот, что его дрожащая рука с трудом стянула с полки и уронила, так крепко и не схватив. Однако процесс умирания индивидуален у каждого саламандра, верно? Неудивительно, что кому-то из них не везёт.       Слабость в конце концов приковывает к постели, и Орлеандо впервые ощущает родную огненную стихию невыносимым удушливым жаром. Пламенем, пожирающим медленно и мучительно, заполоняющим собой лёгкие и сжигающим сосуды. И князь хрипит, мечется по постели в тщетных попытках уйти от него куда-нибудь и хоть немного остыть.       Зрение и слух подводят. Перед глазами пляшут оранжевые всполохи, пожирающие окружающую обстановку; в голове набатом бьёт кузнечный молот и странный писк оглушает изнутри. И тем не менее мутным взглядом Орлеандо видит, как мрачно хмурится Говард, и слышит, как обеспокоенно с братом шепчется Маинали. И перед князем мелькают, смазываясь в единое пятно, чужие лица незнакомых саламандр, в которых позже он узнает лекарей.       А потом в какой-то момент всё заканчивается. И на смену жару тлеющих углей, какофонии шумов и ярких всполохов приходит блаженная тьма, холодная и пустая. И Орлеандо будто растворяется в ней, будто теряется, но покой умиротворения длится недолго.       Смерть — это сгорание и перерождение в огне. И тьма вокруг вспыхивает и становится красной. Чёрно-красный огонь взрывается всполохами, и языки его тянутся к Орлеандо и пространству вокруг.       Это не привычная оранжевая огненная пустошь, наполненная гулким низким эхом голоса Отца. Это холодный, но в то же время раскалённый вакуум пустоты, разрушающийся сам в себе. Пламя, чуждое Отцу, нездоровое, опасное для огненного сына — и под его давлением пространство внутри ломается и уходит само в себя.       Безотчётливая неясная тревога поднимается к горлу. Подгоняет в спину — беги! Беги как можно дальше! Но стоит Орлеандо сделать хоть шаг, как вязкая, словно смола, магма расплавленного металла затягивает в свои глубины. Медленно, сантиметр за сантиметром сжигая кожу, кости, сосуды и мышцы, и как бы в панике он ни дёргался, из неё не выбраться.       Паника и первобытный ужас заставляют сердце выпрыгивать из груди, но вместе с ними разум разрывает тотальное безразличие. Апатия и покорность — ему незачем стремиться к спасению, ему не к кому возвращаться по пробуждению. И металлическая магма поднимается выше, пожирая щиколотки, а всполохи холодного — невыносимо, обжигающе горячего — чёрно-красного пламени вспыхивают всё ближе и ближе, заставляя тонкую кожу пузыриться волдырями ожогов, плавясь под давлением жара.       По ту сторону сознания это выглядит воистину жутко: объятый нездоровым огнём, причиняющим вред даже саламандрам, князь метался по постели с болезненными стонами и не мог прийти в себя. Пятая жизнь давно сгорела, начиная жизнь шестую, но Орлеандо не мог вернуться, не мог возродиться, и лучшие лекари были бессильны, чтобы помочь ему. Никто не знал, что за дивный недуг сразил князя, убивая медленно и мучительно, словно вода утопленника. Никто не знал — и единственной надеждой оказались те, чьим рукам могла покориться любая болезнь любого народа.       В Подводное Царство Говард отправился лично и лично же сопроводил его царицу, мудрейшую и искуснейшую целительницу всего ундинского народа. Если кто и мог помочь Орлеандо, то лишь она одна — в противном случае князя ждала мучительная смерть, медленно переходящая в окончательную гибель. — Так временами случается, Говард, сын Гирико, — едва увидев объятого чёрно-красным пламенем князя, распевно протянула Сумиэс, взглядом спокойной мудрости посмотрев на хмурого саламандра. — Когда могущество столь велико, что начинает разрушать своего хозяина изнутри. Должно быть, к тому же твоему дяде довелось пережить множество тяжёлых потрясений, наложившихся друг на друга. Как давление воды способно прорвать дамбу, удерживающую её, и разрушить всё на своём пути, так тревоги и тяготы способны сорвать внутренние печати. Оставь нас — я помогу твоему дяде. — Помощь твоя бесценна, госпожа, — Говард низко склонился с искренней благодарностью и покорно вышел, уводя за собой сестру и тётушку, что как и он, были обеспокоены судьбой князя.       Тонкие синеватые губы ундинской царицы растянулись в безмятежной улыбке, а в бирюзовых, словно драгоценный минерал, глазах вспыхнула искра. Текучей плавной походкой Сумиэс приблизилась к постели саламандрового князя, и огонь, окружающий его, не посмел коснуться голубоватой кожи. Живительная влага потекла сквозь перепончатые пальцы, прежде чем холодная ладонь накрыла горящее, пульсирующее пламенем, виднеющимся сквозь тонкую тёмную кожу, огненное сердце, остужая его. — Как вода тушит лесной пожар, так и я взываю к тебе, дитя огня, — распевный голос превратился в журчащую, как ручей, песню. — Вернись ко мне, далёкий возлюбленный мой, и позволь мне хоть раз заглянуть в твои глаза…       В холодной, но сжигающей в себе кроваво-чёрной бездне было так тихо и тоскливо, и страх тлел гаснущими углями, уступив место безразличию. Боль почти не ощущалась, и раскалённая магма пожрала его почти по грудь. Жизнь сгорала одна за другой, но это не имело никакого значения. Орлеандо тонул в вязкой смоле, растворяясь в ней, уходя в вечность, как вдруг…       Журчание воды — сначала редкие капли, будто несмелое постукивание дождя, что вот-вот превратится в безудержный ливень, они превратились в поток лесного ручья, спешащего по камням вниз. Жар смешался с прохладой, свежестью морского бриза, остужающего разгорячённую голову. А за ним пришла песнь, что-то забытое, но не до конца. Болезненно знакомое — и сквозь чёрно-красное пламя начали зажигаться ласковые голубые огоньки, и Орлеандо словно очнулся от долгого сна, сбрасывая оцепенение равнодушия.       Он протянул руку, касаясь ближайшего огонька, и с прикосновением пришёл покой. Очаги беснующегося пламени начали гаснуть, и Орлеандо смог сделать шаг, словно не он только что сгорел дотла наполовину. Неуверенно и неспешно, но огоньки и льющаяся песнь указывают путь, и он чувствует тоску, надежду и облегчение.       После долгого сна открывать глаза тяжело, и он видит перед собой размытый образ из снов. Разум ещё слишком зыбкий, и Орлеандо теряется, не зная, где явь, а где дрёма. Но женский лик становится всё чётче, и она мягко посмеивается, улыбаясь взглядом, терпеливо глядя на саламандра, накрыв ладонью его грудь, чувствуя гулкое биение сердца. И Орлеандо, не веря тому, что видели его глаза, с осторожным трепетом перехватил тонкое запястье, поднося перепончатые пальцы к губам, оставив на них невесомый поцелуй. — Если это сон, я не хочу, чтобы он заканчивался, — на выдохе произнёс он, и ундина снова негромко посмеялась, легко выпутав руку, и накрыв ею щёку Орлеандо. — Нет, огненный князь, это не сон, — мелодично пропела она. — Но я останусь с тобой так долго, как тебе понадобится, чтобы полностью оправиться от своего недуга. Ты спал так долго — теперь тебе стоит быть осторожным: одно перерождение забрало сразу две жизни, сократив твой век. — Если такова плата за то, чтобы хоть раз увидеть тебя… — сердце остановилось, пропустив несколько ударов: конечно, Орлеандо узнал эту женщину. Недосягаемую возлюбленную, которую он и не надеялся хоть когда-нибудь увидеть. — Я готов отдать все свои жизни. — Говард оказался прав, — мягко ответила Сумиэс, и её глаза блеснули мистическим блеском. — Вам, саламандрам, удалось одарить меня самым ценным из всех даров.       Слабый после затянувшегося перерождения, Орлеандо прикрыл глаза, продолжая бережно сжимать тонкую холодную женскую руку. Мечтая о том, чтобы счастливый миг долгожданной встречи не заканчивался никогда.