Вопросы и ответы

      Бесконечный лабиринт ветвится паутиной запутанных коридоров. Отсюда не существует выхода, и заблудшие души столетиями блуждают между покачивающимися стеллажами да исчезающими дверями. Времени здесь тоже нет, и оно ощущается как мгновение, растянутое на целую долгую вечность.       Унылые и неопределившиеся, безмолвными скорбными тенями плывут переходами гости Дома скорби. Тщетно пытаются отыскать ответы на невысказанные вопросы, но в каждой бесплотной попытке натыкаются лишь на пустоту и безразличное ничто. Те, кто предпочитали плыть по течению, не делая ничего для того, чтобы заслужить благосклонность кого-нибудь из братьев. Те, кто называли себя неверующими, в гордыне и в упрямстве не желая признать над собой очевидную власть. Боги ведь никогда не были выдумкой, так что до крайности глупо было это отрицать.       Из лабиринта сомнений не существовало выхода. По крайней мере, так в это верило большинство здешних обитателей. Лабиринт был вечным наказанием, проклятием, жестоким и мучительным, поглощающим отчаянием и унынием, затягивающим в пучину безумия. Книги шелестели пустыми страницами, а коридоры менялись так, что души не могли встретиться друг с другом. Пустота и одиночество безраздельно властвовали в этом месте, и вечное скитание казалось наказанием, куда более страшным, чем вечность в промёрзшем озере.       Бесшумно, владыка чертога скорби ступает по белому безмолвному пространству. Подёрнутое дымкой, словно рябь на гладкой воде, оно колеблется под влиянием воли хозяина и в то же время остаётся неизменным. Таков второй лик ада, но именно сюда Зов заводит владыку, и он следует за ним, полный интереса. В Доме скорби бывает так скучно, но всегда находится что-то, что способно развеять скуку хозяина. Что-то… или кто-то.       Сомневающиеся редко взывают к нему. Блуждают в меланхолии одиночества, с безразличным смирением принимая своё наказание. Однако изредка находятся те, кто всё же умеют задавать правильные вопросы. Те, чей взгляд проясняется, а внутри не тлеет, но догорает искра. И тогда Дом скорби откликается, и Владыка лично приветствует их.       Улыбка растягивает тонкие бескровные губы, пока чёрные бездны глаз внимательно скользят по худой фигуре. Веалх, второй близнец, посланный на бессмысленный убой — в своё время его приход доставил Франхрасьяну определённые хлопоты, хотя и познакомил с любопытными гостями. Двое даже, вон, прекрасно устроились в его доме, но да о чём это он?       Ах да, Веалх. С отрешённой задумчивостью алые глаза всматривались в пустые страницы раскрытой книги. Сколько десятков лет он бродил по пустынным коридорам, пытаясь понять, что он здесь делает? Сколько десятков лет он задавал себе мучительный вопрос, а так ли он прожил свою короткую жизнь, как хотел? И если ответ был «да», то почему он был теперь здесь, а не в блаженстве Дома песнопений рядом со своим близнецом Эллой? — Ты взывал ко мне, ребёнок, — не то спрашивая, не то утверждая, Франхрасьян нарушил тягучее молчание, и Веалх вздрогнул, выронив книгу. Та выпала из бледных пальцев, но прежде чем достигла пола-которого-нет, растворилась в молочной серости, словно её никогда не было.       Веалх проследил за ней взглядом — тягучим, таким же серым, как и всё вокруг. А после посмотрел на Владыку и медленно ответил с равнодушным бесцветным смирением: — Нет, господин. Я не посмел бы тревожить тебя.       Франхрасьян негромко посмеялся шелестящим смехом, удовлетворённо прикрыв глаза. Те редкие души, которым удавалось сбросить с себя оцепенение этого места, встречали его по-разному: кто-то боролся до последнего, ярко горел огнём, буквально выгрызая себе право разорвать оковы, доказывая хозяину мрачного чертога, что они не просто унылые скитальцы, но заблудившиеся на своём земном пути. Кто-то же, как Веалх, приходил к истине долго и сквозь мучительные сомнения, даже не осознавая того, что им удалось совершить. — Тем не менее раз я пришёл к тебе, уважь меня беседой, — Франхрасьян приподнял уголки губ вверх, на что Веалх в почтении склонил голову. — Как ты находишь гостеприимство моего чертога? Всё ли устраивает тебя? — внимательный взгляд скользнул по белой, почти просвечивающейся коже, цепляясь за острые скулы и вытянутые линии, замечая, как в пустых, отливающих кровью глазах мелькнула искра. — Твой дом отличается от того, что о нём говорит церковь, и того, что я ожидал увидеть, — задумчиво протянул Веалх. — Когда законники освободили меня от заточения, я не думал, что окажусь здесь, в вечном скитании без цели. — Разве не таковой была твоя земная жизнь? — проницательно поинтересовался бог. — В отличие от твоего брата, ты не был увлечён церковным писанием так рьяно. Действительно ли ты ожидал увидеть замёрзшее озеро, или сомнения окрашивали твои мысли? — Истину ты говоришь, господин, — дух тяжело устало вздохнул. — Я шёл за братом, потому что я не знал, что мне ещё делать. Элла вёл меня, его воля была сильнее моей. Всю жизнь, начиная с самого детства, он вёл меня, защищал и вдохновлял. Я же был лишь младшим близнецом, его тенью… и я шёл за ним, как агнец идёт за пастором, потому что не знал, каким может быть другой путь. Я верил, что желания Эллы — мои желания. Но правда всегда была в том, что я никогда не знал, чего я хотел на самом деле. Моя жизнь была так же уныла, как и скитание по этому бесконечному пустому лабиринту. Наверно потому я так и не смог отдаться Зардушту так, как это сделал брат. Но и тебя уважить я тоже не смог, выказывая ненависть, как требовала церковь, но в действительности испытывая лишь равнодушие.       Франхрасьян внимательно наблюдал за духом. Молодой полуэльфийский мужчина — у него была впереди ещё целая жизнь. Но потерявшийся на дороге собственного существования, он последовал за другими, выполняя чужие указания, искренне веря, что они созвучны с его собственными желаниями. Похвально, что после веков посмертия, проведённых один на один с самим собой, он смог увидеть и осознать то, что другие продолжали в упор игнорировать в себе. — Ростки сомнений поселились в тебе ещё при жизни — почему же ты не взлелеял их, но слепо пошёл на заклание? — конечно, у Франхрасьяна был ответ на свой вопрос, но Веалх вновь одарил его задумчивым взглядом. — Бастарды — мы никогда не знали своего отца, а наша мать умерла, давая нам жизнь, — туманно откликнулся он. — Родня, что растила нас, в конце концов выбросила нас на улицу, и мы были вынуждены, как звери, сражаться за собственные жизни и за кусок хлеба. Брат всегда был сильнее, умелее и умнее, он вёл меня, и со временем я привык во всём подчиняться ему. Стал его тенью, не зная, как существовать иначе. Когда деорийцы подобрали нас, я был вдохновлён не меньше Эллы, но потом… К Элле явилась ашура, и он уверовал до фанатизма, а я… Я ощущал в себе ослабленность связи с религией, недостаток веры. Святое Письмо было для меня скучным, догмы казались противоречивыми. Но кем я был, чтобы спорить? Я делал то, что мне говорили. Молился так, как мне говорили. Славил Зардушту и проклинал тебя, потому что так было надо. Шпионил и убивал, воровал чужие тайны и подставлял тех, кого мне «заказывали», ведь это то, чем занимался орден, в котором я состоял. Брат говорил, что нечестивые действия, которыми действуют деорийцы, несут славу Зардушту, и я не спорил с ним. Поступал так же, как и всегда, ведь у меня не было своих желаний, своей цели и своего смысла. Я был лишь отражением Эллы, но чем старше я становился, тем мучительнее было противоречие внутри меня.       Дух замолчал, словно обдумывая, как продолжить свою исповедь, и Франхрасьян не торопил его. Серая меланхолия медленно спадала, как оковы, и Веалх преображался прямо на глазах, пусть сам не замечал этого. Хороший знак; смелый шаг, на который решались лишь единицы. Что ж, этот ребёнок недаром с самого начала показался владыке перспективным и интересным кадром. — Я не был фанатиком, — в конце концов произнёс Веалх. — Я никогда не верил в то, что говорили братья и сёстры по ордену. Я не служил Зардушту, но и о тебе не думал. Мне не казалось, что ты — дьявол и воплощение всего мирового зла. Я стал наёмником; я просто выполнял свою работу. Но я всё ещё не мог понять, то ли это, кем я хочу быть? Какова цель моего существования на самом деле? Найти ответы я так и не смог: мне приказали убить князя Аделарда, и дальше ты знаешь, что произошло: меня показательно казнили и пленили, чтобы король и эльфы, с которыми он был в сговоре, смогли обвинить некромантов и начать войну. Но когда я оказался здесь… Знаешь, господин, я удивлён, что мой брат возвысился и стал святым бессмертным. Ведь то, как работает наш орден… Мы все должны принадлежать тебе. — Фанатизм, с каким мой брат желает уничтожить меня, временами скатывается в открытое лицемерие, — Франхрасьян устало повёл плечом. — Ты удивишься, когда узнаешь, что послушники твоего ордена чаще бывают фанатичнее и преданнее Зардушту, чем послушники любого другого церковного ордена. И брат принимает их у себя, даже если при жизни они убивают, занимаются шпионажем и подставами, используя при этом даже самые грязные методы, вроде некромантии, — он скосил глаза на Веалха, который также весьма преуспел в последней. — «Против врага используй его же методы» — таким был девиз, который пресветлая ашура вложила в уста Эллы, — полуэльф понимающе кивнул. — Но где же тогда эта тонкая грань? Разве Зардушту может быть лицемерен? — Нет, не может, — согласился Франхрасьян. — Но всё зависит от искренности веры конкретного человека. И тогда Зардушту может закрыть глаза на то, какими средствами смертный насаждал его волю другим: безжалостным огнём очищения или же коварством и подлостью, которым людей якобы обучил именно я. Иронично, не правда ли? — Сложно, — поморщившись, возразил Веалх. — Вот потому я всегда не любил теологию и предпочитал не думать о богах и божественных силах, выполняя свою работу. Хотя сейчас сожалею об этом, ведь иначе, возможно, я избрал бы совершенно другой путь. — Кто знает, — Франхрасьян хмыкнул и протянул руку. — Идём, ребёнок. Ты и без того задержался здесь. — Разве здешнее пространство — не конечная точка путешествия? — удивился Веалх. — Для большинства пребывающих здесь — да, — терпеливо ответил Владыка. — Но для некоторых это место может стать, если хочешь, чистилищем. Души, которые мы принимаем с братом в своих чертогах, уже никогда не смогут покинуть их. Зардушту никогда не примет в ряды святых бессмертных тех, кто «осквернили» себя в Доме скорби, точно так же, как и я не приму тех, от кого братец может захотеть избавиться, изгнав из Дома песнопений. Но как ты уже догадался, гостей в мой чертог прибывает гораздо больше, и все они такие разные. Лишь малая часть из них искренне верит в то, что мой дом выглядит как ледяное озеро, но что, в таком случае, делать с остальными? Здесь блуждают те, кто подобно тебе, не смогли определиться и понять, во что они верят и кому служат. Их вечность проходит в унылом слепом скитании, но некоторые из них всё же способны отыскать ответы на свои вопросы. Хотя бы на часть из них — и к таким душам я проявляю снисхождение. Я могу забрать их отсюда туда, где им больше будут рады, и ты, ребёнок, заслужил отправиться со мной в мой чертог такой, каким я сам определяю его.       Растерянность мелькнула на бледном лице Веалха, и Франхрасьян в очередной раз отметил, как сильно молодой полуэльф сливается с молочной серостью этого места. Белые растрёпанные волосы, почти прозрачная кожа, светло-серые одежды, в которых он был казнён — он был будто бы воплощением в человеческой фигуре унылого лабиринта. И лишь алые, будто рубины, глаза мерцали зловещим светом, напоминая, как сильно, на самом деле, их хозяин отличен от бесконечной меланхолии Дома скорби.       Тряхнув головой, сбросив мимолётное оцепенение, Веалх решительно сделал шаг навстречу, вложив ладонь в протянутую руку. Франхрасьян одобрительно приподнял уголки губ вверх, забирая после долгих столетий скитаний душу туда, где ей на самом деле было место. Получая себе ещё одного прекрасного собеседника, с которым можно замечательно развеять бесконечную божественную скуку.