Вопросы и ответы

      Новую преставившуюся душу Франхрасьян чувствует сразу. Он всегда ощущает приход новых гостей: пространство колеблется и наполняется, и новая душа — словно брошенный в воду камень. Тревожит статичный покой и чувствуется чем-то чужеродным и таким же тяжёлым. Впрочем, вначале всегда так, а после души сливаются с общей тканью пространства последнего чертога и становятся его неотделимой частью. Но до этого ещё необходимо дойти.       Уголки губ приподнимаются вверх, и владыка Дома скорби бесшумной плывущей походкой проходит сквозь тьму. Кто-то всегда должен приветствовать души на пороге, проводить их дальше, не позволяя заблудиться. Они ведь такие растерянные и хрупкие в первые мгновения после смерти, и его священный долг, словно заботливого родителя, утешить их и укрыть своим покровом, даже если души всецело его отвергают. И он становится в том числе проводником, хотя это не входит в его непосредственные обязанности.       Кто-то должен встречать умерших, приветствуя их в чертоге Вечности — это факт. Гномы пируют в палатах Владычицы после девяти дней и девяти ночей путешествия, а дальше расходятся восвояси, словно и не умирали вовсе. Ни Хольга, ни Ходр не сопровождают их, но они рассказывают и объясняют, и Госпожа отдаёт в лен часть своих земель тем, кто прибывают. У эльфов же умерших с самого начала пути и до самого конца сопровождает мрачный Жнец, брат бога Смерти. Быть проводником ушедших его работа, и он исправно выполняет её, мотаясь по свету. А что же до людей?       Франхрасьян мог бы назначить дэвов встречать новые души и указывать им путь. Тех, кто так верит в то, что попадает в ад, а сам Франхрасьян — дьявол во плоти, могли бы встречать Атхвьян; тех, кто не определились, — Агхраэрадха; ну а тех, кто становятся почётными гостями чертога Владыки, — Хахаманиш. Однако что, в таком случае, было делать самому Франхрасьяну, страдающему от бесконечной скуки в вечной холодной тьме своего дома, ставшего тюрьмой? Нет, именно поэтому вместо дэвов приходит он сам, и каждая новая встреча оказывается не менее занятной, чем предыдущая.       Он приходит ко всем, никого не обделяя вниманием, как бы мала ни была умершая душа или как бы сильно его ни боялась и ненавидела. К ненависти и страху Франхрасьян уже давно привык, а потому не оказывается ни удивлён, ни оскорблён обжигающим взглядом преставившейся женщины. Пустые чёрные бездны скользят по её фигуре с флегматичным спокойствием, прежде чем владыка сам весь выходит из тьмы, воплощаясь перед гостьей, вырастая над ней неумолимым роком. Её судьба уже предопределена, но прежде чем она будет воплощена, необходимо хотя бы поздороваться, не так ли?       Тень веселья колышется в холодных безднах глаз Франхрасьяна, когда он видит мимолётное изумление и растерянность на немолодом лице умершей. Конечно, церковники внушают слабым недалёким умам, что хозяин Дома скорби — страшный уродливый монстр, не человек вовсе, а какая-то химера. Каких только деталей к его внешности от церкви к церкви не приписывают, в самом-то деле! И бараньи рога, и ослиные копыта, и даже козлиную голову вместо человеческого лица! Человеческая фантазия безгранична, и она откровенно веселит Франхрасьяна. Наблюдать потом за их разочарованием, когда вместо чудовища они видят обычного мужчину, так уморительно — право слово, эта забава не надоедает ему столетиями.       О нём много чего говорят не лестного — и он читает женщину перед собой как раскрытую книгу. Страха в ней оказывается больше, чем глупой дерзости, так что она молчит, опасаясь разгневать дьявола, и Франхрасьян хмыкает беззвучно, чувствуя горькую усталость. Конечно, он давно привык и давно смирился, что люди никогда не примут его и не поверят ему, но это не значит, что их слепая вера в то, что он и вправду причина всех их бед и главный противник всего сущего, не утомляло так сильно.       Коварный, лживый, бессердечный, завистливый, злобный — эпитетов у Франхрасьяна было ещё столько, что все не перечислить. Его боялись и ненавидели, и попадая в его чертог, сталкиваясь с ним лицом к лицу, души считали, что за малейшее неправильное слово он растерзает их в клочья. Глупые — он ведь не младший брат, не прощающий даже мелкие детские шалости…       О нём говорили много — и редко в позитивном, хорошем ключе. И даже когда души встречали его таким, какой он есть, они всё равно не верили ему. И Франхрасьян читал в них сомнения и опасения — вдруг его приятная внешность лишь иллюзия, скрывающая настоящее уродство? Вдруг таким образом он совращает даже после смерти, искушает и испытывает на прочность? Ему нельзя доверять, с ним нельзя говорить, но и бежать от него бесполезно — и отчаяние вместе с низменным страхом наполняет душу этой несчастной женщины до краёв, и Франхрасьян молча вздыхает, качая головой.       В его обязанности не входит вести разъяснительную работу с умершими — у каждого человека при жизни есть собственный ум и свобода воли. И если они выбирают слепо верить тому, что рассказывают церковники, не поддавая их слова ни малейшей критике и сомнениям — что ж, это не ответственность Франхрасьяна. Он должен присматривать за душами умерших и дать им последнее пристанище, и он исправно выполняет свои обязанности.       Чужое пренебрежение уже давно не задевает. Уже давно он привык к тому, что его ненавидят и боятся. Такова плата; такова участь хранителя обратной стороны мироздания — глупо было бы надеяться на что-то другое, верно? А потому сопровождая эту несчастную женщину до ледяного озера, в котором она так верила, что проведёт остаток своей вечности, Франхрасьян не ощущает ничего, что могло бы всколыхнуть спокойную гладь его души. Возвращается обратно, оставаясь в ожидании прихода новых гостей в Дом скорби. И — кто знает? — возможно им удастся удивить его в этот раз и хоть немного развеять бесконечную тоскливую скуку его хозяина.