Вопросы и ответы

      Первой приходит боль. Тупое, ноющее, тянущее ощущение где-то под рёбрами, и Франхрасьян едва заметно хмурит брови, накрывая беспокоящее место ладонью. Тяжёлый камень нехорошего предчувствия оседает на дне сердца, и владыка скорбного чертога задумчиво всматривается во тьму. Она дрожит и колеблется, и Франхрасьян слышит в своей голове вой раненых зверей: дэвы мечутся в тревожном беспокойстве, и каждый из них так же, как господин, чувствует, что один из собратьев попал в серьёзную беду. И тянущая боль под рёбрами — отголосок его страданий. Ох, бедный Ардашир!..       Владыка делает шаг из тьмы, и чёрные тени обступают его со всех сторон. Шипящие шелестящие голоса дэвов смешиваются в единую какофонию, но Франхрасьян слышит каждого из них. Слышит и плач Ардашира, направленный внутрь, взывающий к своему господину в поисках утешения и спасения. Церковники пленили его и пытали… но зачем? Ведь он всего лишь дух, тёмный эфир, часть Дома скорби — такой же, как любой пресветлый ашур, ведь природа у них совершенно идентична друг другу. Издевательства над дэвом принесут смертным разве что низменную радость жестокости, но не удовлетворят больше ничего из того, ради чего они пытают друг друга. И очищением прикрыть и оправдать тьму собственных душ у них тоже не получится — разве что только они преследуют какую-то свою, лишь им понятную цель?..       Ответ на зависший в воздухе вопрос возникает сам собой. Время в потусторонних чертогах условно, как условно и пространство, и Дом скорби, такой, каким Франхрасьян сам определяет его, содрогается так, как никогда раньше. Владыка хмурится, и тяжёлая аура холодом металла осязаемыми волнами расходится от него. Дэвы шипят и готовятся отражать нападение, в то время как встревоженные души выходят посмотреть, что происходит.       Яркая вспышка на несколько длинных мгновений освещает преддверие, заставляя тёмных созданий отпрянуть в сторону. Франхрасьян же делает шаг вперёд, ограждая своей фигурой всех, за кого нёс ответственность, проводя паучьими пальцами по воздуху, словно стягивая тьму обратно, гася чужеродный свет. Бездонные пустые бездны глаз, не мигая, впиваются в тех, кого здесь быть недолжно, и незваным гостям не рад абсолютно никто.       Их трое: женщина и двое мужчин. Одетые в светлые одежды церковников, эти фанатики сотворили невозможное: будучи ещё живыми, состоящими из плоти и крови, они преодолели границу, игнорируя всевозможные законы мироустройства, и теперь стояли на пороге Дома скорби… крепко сжимая руками изувеченную сущность Ардашира. Искалеченный дух, потерявший ленты полупрозрачной тьмы, он слабо пульсировал своим ядром, которое можно было приравнять к человеческому сердцу, и нити золотого света вспыхивали в нём и гасли, причиняя невыносимые мучения. — Понимаю… — не сводя взгляда со страдающего дэва, негромко протянул Франхрасьян. Вкрадчивый голос его растёкся повсюду, заполняя собой всё пространство, и за обманчивым спокойствием слышался металл звенящего гнева. — Вы замучили моего эмиссара, чтобы использовать его сущность, чтобы добраться сюда. Умно, хоть и безрассудно глупо. — Молчи, демон! — вонзив пальцы в клубящееся ядро Ардашира и сжав его, причиняя дэву ещё больше боли, воинственно воскликнула женщина. — Тебе не одурачить нас ни своими лживыми речами, ни своим лживым обликом! Сам Зардушту вдохновил нас и благословил на праведное дело! Теперь мы уничтожим тебя в твоей яме, и ты больше не сможешь распространять свою скверну и сеять зло на благодатной почве!       За спиной Франхрасьяна послышались тревожные шепотки душ и яростное шипение дэвов. Страдания Ардашира были страданиями каждого из них, и ненависть, боль и гнев переполняли их до краёв, вспыхивая прожилками чернейшего, ещё чернее чистейшей тьмы, света. Они жаждали мести, жаждали крови, но ни один из них не посмел двинуться прежде, чем господин и хозяин позволил бы им это сделать. — Демон, значит? — тяжёлая холодная ярость бога Смерти базальтовой плитой обрушилась на каждого жителя Дома скорби, и даже вмёрзшие в лёд головы ощутили, как гневается владыка. — Что ж, раз ты так хочешь узреть его, я не стану отказывать тебе.       Вкрадчивый, тихий и обманчиво спокойный голос начал меняться, становясь грубее и ниже. Пустые бездонные бездны глаз вспыхнули чёрным потусторонним пламенем. Высокая худая фигура расширилась в плечах, и два огромных перепончатых крыла расправились за спиной владыки Смерти. Красивое бледное лицо исказила гримаса злобы, и губы растянулись в оскале, обнажая острые, как кинжалы, зубы. Два острых, выгибающихся вверх рога вырвалось прямо изо лба, и два закрученных, как у барана, — на затылке. Руки удлинились; на пальцах отросли острые длинные когти. Ноги покрылись тёмной шерстью, выворачиваясь как у коня, заканчиваясь огромными козлиными копытами. Больше ничто в облике Франхрасьяна не напоминало его, и дьявольский низкий смех заполнил всю бесконечность пространства. Холод благоговейного ужаса заполнил каждую душу, и даже дэвы в страхе отстранились от своего владыки, никогда прежде не видя его в такой форме. — Где же ваша смелость, смертные? — низкий голос вибрировал злобной ядовитой насмешкой, когда пылающие глаза впились в побледневшие лица прижавшихся друг к другу людей. — В этом вся ваша жалкая суть… — он протянул презрительно, и губы растянулись в оскале шире. — Вы хотели видеть дьявола — и вот он перед вами. Вы хотели сразиться со мной — ну так вперёд! Я покажу вам, что значит злость и гнев Владыки Смерти! — взревел яростно и резко выпрямился, распахнув в стороны крылья, закрывая ими души и дэвов, отделяя их от наглых смертных, в слепой глупости своей зашедших слишком далеко.       Почему-то нападать церковники не спешили, и утробный удовлетворённый смех вновь сотряс весь Дом скорби. Ступая тяжёлыми шагами, будто огромный хищник Франхрасьян медленно приближался к ни живым ни мёртвым смертным. От них смердело страхом, экзистенциальным ужасом, и дьявол одновременно упивался этим, и пламя яростного раздражения закипало в широкой, наполовину покрытой шерстью груди. — Черви… — презрительно сплюнул Франхрасьян. — Мой недалёкий братец должен был в первую очередь научить вас, что у каждого действия есть свои последствия, ответственность за которые вы несёте сами. Трусливый ублюдок… он дал вам свободную волю и мозги не для того, чтобы они заполняли пустое пространство ваших черепов, но для того, чтобы вы ими пользовались хоть иногда! Уж раз предвечные силы, создавшие нас, обделили Зардушту этим умением, то хотя бы вы, его создания, должны компенсировать идиотизм вашего творца! Но в слепоте своей и глупости… вы переступили через закон и нарушили священные границы!       Живым не место по ту сторону мироздания. Уж тем более не место им на пороге Дома скорби — это грубейшее нарушение, которое может повлечь за собой тяжелейшие последствия. И дело не в том, что хрупкие смертные в жалких потугах угрожают богу Смерти — за своё существование Франхрасьян наслушался и повидал и не такое. И даже не в том, что они посмели так жестоко обойтись с его слугой — ему ли было не знать о слепой безжалостности Жизни? Преступлением стала именно попытка сломать мироздание, нарушить закон, которому подчиняются даже они, боги. И ладно, если смертные и вправду глупы и не понимают всей тяжести последствий собственного безрассудства, но Зардушту?! О-о, маленький пресветлый засранец, ты должен хоть иногда включать свой недалёкий мозг и пользоваться им!       Полный животной ярости рык эхом прокатился по обозримым границам тьмы, отзываясь тревожными волнами и вибрацией. За свою слепоту и глупую жестокость смертные понесут наказание, и больше никто — никто и никогда не посмеет заходить за грань понимания и лезть туда, куда запрещено лезть даже могучим богам. — Тебе не запугать нас, дьявол! — один из мужчин дерзнул выступить вперёд, выставив перед собой священный символ Зардушту, вспыхнувший ярким обжигающим светом его магии. — Ты показал свою истинную, двуличную и мерзкую натуру, и ты будешь сокрушён могуществом и милостью нашего господина! — он попытался направить луч света в бога Смерти, но покров тьмы поглотил его без остатка, не причинив никакого вреда. — Червяк! — Франхрасьян расхохотался, и гомерический смех вновь содрогнул опоры Дома скорби. Ненависть питала дьявольский облик, и он чувствовал, как чёрная злоба, жестокость и ярость всё больше и больше заполняют его. Это было опасно, ведь он мог потерять себя, а значит, пора было заканчивать этот фарс. — Ваши гнилые душонки принадлежат мне с тех самых пор, как вы переступили порог моего дома как нежеланные гости, и расплата за это предстоит жестокая, — потустороннее пламя недобро вспыхнуло в глазах, не предвещая ничего хорошего.       Чтобы неповадно было. Чтобы больше никто не посмел рисковать так сильно. Чтобы никто не испытывали огромные, но всё-таки не безграничные границы терпения владыки Смерти. Чтобы ему самому не доводилось снова страдать так сильно, являя ту часть себя, которую в нём породило человеческое восприятие, а он сам ненавидел всей своей душой. Он должен был проявить жестокость, и дьявол требовал крови. В конце концов, не только Зардушту и его ашуры могут сжигать дотла чужие души так, что от них не остаётся даже мимолётного воспоминания.       Когтистая рука молниеносно метнулась к наглому человечку. Острые, будто клинки, когти с лёгкостью вспороли кожу, протыкая живот и грудь церковника, насаживая на пальцы словно на кол. Пасть дьявола раскрылась широко, являя беспросветную бездну глотки, и закрылась лишь тогда, когда ещё живое тело полностью скрылось в ней. Кинжалы зубов вонзились в плоть, дробя кости, и тонкие струйки крови проступили на губах, стекая по подбородку. Что ж, дети, вы хотели пробудить дьявола? Теперь платите собственной кровью за свою оплошность.       Души не останется так же, как и тела, и это очень жестокая участь. Впрочем, не только младший брат может являть безжалостность своего гнева, не так ли? Тем более что вина этих смертных перед ним, Владыкой Смерти, велика настолько, что даже полное уничтожение не искупит её. И он скалится окровавленными зубами, и пожирает второго церковника так же, как первого. Оставляя лишь испуганную до смерти женщину, упиваясь сладким запахом её ужаса. — Вижу, спеси у тебя поубавилось, — раскаты голоса звучат с ядовитой насмешкой, словно у сытого довольного хищника. — Чего ж так, красавица? Разве не к этому ты готовилась, с таким рвением желая уничтожить меня? — пламя вспыхивает в глазах яростью и презрением. — Дай угадаю? Вы говорите, что я жестокий, двуличный, лживый дьявол, совращающий, искушающий, уничтожающий, сеющий скверну, но на самом деле никто из вас в это не верит, м-м? Представляя меня, желая встречи со мной, вы знаете, что не найдёте меня таким, каким ты видишь меня сейчас? Двуличные уроды — все вы такие же, как мой ненавистный несносный братец! — вспышка гнева прячет в себе обиду, и прежде чем женщина что-то отвечает, потустороннее чёрное пламя пожирает её, сжигая всю без остатка.       Слабость ненавистного облика Франхрасьян обращает себе на пользу. Со стоном он перекидывается обратно, запирая в самых дальних, в самых тёмных глубинах души безжалостного зверя, которого породило человеческое невежество, падая на колени. Обессиленный и опустошённый — он многое отдал бы за то, чтобы этой части него просто не существовало. Как и за то, чтобы иным никогда не доводилось видеть её так, как они увидели только что.       Молчание и напряжение чертога нарушает беззвучный всхлип, и Франхрасьян поднимает на него голову. В догорающем пламени тлеет тусклым золотым светом раненый Ардашир, и владыка, с трудом поднявшись на слабых ногах, протянул к нему руку. Осторожно коснулся холодными пальцами судорожно содрогающегося клубка, забирая его на ладонь, бережно прижимая к груди. Сожаления, стыд и вина — и усталое опустошение разъедали Франхрасьяна изнутри, и как бедняга Ардашир, он нуждался в исцелении и восполнении сил. — Эти трое были лишь медиумами, — устало и бесцветно, не поворачиваясь, господин обратился к дэвам, чувствуя вибрации их ярости и боли. За то, что смертные сотворили с их собратом; за то, через что заставили пройти их владыку. — Уничтожьте остальных. Всех, кто причастны к эксперименту. Сожгите все записи и все сведения об этом. Никто и ничто не должно уцелеть — дерзость и безрассудная глупость смертных не должны повториться вновь.       Дважды повторять не пришлось, и с яростным, полным боли воплем десятки чёрных сгустков врассыпную устремились вверх и в стороны, спеша в материальный мир вершить волю и приговор владыки. Франхрасьян же лишь устало прикрыл веки, уходя во тьму, сливаясь с ней и растворяясь в ней, бережно прижимая к своему сердцу льнущего в поисках ласки и утешения Ардашира. Им обоим нужен покой и исцеление, и кто знает, быть может, нанесённые раны смогут зажить, не оставляя шрамов.