Вопросы и ответы

      Всё начинается с обрывков воззваний. Восторженных возгласов и слишком смелых идей. Франхрасьян улавливает эхо чужих речей, и находится что-то, что способно потревожить смертельную бесконечную скуку дома, ставшего тюрьмой. Вернее… не «что-то», а «кто-то».       К нему не обращаются в мольбах. Разве что редкие могильщики, собирая и сжигая тела, поминают владыку Смерти. Но если среди них и находятся любопытные кадры, дэвы приходят к ним и сопровождают их. Все они обречённые, все принадлежат ему и все отмечены его печатью. Они имеют дело со Смертью, и каждый из них ходит по тонкому лезвию так, что единицы доживают до преклонных лет и уходят от старости, а не сгорают на костре или отдают Франхрасьяну душу на пыточных столах в тайных тюрьмах Инквизиции.       Однако этот голос совсем другой. Он взывает к владыке Смерти; он звучит уверенно и звенит, резонируя, с золотыми нитями наисветлейшей магии его брата. Человек, посвящающий себя Франхрасьяну, не могильщик и даже не врач — церковник, один из того множества, что должно хулить и проклинать отца несчастий, но не молить его… о чём?       Интерес разгорается внутри, когда дэвы доносят господину новости. Когда он слышит всё отчётливей мужской голос, и обрывки слов складываются в обрывки предложений. Воззвания — просьбы и поиски. Попытки шагнуть за грань и осознать другую сторону бытия. Выйти за рамки жёстких догм и посмотреть на обратную сторону медали. Отринуть слепое следование единственной воле и познать истину с другой точки зрения, чтобы осознать в итоге целое таким, каким оно является на самом деле.       Витта — первый из числа смертных, кто поднимает этот вопрос. Он первый, кто так уверенно, пусть и скрывая от чужих взглядов, задаёт вопросы и подвергает догматичные аксиомы сомнениям. В конце концов, он первый, кто говорит, что Смерть — обратная сторона Жизни, равно как и наоборот. Равноправная и неотъемлемая часть цикла, которую опасно отрицать и презирать. Она — часть общей Гармонии, и в ней нет ни греха, ни скверны, ни проклятия. Смерть — это данность, с которой необходимо смириться, которую необходимо уважать так же, как и Жизнь во всех её проявлениях.       Он первый среди смертных, кто смотрит на проблему под таким углом. Пытается найти ответы, пытается понять свойства мёртвых тел, пытается осмыслить посмертие. И первый бесстрашно взывает к Франхрасьяну, не веря в его дьявольский нрав, желая взглянуть наистрашнейшему кошмару человечества прямо в глаза. Что ж, ребёнок, этого владыка Смерти обещать тебе не может, — по крайней мере не сейчас — но твои молитвы был услышаны им и сумели… заинтересовать его.       Витта зарывается с головой в исследования, даже обращается к эльфийским и гномьим верованиям и культам, пытаясь осмыслить Смерть и её проявления. Отличается завидным рвением и упрямством, и Франхрасьяну действительно становится интересно не только как далеко зайдёт этот беспокойный мальчишка, но и… может ли он как-то помочь ему? Ведь чем же он хуже брата, некогда избравшего одного из смертных своим любимцем?..       Войти в материальный мир ему не дано: слишком велико могущество, скрытое в его личности, так же, как когда-то не смог сделать этого и Зардушту. Однако это вовсе не значит, что божественная воля не способна коснуться расплывчатой грани и выйти за неё — хотя бы гласом. Волнительный опыт и необычный, ведь Франхрасьяну ещё ни разу не доводилось проделывать ничего подобного, но он ведь пойдёт на пользу им обоим, правда?       Приходится удалиться в самые тёмные глубины Дома скорби, где его никто не потревожит, и Франхрасьян закрывает глаза, растворяясь в беспросветном мраке. Сливается с ним, почти стирая грань между оболочкой и собственной чистой сущностью, одновременно пребывая везде и нигде, и тихие слова расползаются по захламлённому свитками и книгами тесному кабинету нитями шёпота, сливающегося с дуновением холодного сквозняка: — Здравствуй, ребёнок… Ты звал меня, и я явился на твой зов…       Холодный воздух клубится над полом серым туманом. Колышет пергаментные листы и страницы раскрытых книг, тушит горящие свечи, так что кабинет освещает лишь тусклый серебряный лунный свет, проникающий сквозь маленькое высокое окошко. И Франхрасьян видит и не видит, как бледнеет, вытягиваясь, лицо священника, а глаза наполняются сначала мимолётным ужасом, а после — священным благоговением и детским ярким восторгом. — Владыка… — Витта заикается, растерянно вертит головой, осматривая клубящийся туман, словно пытаясь понять, где скрывается его собеседник. — Ты ли это в действительности? Или стал слабым мой разум, а оттого слышит то, чего нет? — в голосе слышится смущение и сомнения, и Франхрасьян откликается негромким шелестящим смехом, в котором тем не менее звенит могущество, заставляющее вибрировать толстые каменные стены кельи. — Могущество моё велико, и я не могу явить себя перед тобой, как это делают эльфийские или гномьи боги, — спокойный голос стелется утешающе мягко, наполняя собой всё пространство, звуча одновременно с этим в голове священника. — Как не могу и призвать к себе, ведь время твоё ещё не пришло. Признаюсь честно, опыт такого общения для меня тоже необычен, но это всё, чем я могу ответить тебе в обмен на твою почтительность. — Я не смел и надеяться… — благоговейно выдохнул Витта. — Я лишь искал ответы… — О, я знаю, — Франхрасьян улыбнулся бы, если бы мог, и в голосе его послышалось одобрение. — Однако зачем они тебе, ребёнок? Разве не подвергают твою жизнь опасности? Разве не противоречат тому, чего тебя учат?       Витта упрямо поджал губы. Сжал кулаки, и тёмные глаза его загорелись решительным огнём. Он вскочил со своего места, импульсивно, но в последний момент одёрнув самого себя, осторожно приблизился к стелющемуся туману. Лихорадочно взмахнул руками и принялся расхаживать из стороны в сторону, изнутри разгораясь огнём искренней веры и вовлечённости. — Они лгут! — заявил он. — Я знаю, что Зардушту постановил, что смерть и болезни — зло и скверна, но чем была бы Жизнь, если бы не они? В чём был бы её смысл, если бы не было конца? Бесконечное течение, разрастающееся всё больше и больше, поглощающее в конце концов само себя… Они говорят в страхе и собственном невежестве, пытаясь отрицать очевидное! Зардушту же жаждет лишь безраздельной власти! Но это неправильно; это неправда! Без тебя его властвование не имеет смысла! Без Смерти не имеет смысла сама Жизнь! Это две неразделимые половины одного целого — как они не понимают этого!.. — Витта затормозил резко, и во всей его фигуре отразилось лихорадочное отчаяние. Он покачал головой и снова стиснул кулаки. — Я знаю, что есть сила, привносящая баланс. Я знаю, что Смерть незримо защищает себя и борется с Жизнью. Скрывается в тени — и ей нужна помощь; ей нужно внимание. Повреждённые циклы должны быть завершены, и тогда не будет ни проклятий плоти, ни проклятий духа. Но я не могу найти… я не могу понять… — он пробормотал бессильно, вернувшись на своё место, уронив голову в руки, обхватив тронутые первой сединой виски, уперевшись локтями в твёрдое дерево и впившись в него взглядом. — Я не знаю, что мне делать, мой господин. Я не знаю, как тебе помочь. Я зашёл в тупик, и я не вижу выхода, — священник покачал головой, с покаянием подняв глаза на сгущающийся туман.       Франхрасьян слушал внимательно, не перебивая, с восторгом и изумлением видя то пламя, что так ярко горело в этом человеке. Он не сомневался. Он не лукавил. Он не боялся того, кого не мог даже увидеть. Но он поверил ему, доверился ему, воззвал к нему, привлекая внимание, и владыка Смерти знал, что никто лучше этого мальчишки не способен осознать настоящую природу вещей. Открыть другим глаза на истину и вскрыть то, что Зардушту всеми силами пытается отрицать и подавлять. Восхитительно! — Не печалься, ребёнок, — прошелестел голос, проникая в каждую клетку чужого тела, наполняя собой сознание, заполняя клубящимся туманом тесное помещение. — Я помогу найти ответы на твои вопросы. Помогу открыть тайное знание, и ты не будешь одинок в нём. Ты заинтересовал меня, Витта, и я буду сопровождать тебя на этом нелёгком пути. Ведь тех, кто привлекают моё внимание и ищут во мне заступничество, я никогда не бросаю.