Системная ошибка

      Игорь, вернувшийся в отдел полиции вместе с группой захвата, был отчасти удивлён:       Стажёра, который как верная собака всегда ждал его за их столом, сейчас не было на месте.       С одной стороны, рабочий день уже как полчаса закончился. А с другой стороны, Гром хорошо понял, что Дубин мог обидеться на их уловку.       Но, честно говоря, знание об этой обиде ничего бы не поменяло — Гром не собирался брать необстрелянного человека с плохим зрением на вполне себе опасное задержание.       Он видел много таких как Дима. Он сам был когда-то таким.       Лейтенант, которому больше всех надо, и до всего есть дело. Которые потом быстро выгорают и уходят, если, конечно, остаются в живых, не получив медаль за отвагу посмертно.       Он держал ответ за этого стажёра перед Фёдором Ивановичем. И перед Димкиным отцом, который, вроде как, был другом Константину Грому (ведь если это было не так, то Фёдор Иванович ни за что на свете бы не сказал об этом. Уж Игорь-то его знает).       В любом случае, если это чудо завтра придёт, а он придёт, — им ведь нужно ещё вместе отдежурить, то тогда Игорь объяснится. Если потребуется.       Проснувшись утром, Дима даже не сразу вспомнил о своей вчерашней обиде.       Но когда он это сделал, идти на работу в форме курсанта ему несколько расхотелось.       Почему в форме курсанта? Потому что защищать диплом он должен был в ней. А сразу после сдачи дежурства у него остаётся чуть меньше часа, чтобы успеть в корпус университета.       А это значит, что времени на заскочить домой и переодеться у него нет.       Уже по пути в отдел Дима подумал, что мог бы оставить вещи у кого-то из ребят, что жили в казармах университета. Вот только было уже поздно. И почему умная мысль всегда приходит позже, чем надо?       Дима вошёл в отдел и сразу понял, что никто не ждал, что он явится в таком виде.       Курсантская форма даже очень сильно напоминает обычную полицейскую. Разница лишь в нашивках на плече и погонах рядового.       Но отдел следователей, от которого не всегда требуют соблюдения режима формы: в общем, на ком-то, кроме Зайцевой или Цветкова, форма — редкое зрелище.       Дима постарался не реагировать на взгляды и спокойно пройти к своему столу. Вещи Грома уже лежали на стуле, значит, он уже в отделе. А может и не уходил вчера.       На банду были разом несколько дел, рождённых по всему отделу (для одной команды вести и передать столько томов было бы сложновато). Поэтому, технически, над всем многотомным делом банды с Невского стояла фамилия Грома. Но в реальности подготовкой к передачи материалов в суд занималась добрая половина отдела.       Дима осмотрел материалы, которые оставались на их с наставником совести: достаточно, чтобы офигеть от жизни.       Он открыл материалы дела по убийству коллекционера, когда над его головой прозвучал голос наставника: — Сколько у нас будет фигурантов дела? — По краже и проникновению в частную собственность двое, по убийству — один. — Правильно. А почему? — Эксцесс исполнителя… его соучастник не знал, что он будет убивать хозяина, это вообще ими не планировалось, следовательно, отвечать за это должен только совершивший. — Хорошо. Что регулирует эксцесс исполнителя? — Статья номер… вроде бы, 36 уголовного кодекса. — Верно. 36. Но не вроде бы. — Хорошо, — ответил Дима, вернувшись к чтению материалов.       Обычно он мог практически приставать к Грому с разговорами. Но сегодня совсем не хотелось.       А вдруг он действительно жутко достал Грома, и тот уже считает часы к моменту, когда Димина стажировка закончится? Лучше ему не трогать наставника, а то вдруг чего доброго, тот найдёт уловку, чтобы отстранить его от дел? А ещё лучше избавиться от Димы совсем.       Нет, лучше Диме помолчать.       Игорь вдруг обнаружил, что его стажёр словил молчанку. Отвечал односложно и только по делу, не задавал вопросов. Хотя он в принципе редко задавал их.       «Наверное, всё-таки обиделся» — подумал Гром. Он отошёл к кофейному автомату, чтобы придумать, как вывести стажёра на разговор, как вдруг пришло непредвиденное обстоятельство в лице Цветкова: — О, Дубин. А ты чего сегодня такой красивый? Женится что-ли кто-то, а ты свидетель? — Нет. У меня защита диплома завтра, а я с дежурства не успею домой. А защищаться надо в форме. — А что хоть за тема диплома у тебя? — спрашивает вездесущая Зайцева. — «Состав и квалификация преступления как основа оперативно-следственных мероприятий», — спокойно отвечает Дима. — Ого. И что, сам писал по такой загогулине?       Дима кивнул: — Как будто кто-то за меня напишет. — И как, получилось? Ну-ка, расскажи.       И тут Гром решил вмешаться: — Костик, отстань от моего стажёра. Не ройся в его голове, когда он только разложил все по полочкам.       «Может, он просто переживает из-за диплома? Может он и не заметил вчера?» — подумалось Игорю. — У тебя всё получится, — сказала Зайцева Диме, когда на них налетел ураган «Игорь», — тебе не о чем переживать.       «Не о чем переживать. Ага. Очень сильно не о чем» — подумал Дубин.       Ему оставалось только надеяться, что с получением диплома и звания его стажировка закончится, и тогда он не будет в прямой зависимости от настроения Грома.       К четырём часам они закончили работу над передаваемыми в суд делами. — Завтра это будет уже головная боль прокурора или государственного обвинителя. Кстати, знаешь, чем отличается суды по уголовному делу от административного? — спросил Гром. — Тяжестью нанесённого вреда или ущерба, — как-то уныло ответил Дима, — и, соответственно, уровнями наказания. — А еще чем? — продолжил допрос Гром. Дима покачал головой, словно говоря «не знаю», и тогда наставник продолжил, — Обращением к судье. У административного дела обращение «уважаемый суд», а у уголовного «ваша честь».       «В принципе, я вряд ли когда-нибудь буду выступать в суде» — думает Дима. Но пожать плечами и сказать наставнику, что эта информация бесполезна, ему не хочется. Знание того, что он и без попыток выпендривания не сильно нравится наставнику, угнетает.       Они вернулись к одному из своих маленьких промежуточных дел.       Дима уныло молчал, особо не вмешиваясь ни во что.       «Неужто за диплом переживает?» — удивился Гром, — «Если так переживает, почему у отца помощи не попросил?»       Игорь отлично знает, что очень многое в его студенческой жизни связано с погибшим героем-отцом. Или с его лучшим другом, Фёдором Ивановичем.       А то. Два воина-интернационалиста, прошедшие Афганистан — в советские высшие учебные заведения милиции было легче попасть, отслужив в армии. А также была целая система, как стать милиционером из народного дружинника. Сейчас подобная система если только в Росгвардию приведёт. Нет, не то чтобы Игорь, как и все полицейские, относился к Росгвардии плохо, но многие считали их не более чем необразованным пушечным мясом МВД. А что? Люди с нужным образованием там не задерживались — их быстро переводили в ППС или ДПС.       Была даже шутка о том, что в Росгвардии кто первый надел форму, тот и от закона. (Подразумевалось, что Росгвардейцы мало чем отличаются от краснолицых запойных дебоширов или алкоголиков, словивших «белочку», на урезонивание которых их обычно и вызывали).       Но это он отвлекся от темы. Короче говоря, Игорь прекрасно знал, что в некоторых случаях фамилия героически погибшего отца делала за него многие дела и сдавала зачёты.       Когда-то за него очень сильно вступилась преподавательница с кафедры криминалистики, Ольга Александровна. Не сказать, что Игорь был сильно виноват, нет. Он сначала долго и сильно болел, а потом просто выгорел с учёбы и немного прогуливал. А уже потом, после зачёта по криминалистике, он обнаружил на её столе, под стеклом, фотографию с годовщины выпуска отца. Ольга Александровна стояла рядом с Константином Громом на фото.       В общем, с Игорем часто случались подобные «приветы» от отца за время учёбы. И он не считал зазорным ими пользоваться.       А вот Дима, видимо, считал. Ну и дурачок. Хотя, должно быть, его отец вполне себе жив, и потому подобные «приветы» не слишком радуют.       У Игоря когда-то тоже было много обид на отца. Ему за это даже стыдно было теперь: пока отец был жив, он в подростковом возрасте не хотел налаживать с ним отношения из-за детских обид на то, что его никогда не было рядом.       Но вот отец погиб. И, как иногда говорила тётя Лена Фёдору Ивановичу, — Константин Гром мгновенно в глазах сына стал святым. Святым равноапостольным. Практически безгрешным, непогрешимым человеком.       Тётя Лена могла бы многое сказать про это. Особенно после её опасений, что её сократят из школы, ведь чтобы этого не случилось, она прошла курсы на школьного психолога.       Тётя Лена могла сказать, что Игорево преклонение и поклонение отцу — это стандартный механизм психологической защиты. Что подобная перемена отношений, как и, собственно, воспитание холодным на проявление привязанности отцом дало Игорю проблемы с личными и чужими границами. И что теперь кто-кто, а тётя Лена названных внуков не дождётся. Было бы хорошо, если бы хоть кота или собаку завёл.       Поэтому Игорь как огня избегал заходов к Прокопенкам. Кому захочется слушать нотации и советы из рубрики «как жить»?       И не надо его записывать к знакомым психологам или даже психотерапевтам. Не надо его знакомить с дочерями друзей и подруг семьи. Не надо ему принудительных отпусков и выходных в деревнях.       Игоря Грома всё устраивает.       Ему никто не нужен. Даже стажёр.       Он совершенно честно так думал. От всей души.       Но вот сегодня стажёр разговаривает с ним на «отвали» и явно избегает.       И Игорю это неприятно. Даже как-то ноюще больно где-то за грудиной.       Нужно было вывести Диму на разговор, чтобы всё объяснить.       Легко сказать, да сложно сделать. Но у них впереди целое дежурство.       Дима чувствовал изменения в наставнике кожей. Должно быть, он хочет объясниться, почему его вчера не взяли.       А Дима боялся услышать это объяснение. Он не хотел узнать о себе, что он, например, в глазах наставника слабое и никченомное существо, которому нечего делать в полиции. А уж тем более в следственном отделе, где помимо силы и скорости нужна соображалка.       Дима знал, что кто-кто, а Гром за словами в карман не полезет. И дело даже не в возможной неприязни.       И не то чтобы Дима считал себя глупым или никчёмным, но он легко мог представить себя чужими глазами.       Все боевые офицеры посмеиваются над вчерашними выпускниками и не считают их, необстрелянных, за равных.       Поэтому Дубин судорожно искал для себя какое-либо срочное занятие, лишь бы уйти подальше от Грома и возможности такого разговора.       Но вечно бегать невозможно. Рано или поздно, придётся или остаться в следственном отделе, или в дежурке.       Ближе к трём ночи, когда начинало сильнее всего хотеться спать, у Димы наконец закончились все возможные дела. Он собирался дать дёру к дежурному, тем более сегодня там Паша — лейтенант, не на много старше самого Дубина, как вдруг раздался голос Грома: — Что ты сегодня суетишься и мельтешишь, как в жопу ужаленный? — раздражённо спросил Гром, — Если ты так переживаешь из-за диплома, то сядь, повтори. Или отцу позвони, чем бегать туда-сюда.       Диму несколько огорошили слова Грома, что он даже не обратил внимание на предложение поговорить с отцом. — Так я не из-за диплома волнуюсь, — промямлил он, — точнее из-за него тоже, но… — Проблемы нужно решать по мере их поступления, — ответил Гром, — твоя первоочередная задача — диплом. А все остальное потом. Хоть бросившая невеста, хоть болезнь любимой собаки. — Да не в этом дело, — сказал Дима, — там у меня все хорошо: никто не бросал, никто не болеет. — И в чем тогда дело?       Диму как обухом ударили. — Боюсь. Боюсь, что ошибся, что не следовало сюда поступать. Что после окончания стажировки от меня откажутся…       Гром звучно хмыкнул: — Кто от тебя откажется? Да тебя с руками в любой другой следственный отдел оторвут, если Николай Иванович выпендриваться начнёт. — Но… но вы же вчера меня на выезд не взяли. Значит, не доверяете… — Кто? Я не доверяю? — Да. Иначе как объяснить, что вы меня здесь уловкой оставили? — А, так ты себе не хотел объяснить, что задержание большой и опытной банды не подходит для первого задержания, на котором присутствует курсант? Тем более, курсант с не очень хорошим зрением. — У меня не самое плохое зрение. И все мои медкомиссии пройдены честно. И стрельбище я тоже прошёл сам, как в очках, так и без. — Ладно, предположим, что зрение у тебя почти нормальное. Но согласись, что такое задержание не подходит для первого в чьей-то карьере.       Дима выдохнул. — Может и не подходит. Но вы же могли мне сразу сказать, что сомневаетесь, а не оставлять тут обманом.       Гром рассмеялся: — И что бы ты тогда делал? Уж не доказывал бы, что достаточно силен, чтобы поехать на задержание?       Дима зло хмыкнул: — Не просто доказывал бы, а доказал бы. — Интересно, как? Опять оценками и тем, что все проходил честно и сам? — Например. — А ты знаешь, что руководитель группы должен знать про всех, кто с ним на задержании? Знать лимит их сил и возможные техники? — Нет. Так проверьте меня. Испытайте меня. Я покажу, что мне можно на задержание.       Гром был готов рассмеяться — весь этот пугающий его разговор с помощью Димы сделался в нужном русле. Сам бы он с трудом смог бы объясниться со стажером. — Что, прямо сейчас? — Да хоть сейчас. — Не боишься на защиту явиться с фингалом? — Нет, — ответил Дима, — там знают, что я работаю. Скажу, что на задержании получил.       Гром улыбнулся. Его стажёр даже очень хорошо соображает. — Тогда пошли в КПЗ. Там и места хватит, и ничего не перевернем.       Войдя в огороженную решёткой камеру, Гром снял рубашку, под которой была майка. Дима последовал его примеру — снял рубашку курсанта с погонами и очки. — А ты без очков увидишь? — хмыкнул Гром. — Я же говорил, что все мои медкомисси пройдены честно, — ответил Дима. Не говорить же ему, что у него почти что нормально зрение, так, слабая степень миопии, из-за которой над книгой или делом глаза быстро устают, да и вообще, это ношение очков во многом из-за Веры — она хотела, чтобы её брат был тем полицейским, которому доверяют.       А люди редко кому доверяют, из тех, на ком нет зримых дефектов.       Ведь именно наши недостатки делают нас людьми в глазах других.       Гром насмешливо оглядел его: — Зря устав не соблюдаешь. Некоторые его пункты написаны кровью.       Услышать такое от человека, в грош не ставившего устав, было неприятно. — И в чем я не соблюдаю устав?       Гром усмехнулся ещё шире: — Под рубашкой должна быть майка. Чтобы если тебя сильно приложат головой, и ты останешься лежать на мостовой, ты не помер бы потом от воспаления лёгких или того, что почки наебнулись.       Дима моргнул обоими глазами: — Хорошо, учту.       И после этого началась их схватка.       На самом деле, Грому не то чтобы было сильно смешно от ситуации. В камере предварительного заключения он вдруг увидел, что очень сильно недооценивал стажёра.        Хотя в чем-то стажёр сам виноват в подобной оценке: он без конца ходил в многослойной, немного просторной одежде, словно был то ли рыхлым, то ли вообще откровенно полным и стеснялся этого.       И несмотря на то, что уже сегодня можно было честно заявить, что под курсантской рубашкой с погонами, Дубин может быть и рыхлый, но совершенно не полный; когда он её снял, стало ясно, что все нормативы сданы были действительно честно. И то, что под одеждой Дубина не пузырятся округлости крепких мышц, как у того же Грома — так ведь у всех разная комплекция и конституция.       У Грома хорошо видны мышцы, и они быстро нарастают в случае нормального питания и отдыха, потому что он эндоморф.       У Дубина тоже есть мышцы, и он вполне себе жилистый и крепкий, просто он сохраняет мальчишескую стройность, как и всякий эктоморф.       Впрочем, ничего сильно смешного и не было. Гром знал, что он более опытный боец, нежели Дима. И сомневаться в своей победе ему не приходилось.       Они встретились в осторожных, одиночных ударах, словно проверяя защиту друг друга.       В защите Дубин был хорош, нужно признать.       Они крутились по камере, аккуратно проверяя друг друга на слабые места.       Дима практически не нападал. Он прекрасно представлял себе обширность опыта своего наставника, а нападающий часто рассказывает о своих приёмах и возможностях гораздо больше, чем хотел бы.       Игорь впервые за долгое время встретил хорошего соперника. Разумного, достаточно хитрого и изворотливого. И, что самое неприятное, честного.       «Несколько раз» — признался себе Гром, — «он бы даже мог одержать победу, не будь он таким честным. Это он зря. В драке с настоящими тюремными урками его могут убить за его честность».       И, чтобы стажёра в будущем точно не убили, нужно было преподать ему один урок.       Этот урок у Грома точно бы получился, несмотря на то, что он плохой учитель.       Обманный маневр, через который можно взять противника на удушающий прием.       Шея стажёра оказалась между плечом и предплечьем Грома. Локоть следователя упирался в основание грудины курсанта.       Это не стандартный удушающий прием. Потому как от обычных остаются следы в виде странгуляционных борозд в местах, где приходилось наибольшее давление на кожу.       Здесь же давление равномерно по всей поверхности шеи, а удушье наступает в результате перекрытия локтем трахеи в месте, где шея переходит в грудь.       Проблема этого приёма в том, что честный человек попытается выйти из него так же, как из обычного удушующего — схватится руками за плечо и предплечья противника и начнёт давить, чтобы их разжать. Это рефлетроное движение изменит угол наклона.       А это большая ошибка, ведь так он только усугубит давление локтя.       Дима сделал всё так, как от него и ожидалось. Теперь Игорю оставалось только дождаться, когда стажёр постучит ладонью правой руки по его плечу, признавая свое поражение.       Но Дима не признавал. Должно быть, просить пощады в его близоруких глазах было унизительно.       Можно ускорить принятие неизбежного. Достаточно лишь поднять попавшего в ловушку, что было достаточно легко сделать из-за разницы в их росте.       Игорь перехватил Диму левой рукой поперёк талии и начал поднимать.       Почувствовав, что ноги лишились опоры, Дима испугался. Но уже тут сыграла память собственного тела.       На передней поверхности голени, примерно на ладонь ниже колена, проходит нерв.       Его практически не защищают в этом месте ни мышцы, ни жир, поэтому удар пяткой или каблуком ботинка жутко болезненный. Почти такой же болезненный, как если удариться локтем об угол стола. Ведь там локтевой нерв проходит так же. Помните, как немеет рука от подобного удара? Да так, что несколько секунд ей просто не можешь пошевелить, ощущая, как боль ползёт от плеча вверх.       Дима лягнул наставника ногой примерно в то место, на голени. И ему повезло, потому что он попал.       Гром выронил противника из своего захвата, потому что сам он, онемев от боли, упал на одно колено. Левая рука Игоря прошлась по всему животу Димы, прежде чем стажёр рухнул сам.       Дима зашелся в удушливом, надсадном кашле. Гром потирал ушибленную ногу: — Молодец, стажёр. А то за излишнюю честность тебя и убить могут в настоящей драке.       Димины пальцы всё ещё лежали на основании шеи. Дышать было больно, не то что говорить, поэтому он просто кивнул.       Остаток дежурной ночи прошёл без происшествий.       Где-то через минут двадцать Дима снова смог говорить, а Игорь — ходить.       Игорь мог быть собой доволен: он преподал стажёру урок, на усвоение которого ему самому потребовался нож в живот и снежная, зимняя ночь на крыше поезда.       Гром мог бы собой гордиться, вот только он испытывал отвращение.       Потому что он под конец их поединка случайно, но вовсе не технически, облапал стажёра.       И то, что тот ничего не понял, вовсе не избавляло Игоря от ответственности.