Венок из звёзд

«Я знаю, где твой брат». Чёрт. Чёрт. Чёрт! Это бьёт больнее, чем кажется, она знала, что он будет плеваться ядом, знала, что он попытается задеть её. И у него получилось, много раз за тот разговор, но больше всего задела фраза в конце. Почему он не произнёс это, пока был прикованным к столу? Неужели намёк на то, что им нужно поговорить без камер и наблюдения? Всякое желание видеть его в принципе отпало. На данный момент Люмин находится в своём кабинете, уложилась на неудобной кожаный диван, смотрит в потолок и качается на собственных мыслях. Лицо её красное от чего-то, то ли гнев, то ли что-то ещё, но раскадровка из моментов разговора с Тартальей глубоко засорила мозг. Прямая рана на кровоточащее сердце. Блондинка не вернулась домой, потому что полиция, во главе с Джинн пошли обыскивать её квартиру, в которой они с Чайлдом жили. Блядь, до сих пор не привыкла, что это нихуя не его настоящее имя. А после того как поговорила с родителями по телефону, объяснила, почему её нет дома, заверила, что с ней всё хорошо, отложила телефон и продолжила смотреть в потолок, наедине со своими мыслями. Потолок и то больше наполнен жизнью и смыслом, чем она на данный момент. Этот неудобный диван в кабинете, от которого шея затекает за три минуты, чайник, который настойчиво кипит в надежде, что Люмин всё же приготовит тот кофе, которым и хотела изначально позавтракать, и весь тот белый шум, который растворялся в глубинах раненного сознания, всё это… мелочи, пустяки, не до этого. Какое же это безумие, настолько страшен этот кошмар под названием «жизнь», что хотелось смеяться и плакать одновременно. Она считала, думала, прикидывала… доверять ему нельзя, это даже дураку ясно как день. Но стоит хотя бы попытаться пойти на контакт без камер и внешнего наблюдения, то есть без официального ведома остальных. Неужели блондинка так легко пойдёт у Тартальи на поводу? После всего того говна, что он сделал, наговорил, заставил чувствовать, после этого смеет ещё мямлить «условия»? Наглости просто не занимать. Звук, щелчок, чайник наконец-то закипел. Люмин даже не решилась на это, она автоматом встала с дивана и направила взгляд в пол, а затем и в углу стола. И к небольшому ужасу обнаружила, что штекер от чайник даже не в розетке. Ей показалось? Что же тогда кипело столь яростно вот уже несколько часов? Как странно. Люмин тут же забыла об этом и вышла из кабинета. Половина офиса резко перестали обсуждать что-то между собой, другая просто смотрела на неё так, словно она соучастница своего бывшего парня, даже не скрывая осуждающее любопытство. Но блондинка этого не замечает, она видит перед собой только одну дорогу, в ад, куда ей и вымощена дорога. Она не в своём теле, эти синяки под глазами вовсе не принадлежат ей, это не её жизнь, не её боль и не её дорога в ад. Детектив будто ленивый призрак в чужом теле, который наблюдает за этим, и который до конца не осознаёт, за чем именно наблюдает. Нужно время, чтобы осознать, признать себе, принять. Время, которого нет. Куда ведут её ноги? Все смотрят. Все смотрят. Все смотрят. Люмин потёрла веки кулаками и посмотрела ещё раз. В офисе почти никого не было, и никто даже не взглянул в её сторону, все слишком заняты работой, которая на данный момент просто обременение в виде общего завала. Никто даже не обращает на неё внимание, а чуть больше белобрысая очнулась, когда коллега в очках, не глядя на неё, всунула ей в руки несколько папок и крикнула: — Кевин, отнеси, пожалуйста, эти бумаги, мне нужно рапорт доделать, потом помоги в отделе допросов с уликами, они походу снова кого-то повязали. Люмин молча ушла с папками. И что это было? Почему ей казалось, что все смотрят как на развлечение, когда на самом деле все работают? И куда вообще ей нужно отнести бумаги? Ничего непонятно. Старческий маразм настиг раньше положенного, но как ей предпринять меры? Девушка быстро избавилась от лишних бумаг, сжала руки в кулак, уверенно сглотнула и свернула на самый нижний этаж, в подземный картер. Ноги несли сами, сама же она не до конца осознавала что делала. Только в этот раз, этот единственный, и больше никогда она не пойдёт на поводу этого мудака. Вдруг он скажет что-то стоящее? А сможет ли она вообще поверить в его слова? Но сворачивать с тёмного коридора уже не хотелось. Нет, она не верит словам, не верит, не после того что он сделал, тогда почему она идёт сюда? Что подумает Джинн, когда узнает. Если. Подумала холодно, если узнает. Слегка дрожащие руки прошлись по железной двери, дыхание застыло в горле. Девушка молча подошла и посмотрела в камеру, где временно посадили опасного заключённого до финального суда, сквозь металлические прутья, и увидела, как рыжий лежит на кровати с закрытыми глазами, то ли безжизненно, то ли беззаботно, и плавно дёргает ногой. Была бы детектив ближе, услышала бы даже как он тихо посвистывает под носом. Она поняла, что смотрела на Ча-. Тарталью достаточно долго, а он словно и не заметил. Затем рыжий немного потянулся, размял шею и промолвил: — Извини, не могу обнять, камера не должна увидеть, что у меня посетитель. Блондинка слегка отдёрнулась от двери, посмотрела внимательнее и заметила видеокамеру в углу комнаты. Они довольно далеко пошли, обычно не всех подряд ставят под круглосуточным наблюдением, только для самых особенных. Поэтому он и подал виду. В любом случае, белобрысая не знала что сказать и снова подошла к двери. Даже смотреть на него не хотелось, но она все равно смотрит, как нелепо. Он снова заговорил: — У тебя дело ко мне? Или просто навестить решила? Люмин даже не нахмурилась, не разозлилась, этот жестокий сарказм — хуйня, по сравнению с тем что она чувствовала на протяжении всех этих дней. Скоро иммунитет заработает. Она прижала лоб к уродливой двери и сказала: — Что ты знаешь? — Сразу к делу? Даже не спросишь, как я? Он продолжает играть в эту дурацкую игру, уже даже не тошно, а однообразно. — У меня нет на это времени. Если что-то знаешь, говори. — Говорить? Что именно? Можно подробнее? Блондинка тихо стукнула кулаком о дверь, выдала «понятно» и ушла, пока не сгорела до тла от гнева. Это уже просто раздражает. Он бесполезен, невозможен, и полезной информации, кроме издевательств, ждать не стоит. Затем она остановилась у угла, успокоила бешеное сердцебиение и глубоко вздохнула. Снова подумала, снова сжала кулаки и вернулась к камере заключённого. И сразу разъяснила: — Понимаю, что у тебя куча времени. Но, пожалуйста, говори, если знаешь что-то. Если нет, нет. Голубоглазый улыбнулся, снова разлёгся на кровати и сказал: — Нет, нет, времени у меня как раз очень мало. Я надеюсь, ты придёшь на моё заседание. Он говорит о суде. — Мы оба знаем что суд — лишь формальность, и ты сядешь. Это не точное утверждение, но она всё равно хочет удержать лицо. Тарталья лишь пожал плечами, никак не прокомментировав. — Что ты знаешь о моем брате? Теперь рыжий делал вид, будто пытался осматривать окно, специально поворачивал голову от камеры, чтобы не засекли, как у него губы двигаются, но лицо по прежнему мрачное и уставшее. Сложновато отдыхать в этом месте, если бы он повернул голову к Люмин, она бы увидела его усталость. — Что я знаю? Многое. Причем многие такие же очевидные для тебя вещи. И ты это игнорировала, надеялась, что он лучше этого. Хотя это не так. Лицо девушки сильно помрачнело, и она ответила: — Да, это моя вредная привычка. Шутка даже забавная. В каком-то смысле. Была бы забавной, если бы всё не было так печально. Однозначно, самая её вредная привычка — полное игнорирование звоночков, неспособность подозревать самых близких в тёмных делах. Вот во что это всё перетекает. Чтобы перевести тему на самую важную, она покашляла и спросила: — И зачем позвал меня? Хочешь сделку? Я не буду помогать тебе бежать из тюрьмы. — Я разве звал тебя? Ты сама пришла. Люмин прищурилась, опустила глаза, тихо, разочарованно, опустив последнюю надежду на что-то толковое, и заключила, больше для себя, больше как мысли вслух: — Ясно. Развлекаешься, значит. Теперь он намного больше похож на Тарталью в её голове, от того, кого однажды знала и следа не осталось, ничего, кроме оболочки. Она ничего не получила и всё же не уходит, совсем не хотелось. Эта тоска никуда не исчезала, она скучает, она сама не поняла, как вцепилась руками в маленькие рельефы двери, и как сердце сжалось из-за того, что он сейчас за решёткой. Что, если бы он раньше признался об этом? Люмин правда не знает как бы отреагировала. Возможно, всё было бы иначе. Слишком много пережила, чтобы точно дать ответ на вопрос, эмоции и разум не идут в одну упаковку. Нависло молчание, он знал, что она ещё не ушла, и ждал. Это что, откровенный разговор, первый за этот период? Мешает лишь камера, иначе они бы полноценно смотрели друг другу в глаза, что было бы в разы драматичнее. Блондинка вдруг спросила, тихо: — И как давно занимался этим? — Чем? Ощущение, что она за каждое слово платит огромную цену, даётся всё с большим трудом, но раз уж начали. — Убийствами. Как давно убивал людей? Нет, он точно прикидывается, что не понял с первого раза, специально заставляя говорить такое. Рыжий, на мгновение, хотел повернуться, но резко лёг на кровать и закрыл глаза. — Зачем тебе знать? Твоё начальство знает, что за допрос ты тут ведёшь? — Это не допрос, мне интересно. — С четырнадцати лет. — Зачем? — А зачем тебе знать такое? Хочешь пожалеть меня? Я ведь уже чудовище в твоих глазах. Это лишнее. Девушка в порыве осмотрела коридор, какой-то звук напугал её, подумала, что её сейчас обнаружат, снова на Тарталью, и беспомощным голосом вырвалось: — Ты ведь делал это не по своей воле. Голубоглазый вздохнул, начал разминать пальцы, тут же брызгая очередной порцией яда: — Откуда же тебе это знать? По своей, не по своей, никто и никогда не делает что-то по «своей» волей, везде обман и манипуляция. А уверенные в том, что они свободные, что ж, они ещё и тупые. Так цинично говорить такое, а правда это или нет, можно сказать? Нет, это слова бездумного киллера, которого разбила и поставила раком жизнь. Хотя он даже не пытается оправдаться. Он смирился с тем что происходит, нет, он давно поставил на себя крест. Красивый, металлический, кровавый такой крест. Но Люмин всё равно даже в таком состоянии будет спорить, настоять на своём, на то что есть хоть какая-то радость от жизни, хотя бы ощущение свободы, не полное обладание ею, может сделать тебя живым. — Нет, это имеет значение, хватит. ты ведь- — Почему имеет? Он выглядел искренне удивлённым, затем забава снова прояснилась на уставшем лице, и детектив получила следующий ответ: — Почему имеет? Думаешь, я не безнадёга? Думаешь, это не конец всего? Молчание. Тарталья встал, подошёл к двери и всё же посмотрел в янтарные глаза уже бывшей возлюбленной. Затем же, глядя на неё, продолжил говорить: — Хочешь, чтобы я исправился, чтобы оказалось, что за всем стою не я? Тогда по секрету. Рыжий просунул голову через прутья, выглядел как самый страшный ночной паралич, чтобы добить: — Несколько раз я убивал. Без указаний, без ничего, потому что я так хотел. Или потому что я злился. Или и то и другое. И мне это нравилось. То, как она пыталась видеть в людях добро, это даже очаровательно. Но это уже знатно погубило её. Иногда нужно больно ранить человека, чтобы он разочаровался во всём и повзрослел. Хоть и взрослый не всегда значит хладнокровный, можно разбить сердце и самому страшному монстру, если знать его слабости. Но доверчивым людям легче его разбить, чем монстрам. С лёгкой покалывающей грустью, Аякс вдруг задумался, что после того, как он исчезнет, после него останется урок на всю жизнь. Он не думал, что оставил хоть какой-то серьёзный шрам на душе своей бывшей, они ведь всего два года встречались, а люди сходятся и расстаются каждый день, грусть и разочарование в любви далеко не новость. Она поправится, скоро даже совсем забудет, так что сильно переживать за её благосостояние он не намерен. Раз уж человек уже поджог дом, и огонь потушить никак нельзя, можно с горькой ухмылкой залить всё бензином и хотя бы насладиться шоу. Они смотрели друг другу в глаза, без слов, лишь живые, даже сырые эмоции, в свежей крови. Она не хочет унижаться перед ним, но уже с достоинством унижена. Эти вопросы правда выглядели как попытка оправдать его, это ли не есть унижение?.. Нет, нет, не унижена, скорее обескуражена, Люмин просто не знает, как посмотреть на него, в эти пепельные злые глаза, что оттают к весне. Это похоже на сладкий на вкус яд, ты знаешь, что это яд, и знаешь, как он убивает изнутри, но снова и снова тянешь к нему руки. Иногда обманчиво сладкий привкус заставляет забыть о боли, о смерти. И девушке больно, но она всё равно пришла, неужели ждала момента, когда приблизится и посмотрит в глаза? Вот он и смотрит, и что же дальше¿ Что дальше? Что¿¿¿ Наверное, мурашки по спине, больше напоминающие лезвия, блондинка только сейчас осознала их на своих руках и спине. Короткие золотые локоны встали дыбом, в стеклянных глазах цвета янтаря застыли ужас и печаль вместо тысячи самых красочных слов. Всё ещё не верится, не до конца. Тарталья сказал, тихо, даже со скрытой насмешкой в голосе: — Был бы сейчас ствол, застрелила бы меня? Детектив нахмурилась, проглотила все остатки чувств и тут же ответила: — Да. Отлично, ненависть ведь лучше грусти и скуки? Нет, это крайности одного предательства. Нельзя чувствовать первое без второго, и наоборот, потому что чувства никогда не сортируются как следует, а играют все в одной солянке. Но такой ответ ничуть не смутил рыжего, он расслабил лицо и выдал, непринуждённо: — Я тоже скучаю по тебе. В тюрьме довольно скучно, даже не с кем пар выпустить. — Других пощадили, поэтому и остался один. Белобрысая совсем не в настроении шутить, но фраза вырвалась сама собой. И всё же Аякс улыбнулся и склонил голову. На что вот это всё похоже? На выяснение отношений? Свидание? Просто игра в «кто дальше кому в душу плюнет»? Побеждает явно не она. Он хотел что-то сказать, но Люмин набрала больше воздуха в груди и перебила раньше чем тот смог рот открыть: — Знаешь… а если подумать, в этом всём есть смысл. Конечно же, Тарталья всегда сбегал в последнюю минуту и всё знал. Ведь Тарталья знал это всё наперёд. А было бы всё иначе, давно ещё гнил бы в этой тюрьме. Это рассмешило мужчину, а на смех она никак не отреагировала. В ответ рыжий выдал: — Если бы я относился серьёзно ко всему этому, давно бы прикончил тебя. Возможно, даже когда ты спала. Люмин вдруг пожалела о половине всех своих жизненных решений прямо в этот момент. Она не хотела оставлять это просто так, что-то закипело внутри, и та начала говорить, до того как мозг обработал всё как следует: — Тебя ведь похитили? В детстве, когда твои родители погибли. Почему ведёшь себя, как будто сам их убил? И сбежал к Фатуи? Аякс окаменел. Неожиданно, хотя он должен был знать, что за это время полиция нашла хоть и немного, но хороших сведений о его прошлом. Но к такому всё равно не был готов. Он думал, что все следы от прошлой жизни, когда он был ещё совсем сопляком, давно стёрты. Из-за этого его границы ещё сильнее укрепились, и голубоглазый больше отстранился от оппонентки, психологически, физически же смотрел прямо в глаза, и говорил: — А откуда вам знать, что это не я их убил? Люмин лишь тихо моргнула, промямлив: — Ты. — Да. Да. Да! Вспомни кто перед тобой, детектив, я обманывал тебя всё это время, и был способен на более жестокие поступки, чем ты представляла. Как ты ещё не поняла? Он точно обманывает, он это не серьёзно, нет, этого не может быть, разве… разве человек перед ней был способен убить собственных родителей? Что он задумал, зачем говорит такое. — Да кто ты. такой. почему.? Не было слов, ни мыслей, ни вопросов, в голове совершенно пусто. И она всё же пыталась говорить. Поймав взгляд этих пустых, синих глаз, блондинка промямлила лишь: — Чайлд. — Знаешь ведь моё имя, меня не так зовут. Люмин отдёрнула руку, словно только что обожглась, «Аякс», слово, чужое, неродное, застыло в горле, она не посмела озвучить, пока из коридора не донеслись какие-то крики. Кажется, кто-то на камере наблюдения увидел, как преступник говорит с кем-то у двери и поспешили сюда. Тарталья с улыбкой посмотрел на девушку, спросив с иронией: — Ну? Делаешь ноги или спрятать под мою кровать? Твои друзья почти тут. Они не должны её увидеть, никто не должен её увидеть, появятся вопросы. И блондинка молча пошла к другому концу коридора, в самое надёжное и укромное место, чтобы спрятаться. Это встреча, как и другая, закончилась ничем. Никакой полезной информации, никаких ответов, киллер снова уворачивался и игрался как хотел, сменяя лица и настроение, с агрессивную на игривую, и наоборот. Хоть и побег из подземного коридора прошёл как в тумане, скоро детектив оказалась в своём кабинете. И там по новой кипел, трещал и выл чайник, который даже не был включён. Это просто выгорание. Гореть заживо довольно болезненно, и всё же не привыкать. Дома у неё всё было вверх дном, полиция обыскала каждый угол, каждую пылинку, что плохо лежала, в поисках улик, но почти ничего полезного не нашли. Не очень эффективно, но можно догадаться, что Чайлд не настолько глуп, чтобы оставлять прямо в этой квартире все улики на существование второй жизни. Но тут и раньше был беспорядок, ничего не изменилось. И чем мрачнее, тем лучше. Снова очередная навязчивая мысль, может, причина по которой Тарталья не хочет ничего говорить о брате заключается в том, что Итэр как-то связан с Фатуи? Напрямую? Даже ближе, чем она могла себе представить. Или он опять издевается, из-за своих каких-то тараканов. Но от этого всего так сильно кружилась голова, Люмин даже не услышала звонящий телефон из куртки. Голова настолько заболела, и в животе закололо, девушка почувствовала себя ужасно. А телефон всё звонил, это её родители, которые с каждым пропущенным звонком переживали всё сильнее. Резкая тошнота в горле, зуд по всему телу, и детектив упала на пол без сознания. Всё вокруг потемнело и затихло, включая надоедливый телефон. Она отключилась, но боль никуда не исчезала. Боль ещё не скоро оставит её. Сердце трепетно бьётся, о самый холодный пол, и сквозь неживую спячку, Люмин ощутила чьи-то любящие руки. Пьяные от боли и болезни губы пробормотали: — Чайлд… И снова темнота. Снова бездна. Образ Чайлда Тартальи, который она видела в отключке, испарился и полностью исчез, когда та очнулась. Открыв глаза, увидела себя в кровати, в больнице, по всей видимости, а рядом были её родители, очень взволнованные и нервные. Вдруг мама дёрнула мужчину в белом халате из коридора и сказала: — Доктор, она очнулась! Отец сразу подошёл и ласково спросил: — Дочь, как ты? Как самочувствие? Почему не сказала, что болеешь? Врач с улыбкой подошёл к лежащей Люмин, сразу же подмечая: — Ну, конечно же, она проснулась, не нужно так нервничать, у вашей дочери обычный обморок, и это нормально. Скоро пойдёте домой. Миссис Виатрикс недовольно покачала головой, сказав: — Да какое же это нормально? Это переутомление, недосып, упаси господь что-то серьёзнее. Врач в недоумении посмотрел на женщину рядом с собой, вскинул брови и спрятал руки за спину, лукаво стиснув зубы в улыбке, и спросил: — Как, вы ещё не знаете? Я думал, это изначально понятно, но если я испортил важный разговор, заранее прошу прощения. Люмин замерла на месте, даже не пошевелившись как следует, кажется, она уже догадывается, ещё даже до того как доктор открыл рот. Родители удивлённо смотрели на дочь, та смотрела в ответ пустоте, а мужчина в белом халате кивнул и развеял все сомнения одной фразой: — Поздравляю, ваша беременность протекает нормально. Беспокоиться не о чём. Уже к обеду пойдёте домой. Теперь то тошнота настигла по-настоящему. То ли от неожиданности, или же приступ интоксикации, но Люмин вырвало, всё что она ела за последние часов шесть, всё вылилось наружу, на синюю простынь больницы, пока остальные трое смотрели на неё. Беременность. Из-за всего дурдома, она даже не заметила задержку, что уже больше месяца нет цикла, и что она ловила явные приступы усталости и тошноты время от времени, но не думала об этом, даже внимание не придавала. Тот самый раз, когда они сделали это без презерватива. Не хотелось говорить, вкус горькой, противной рвоты перед ней вообще отбило желание говорить с кем-либо, и во избежания неловкости, врач быстро удалился. Мать тихо охнула, не зная даже как реагировать, и задала довольно глупый вопрос: — Ребёнок. От кого же он? Отец тут же недовольно цокнул в её сторону, скрестил руки и ответил: — Да-а, ведь нужно быть лауреатом нобелевки, чтобы знать от кого! Если, конечно, их дочь не нагуляла на стороне, но это уже вопросы к ней. Люмин быстро побежала в туалет, а её родители резко замолчали и опустили взгляд. Не хватало сейчас ещё и истерить, вообще они отныне сделают всё, чтобы уменьшить громкость любых звуков. Нужно помнить о положении. Мать тихо спросила у мужа, поправив короткие волосы за ухо: — И что теперь? Что будем делать? — Что «что»? Растить, воспитывать, давно ведь о внуках мечтала. — А если она захочет сделать аборт? Или не сможет принять его? — Не говори так. Это наш внук, а от кого он, уже через неделю забудем. Теперь уже женщина цокнула, сказав, язвительно: — Да, тебе лишь бы о внуках думать! А о детях? Ты сначала у Люмин спроси, что она хочет, потом планы строй. — Она сейчас сильно подавлена и может сделать решение о котором позже пожалеет. Мы должны помочь ей с выбором. — Помочь! Да помогалку та свою закрой, дай ребёнку подумать! Или считаешь её психованной? Оба тут же заткнулись, когда телефон их дочери зазвонил. Мать увидела «Джинн» и ответила, если что-то срочное, связанное с полицией, она сама решит, говорить потом дочери или нет. В трубку прозвенел уставший женский голос: — Ало, Люмин? Привет, я слышала ты в больницу попала, как ты? Всё хорошо? Надеюсь, всё хорошо. Миссис Виатрикс кратко покашляла, сказала тихо: — Нет, всё хорошо, просто устала. — А-а-а, рада слышать. Что бы это ни было, поправляйся. Так а что я звоню, это важная новость, если не скажу сейчас, случится что-то страшное. Пожалуйста, будь очень осторожной, на работу пока лучше не появляйся, для твоей же безопасности. — Что-? — Тарталья сбежал из тюрьмы. Сегодня утром мы обнаружили пустую клетку, и сейчас пытаемся выяснить, кто причастен. У матери руки задрожали, она тут же бросила трубку и села на кровать. — Что? Услышала рядом с собой, но ничего не ответила. В палату вернулась Люмин, держась за свой живот. И как только женщина увидела дочь, взяла её за руки и потянула к коридору, затем утвердила: — Ты едешь в наш загородный дом. В эту же секунду. Нельзя тут оставаться. Отец девушки спросил с долей сарказма: — Тебе опять кто-то о бомбе сообщил? — Нет, но на этот раз бомба ядерная