в глазах любящего

      для боруто тонери - ничто. для него тонери - разрушенная древняя статуя, покрытая сетью трещин по белоснежному мрамору, перед которой никогда не склонит колени ни один священнослужитель, ни один странник, ни один верующий, ведь помнить забытое божество в этом изменившемся мире больше некому; пустое место в красочных картинах, уродливое вырванное место среди охры, киновари и пурпура, досаждающее взгляду любого своей очевидной непричастностью к общему плану; размытый тревожный силуэт, растворяющийся в деталях окружающего мира, о котором забываешь секундой позже - столь это неважно, неинтересно; искривленное отражение на спокойной глади воды, рябью расходящееся в чужих глазах и исчезающее, стоит на миг потерять бдительность, потому что отражению этому в реальном мире места не выделено. тонери - уродливое в своей красоте искусство, не мучающее ни один разум из-за того, что никому более не позволено увидеть это искусство, и так было до тех пор, пока он не сошел на землю со своими белыми пустыми глазами, белой холодной кожей, белыми волосами, белыми церемониальными одеждами, шорох которых сообщает боруто о приходе чужеземного принца.       тонери - то, в чем боруто совершенно не нуждается и от чего с легкостью отказывается, отвергая немую мольбу величественного, могучего существа, не склонившегося перед его родителями, но склонившегося перед ним, с отчаянным бессилием преподнося самого себя в дар. ему не нужна далекая луна, от которой когда-то давно точно так же отказалась его мать, не нужна чужая всепоглощающая любовь, в которой границы личности стираются, становясь одной обезумевшей нуждой, не нужна ломающая на осколки боль, не нужна одержимость лунного божества обыкновенным земным мальчишкой - боруто не нужен тонери и никогда не станет необходим. это - факт, который узумаки принял века назад, но который отвергает тонери в своей слепой надежде добиться любви от нелюбящего, с упрямостью и глупостью повторяя ошибки прошлого.       тонери с неверием на дне пустых глаз ведет ладонью по оголенной коже, трепетно-осторожно касаясь впалого живота, выступающих ребер, тренированных мышц. для него тело боруто - неоскверненная святыня, совершенство на грани реального и вымышленного, предмет поклонения и еле ощутимых жадных касаний, долго не решающихся зайти дальше, ведь совсем невозможно поверить в то, что божество потерпит надругательство над собой. однако боруто все еще здесь, лежит на постели, оперевшись на локти, глядит на него безразлично-глубоко чистыми голубыми глазами высшего существа, позволяя несчастному, слабому в своих страстях и грехах ооцуцуки распоряжаться собой как ему угодно. тонери смелее ведет дальше, выше, с рваным дыханием, неясным чувством в низу живота, с вожделением и жадностью восхищаясь контрастом белой узкопалой ладони на смуглой коже его святыни. мужчина, немо умоляя о большем и получая бессловесное разрешение, приближается к телу юноши, оседлавает его, склоняясь над оголенным торсом и обеими руками осторожно лаская боруто. тонери оставляет нежные сухие поцелуи на мальчишеской коже, вызывает мурашки ледяными легковесными касаниями поверх ребер, опирается лбом о чужое плечо, рвано и неверяще выдыхая, ошарашенный доступностью желаемого, опьяненный чужим ароматом, присутствием, красотой. он словно путник посреди пустыни, стремящийся насытиться источником жизненных сил, но захлебывающийся в жадности несмотря на близость и бесконечность желаемого. и в самом деле, боруто - источник жизни для тонери, единственная его причина для существования, личное божество, которое ооцуцуки сотворил собственными руками и возвел на рукотворный трон в своем пустом сердце павшего бога-короля. это же потерявшее ценность сердце мужчина отдает во владение мальчишке, не способному принять его, вместе со своей свободой, телом, разумом, покорностью и жизнью. с тоской умирающего бога тонери вручает самого себя боруто и просит его взять бесполезный королевский дар, но боруто молчит, лишь отдает сам и не принимает ничего, оставляя без ответа мольбы и простертые в его сторону руки, игнорируя острую нужду, проявляющуюся в каждом слове и движении лунного принца. боруто все еще не нуждается ни в дарах тонери, ни в самом тонери, и с легкостью отворачивается от разбитости, без малейшего усилия считывающейся с образа мужчины, но позже, из милосердия ли, унаследованного от принцессы бьякугана, из жестокости ли лично к ооцуцуки, унаследованной от отца, юноша костью голодному псу предлагает первое и последнее проявление сожаления.       боруто держит уста закрытыми, не позволяя с губ сорваться ни слову, ни вздоху удовольствия, и смотрит, смотрит, смотрит, впитывая в себя каждую деталь идеального внешнего облика пришлого из другого мира гостя. с затаенным что от себя, что от остальных желанием он обводит медленно взглядом каждую черту лица тонери, линии шеи в открытом вороте юкаты, изящные запястья, узкие кисти, что сейчас нежно водят по изгибам спины боруто, пробегаясь изредка вдоль позвоночника, посылая наслаждение электрическим током по всему телу. когда ооцуцуки издает нечто на грани вздоха и всхлипа, пряча лицо в плечо узумаки и сжимая в своих несмелых объятиях его торс, боруто усилием воли сдерживает себя от того, чтобы не раскрыть руки для объятия, подарить равноценные ласки, огладить каждую выступающую косточку на теле мужчины, взглянуть открыто в лицо и позволить поцеловать в губы, первым же и подаваясь вперед.       но боруто сдерживается, застывает каменной статуей на постели, вслушиваясь в сорванное дыхание, и не позволяет себе ни одного движения, намекающего на ответную симпатию.       временами, пряча позже от самого себя эти размышления, боруто осознает, что чужая болезненная необходимость в нем преступно сильно прельщает его. понимание, что другой человек возводит его в ранг божества, возносит ему безмолвные молитвы невесомыми касаниями ледяных рук, с вожделением и одновременным священным ужасом глядит на обыкновенное подростковое тело боруто, прикладывается губами к ладони столь трепетно, словно это единственная в своем роде святыня, предлагает без остатка самого себя, тоскливо ожидая того же в ответ, но не смея и намеком дать подозрение на существование этого смелого желания, покорно принимая любое положение - все это в совокупности, несомненно, доставляет радость пополам со смущением, но стоит только задуматься на секунду дольше, как всплывают наверх все подводные камни, припрятанные под щемящей нежностью и любовью. если даже боруто с яростью отвергнет чувства ооцуцуки, оплюет его, оскорбит, осыпет градом брани, ударит, изобьет, попытается отвязаться игнорированием и безразличием - тонери останется на том же самом месте, подле боруто, глядя все так же влюбленно-помешанно. с подобной простотой не исчезнут ни темные, полные жадности взгляды, ни преклонение великого перед ничтожным, ни тонкое ломающее восхищение - ведь тонери боруто одержим. когда узумаки ударит его по лицу, оставляя жжение и красный след, тонери не покажет боли и обернется к нему с той же преданностью и покорностью, готовый стерпеть любое насилие. когда узумаки назовет его помешанным безумцем, больным мерзавцем, думающей лишь о собственном удовольствии дрянью, тонери кротко улыбнется и оставит поцелуй на его руке, соглашаясь с каждым словом. когда узумаки не пустит его за порог, выскользнет из слабой хватки, не разрешит ни касаться себя, ни смотреть, тонери взглянет на него с жалостью, как на малое неразумное дитя, и силой заставит его быть рядом, напоминая о настоящем положении дел. тонери боготворит боруто, он для него необходим как воздух, и потому ооцуцуки воспользуется любыми методами, чтобы заполучить свой смысл.       и когда боруто сравнивает, он понимает, в чем он нуждается на самом деле. один называет его божеством, другой - солнцем, а сам боруто растерянно смотрит на них обоих, не понимая, чем именно удостоился подобного внимания и желая лишь отдалить как можно дальше принятие решения. впрочем, решение принято еще задолго до того, как сам узумаки об этом задумался - судьба его была определена на луне, когда ее умирающий властитель взглянул на благодатную землю и наконец нашел свою причину продолжать жизнь. тонери - единственный владелец луны, последний живой представитель клана ооцуцуки, который провел всю свою одинокую жизнь в совершенствовании, чтобы стать достойным титула божества, и есть ли хоть какой-то вариант у боруто сбежать от задыхающейся нужды в нем тонери? есть ли хоть какая-то возможность, если боруто сам так отчаянно глупо желает броситься в омут с головой, отвечая на поцелуи, принимая благоговение, отзываясь тем же восхищением? есть ли хоть какой-то способ не раствориться в безумии тонери?       он оказался достаточно смышленым, чтобы принять неизбежное.       медленно, но узумаки боруто сам становился порабощенным божеством.