Кошки-мышки.

1 января. Утро. Утренние лучи солнца ненавязчиво и мягко скользят сквозь стекло кухонного окна, сквозь тонкий ажур гардины и ложатся причудливыми узорами на старинный семейный сервиз. Аромат кофе и имбирного печенья парит над столом, где-то приглушенно играет радио, передают концерт Армстронга. Лёгкие касания, улыбки, тепло, забота. Передать сливки, сахар, похвалить новый свитер — свой же подарок. Коснуться пальцами, самыми кончиками, щеки, сказать глазами Спасибо и Люблю. Ответить так же, глазами, пальцами, касаясь чуть вспухших губ, скользнуть по скуле, привычно убирая за ухо такую непокорную прядь. Потянуться, притянуть, вдохнуть родной до боли в сердце запах, обнять. Люблю тебя больше жизни. Лоб в лоб, глаза в глаза. В эти хитрющие лисьи глаза. — Ну, и чего ты задумал на этот раз? Кас проснулся с дикой головной болью и терзающим душу чувством позора. Не стыда. Стыд это что-то личное, глубинное, его не видно никому, кроме тебя самого. А позор — прилюдное фиаско, и от этого много, много горше. Он шумно выдохнул и проклял, в который раз, свою пренеприятную особенность, сколько бы ни выпил, помнить всё, что было накануне, до малейшей детали. Гадость. Душевные терзания — гадость. Никому, в сущности, не нужное чувство, приносящее бессмысленный вред только тебе одному. Всем остальным, уж будьте уверены, похрен. Прорвавшийся сквозь боль в голове взгляд, упал на таблетки, так издевательски заботливо оставленные на столе кем то из них. Да хоть цианид, всё равно! Бросив шипучки в стакан с водой, Кас подумал, что сейчас, под грузом всех событий, он балансирует на грани между стыдом и равнодушием. Нет, даже не так. Не равнодушием, а пьянящей кровь свободой, рвущей в клочья все, принятые тобой же самим, устои и рамки. И точно так же, как поднимались со дна пузырьки газа, внутри него зарождалась злость. Такая знакомая, старая, добрая ярость. Вот она, уже на поверхности. Лопается мелкими, колючими брызгами, обжигая лицо. Он одним движением влил ее в глотку и ощутил как нутро обдало жидким огнём. Сорвал с себя балахон и пинками загнал под кровать. Стянул майку, измазанные засохшей спермой штаны. Они противно резанули по коже, что только добавило злости. И направился в душевую, совершенно наплевав на то, что кто то сейчас может за ним наблюдать. — Ты уверен? Может, пусть отдохнёт после вчерашнего? Ему и так досталось. — Нет. — качнул головой младший. — Думаю, он сейчас злой как тысяча чертей. — Или чертовски равнодушен. — В любом случае, он на грани. Самое время её перейти. — Можно я, хотя бы, кофе допью? — скорчил недовольную рожу старший. Сдерживая проклятия, Кас встряхнул выстиранные штаны и бросил их на перекладину. Следом отправилась майка. Провёл «обязательный ритуал», отлично зная, что унижение нисколько не снизит яростный накал, а до последнего предела подстегнет взвинченные нервы. В душе врубил кипяток. Обожгло. Всё правильно, огонь внутри, огонь снаружи. Полная, дьявольская гармония. Капля крови сбежала по расчерченному паутиной зеркалу, разделяя лицо пополам. Потемневшие глаза под сведенными в линию бровями горят недобрым, таким давно позабытым, чистым, неразбавленным, порочным альтер-эго. Которое когда-то он даже не пытался скрывать. Где-то в глубине, на самом дне заперта его другая сущность, имя которой — человеколюбие и покорность. К дьяволу! Клетка прочна, непробиваема, заперта. И откроется ли, когда и если, зависит только от него самого. Кривая усмешка исказила край рта. Ну, здравствуй, мой старый, недобрый друг. Давненько тебя не было. Он, смакуя, слизнул кровь с кулака. Солоно, знакомо, больно, здорово! Шагнул к двери. Хотелось трахаться и курить. Второе до дрожи. За дверью, шестым чувством, уловил опасность, волосы на загривке встали дыбом. Но, было поздно. Рыча и брыкаясь как бешеный, он, не жалея сил, вцепился зубами в ладонь, зажимавшую рот. Дежавю. Кровь нападавшего смешалась во рту с его собственной, тот коротко вскрикнул, но руку не одернул. Какой крепкой бы ни была хватка двух пар рук, пленник, извернувшись, со всей силы пнул пяткой кого то из них в голень, жаль, не выше. За спиной охнули, задвигались быстрее. Его швырнули животом на кровать, и он вскользь отметил, что приземлился весьма удачно, полу вставший член лёг как надо. И на том спасибо! Продолжал рваться и выплевывать проклятия, пока чье то колено безжалостно не уперлось в позвоночник, а рука не вжала голову в подушку, перекрыв кислород. Кусками крепкой верёвки надёжно прикрепили запястья к изголовью. Ноги рывком раздвинули и привязали к основанию кровати, рот заткнули полосой ткани, грубо стянув концы на затылке. Даже глаза завязали, суки! Колено и рука убрались. И следом же, левую ягодицу обожгло как огнём. Глухо стукнула дверь. Тишина. На всё ушло с полминуты, не более. Будучи растянутым как на дыбе, Кас рычал и извивался до тех пор, пока кожа на запястьях и щиколотках не стала пылать. — Сука! Ты прав, он злой как черт. — Дин поднес окровавленный палец к губам. — Надеюсь, бешенство я не подхвачу. — тряхнул левой рукой и уставился на отбитую ладонь. — Черт, какая крепкая задница! — Пошли наверх, надо обработать рану. А он, — кивок в сторону камеры. — пусть остынет. — Ну, что ты тут лазарет развёл, ей-богу! Это всего лишь укус. — Не хочу, чтобы ты от столбняка окочурился. — Сэм надавил на ранку и промокнул выступившую кровь смоченной в йоде ватой. Дин зашипел. — Окочурюсь, займёшь моё место. Тебе же лучше. — Придурок ты. — покачал головой Сэм, внимательно разглядывая укус. — Не будет тебя, не будет и меня. Ты же знаешь. Он аккуратным узелком стянул концы бинта и поднял взгляд. — Что? — Ничего. Люблю тебя. — Я тебя больше. — ответил младший, касаясь губами раскрытой ладони брата. — Будешь смотреть? — он сделал ударение на первом слове. На кухонном столе стояли два подноса. На первом обычное — кофе, масло, сахар, тосты. На втором — острейший клинок, свеча, спички, наполовину наполненный виски стакан, кусок ткани и мазь от ожогов. Которая отлично работает в качестве смазки. — В другой раз. Займусь делами. Сэм спрятал улыбку. Вчерашнее высказывание брата о том, что он слишком жалеет пленника, полностью относилось и к самому Дину. Но, тут было и ещё кое-что. — Не уделай его с первого раза. Не забудь, что он не ел ничего со вчерашнего обеда, сахар рухнет и с ангелами упокой. — Заботишься? — Ещё чего?! — Дин поднялся из-за стола и потянулся. — Ты же мне обещал кусочек от этого сладкого пирога, помнишь? А забочусь я только о тебе. Спускаясь по лестнице и аккуратно придерживая оба подноса, один на другом, Сэм искал решение- как при сложившихся обстоятельствах минимизировать у Дина чувство ревности. Хотя бы, на первых порах. Он, безусловно, расположен к Касу, но и ревнует к нему до белого каления. Так уж сложилось, что брат чертовски противоречивая натура, и сам же от этого больше всех страдает. Если Сэм никогда своих чувств особо не скрывал и не собирается, то Дин это бомба замедленного действия. Будет терпеть до последнего, а потом рванёт так, что рук-ног не соберешь. Причем, его собственных рук-ног. Идея возникла у двери камеры. И была она до смешного банальной. Лишите человека хотя бы одного из пяти чувств и все остальные обострятся. Если повезёт, может появиться шестое. Кас поморщился, задница горела, ткань штанов смягчила удар, но, всё же. У кого то из них чертовски тяжёлая рука! Он неоднократно был свидетелем пыток над задержанными и арестантами, когда тем затыкали рот, глаза, перекрывали доступ воздуха, жгли огнём и заливали лёгкие водой, чтобы выбить информацию. Бобби никогда не позволял ничего подобного, но были люди и до него. Сам Кас никогда не пачкал рук, считая физическое воздействие унизительным. Будучи достаточно хорошим копом, чтобы добиться признания одной только психологией и умелым подходом. Но, он помнит как пытал Алек и какое получал от этого удовольствие. Обострившийся слух уловил шаги за дверью, и жертва приказала себе расслабиться. Слух обострился, но не настолько, чтобы определить рост человека по звуку его шагов. Тем более, когда тот двигается практически бесшумно. Но, ошибки быть не может, это Сэм. Братья пахнут одинаково, но энергия от них исходит, ой, какая разная. А вот и шестое чувство! Распишитесь в получении. Дин резкий, властный, основные его ноты — агрессия и напор. Их невозможно не почуять, даже если сейчас они спят. Сэм мягкий. Но это обманка. Как болото, что манит путника покоем и поглощает без остатка, стоит ему только ступить. Как ни старается узник расслабиться, а всё же вздрагивает, когда под ворот рубашки проникает лезвие. Звук медленно взрезаемой ткани, и прохладный воздух лижет обнажённую спину. Сэм замирает художником над чистым холстом, размышляющим, где и как ляжет первый штрих его шедевра. Один штришок уже есть. Он касается пулевого шрама чуть левее позвоночника. Гладко. Ведёт пальцами по кругу, будто стирая. Касается затылка, не сумев удержаться, склоняется и вдыхает запах волос. Почти стонет, до того ему хочется впиться зубами в затылок и зализать нанесённую им же рану. Пленник напуган? Возможно. Возбуждён? Несомненно. Сэм отстраняется, возвращаясь к задуманному. Жаль портить такое совершенство. Не грубый холст, нежнейший атлас. Он кладёт обе руки на теплую кожу и ведёт ими, будто разглаживая складки ткани перед работой. Медленно, с наслаждением. Вдоль позвоночника, по торчащим лопаткам, вдоль рёбер. Тощий совсем. Улыбается, когда Кас интуитивно, или нет, тянется за его руками. И резко бьёт со всей силы по второй, нетронутой ягодице. Сука! Сссука! Какая же сука! — мысленно орёт Кас, ибо контраст между прохладными, нежными поглаживаниями и ожогом от тяжелого удара слишком чувствителен. Уж лучше бы резал! И затихает, потому, что в воздухе явственно пахнет серой. Сэм чиркает спичкой, зажигая свечу. Бобби Сингер, за последние несколько дней окончательно утративший все следы былой привлекательности, превратился в старого, облезлого, потрепанного жизнью бродячего пса. Он не ел и не спал толком, проклиная себя на чем свет стоит. Как мог он, старый осёл, позволить мальчишке влезть в гнездо аспидов?! Где были его, черт возьми, мозги?! Сердце отплясывало чечётку на ребрах. Воздуха не хватало. Схватившись за грудь, Бобби выдвинул ящик стола и достал таблетки, бросил пару под язык. Ещё не хватало снова свалиться с сердечным приступом. Второй раз он этого не переживёт, в его то возрасте! И с первым, пять лет назад, когда два его балбеса положили тридцать человек, он еле справился. И дело вовсе было не в том, что толпа народу отправилась кормить червей, плевать на них, а что один из его парней погиб, а второй… Бобби вздохнул. …светлая голова, умница, без малого гений. Ох, ты, господи… Он нажал кнопку вызова. Через минуту в дверь юркнула Молли. — Сэр? — серые глаза под русой чёлкой лихорадочно блестят. Круги под глазами и торчащие скулы. Тоже не спит. — Принеси мне воды, девочка. Молли вышла и вскоре вернулась. С водой и кричащим вопросом во взоре. Бобби качнул головой. Новостей нет. Он помнил, с каким трудом отбивал Каса от Службы внутренних расследований. От этих проклятых стервятников, готовых сожрать мальчишку живьем только за то, что он не собирался продавать свою жизнь по дешёвке. Бобби и сам тогда попал под неслабую раздачу, как лицо ответственное. Долгие месяцы судебных разбирательств не прошли для обоих даром. Парень был сломлен после ранения и клиники, суки-жены и погибшего друга. От былой лихости и шалого блеска в глазах не осталось и следа. Словно безудержный, азартный бес, готовый мчать на край света, лишь учуяв запах добычи, сменился унылым и безропотно-равнодушным ангелом. Бедолага даже не думал защищаться, готовый принять любое решение с обреченной покорностью. Суд так суд, увольнение так увольнение. Тюрьма, почему бы и нет? Было страшно на него смотреть, хотелось выть и лезть на стену. И то, что они, в итоге, победили в суде — полностью заслуга блестящего адвоката. Бобби догадывался, что между его парнями не просто дружба, а нечто большее. Но, какое ему, старому псу, дело до молодых. Лишь бы это не мешало работе. А оно не мешало, и даже напротив. За отчаянную лихость, понимание друг друга без слов и слаженность действий, эта парочка получила прозвище — Черти. Было время, ему звонили из других отделов и просили «одолжить» Чертей, так как с каким-то уж слишком сложным делом не справится никому, кроме них. И вот, одного нет, а второй стал тенью самого себя прежнего, будто утративший часть души. Бобби чуть не отдал богу свою, когда в звенящей тишине кабинета оглушительно рявкнул телефон. Переведя дыхание, натужно откашлялся. — Роберт Сингер. — Мистер, — голосок на том конце тонкий, девичий. Фоном идут звуки улицы, клаксоны авто и голоса прохожих. Будка-автомат. — вам просили передать, что с вашими человеком всё в порядке. Дрожащей рукой он брякнул трубку на рычажки и выдохнул. Чистый лист бумаги слетел со стола, плавно спикировал на пол. Проследив глазами его полёт, старый вояка унял клокочущее сердце и сделал то, чего не делал уже, наверное, лет двадцать — перекрестился. Первая капля падает с приличной высоты, примерно с фут, и почти остывает в полёте. Ложится на кожу теплым. Но, всё-таки, дает волну легкой, нервной дрожи. Мучитель знает, в финале последует боль реальная и жертва будет рваться изо всех своих сил. Пока, она лишь тяжко дышит, судорожно сжимая и разжимая пальцы. Сэм перемещается на кровать и опускается на колени, садится на пятки меж широко раскинутых бедер. Его взору открывается великолепный вид — упругая задница, обтянутая чуть приспущенными пижамными штанами, под которыми ничего нет. Дьявольски соблазнительно! Но, это потом. Он опускает свечу ниже, и сразу несколько капель разбиваются причудливыми узорами о гладкую кожу. Чиркает спичка, вдох, и запах серы переплетается с табачным дымом. Кас насторожено замирает. Ожоги, даже от едва тлеющей сигареты, не шутки. Это чертовски больно, и они не проходят бесследно. К его успокоению, пытка сигаретой ограничивается лишь запахом, дразнящим осязание заядлого курильщика. Плюс один, думает Кас. Сэм откладывает сигарету и медленно, очень медленно ведёт восковую дорожку вниз по позвоночнику. Каплю за каплей. Останавливаясь часто и давая жертве время свыкнуться, унять стоны и дрожь, прежде чем получить новую порцию боли. С каждым разом опуская свечу всё ниже, так, что в самом финале пламя опаляет прозрачный пушок на копчике, уже отчаянно рвущегося тела. Когда падает первая капля, Кас вздрагивает, ему знакома эта игра, в конце её будет сильная боль. Ведь глупо рассчитывать на то, что человек, с упоением пытающий других, не будет и с тобой поступать так же. Обычно, за любой болью следует награда. Но, это обычно. Как будет сейчас, он не знает. И потому, корабль его здравого смысла подаёт свой первый невнятный сигнал бедствия. К тому времени, как падает последняя капля, а в воздухе пахнет паленым, на судне уже вовсю бушует паника. В фарватере подводные рифы! Свеча гаснет. Никто не знает, чего стоит Сэму сдерживаться и не припасть к трепещущему телу, покрытой бисеринками коже. Собрать губами капли пота и воска, попутно выцеловывая розовый след от каждого ожога. Вздох, не в этот раз. Он аккуратно снимает воск самыми кончиками пальцев и тянется к стакану с виски. Чтобы сделать ещё больнее, ещё мучительней, вызвать крик. Но, рука замирает в воздухе, и сменив траекторию, берёт тюбик мази от ожогов. Прежде, чем нанести ее на ладони, Сэм касается головы узника, его необходимо расслабить, успокоить. Пропускает всклокоченные волосы меж пальцев, массирует подушечками нежную кожу. На миг возникает желание снять кляп, чтобы услышать не полу задушенный, а настоящий, полноценный стон. Но, нет, это всё испортит. Гладит затылок и Кас урчит, реагируя правильно на контраст между болью и лаской. Проводит пальцами по шейным позвонкам и жертва зарывается лицом в подушку, сладостный стон. Наконец, Сэм смазывает ладони, растирая, согревая. И воздух наполняется запахом мёда и трав, он мешается со схожим ароматом, идущим от кожи и волос Каса. Тот притихший, разнеженный дает огладить свои руки — переплетение вен под тонкой кожей, сухие, крепкие мышцы, плечи. Сэм большими пальцами скользит по затылку, чуть надавливая, и снова стон. Проводит широким жестом по бокам, от самых подмышек до трогательно торчащих косточек таза и обратно. Вдоль позвоночника, тщательно и ггустообрабатывая каждый ожог, каждый кусочек восхитительной кожи. Мнет сильными пальцами упругие мышцы спины, опускаясь всё ниже и ниже. Безмятежное изнеможение, то, что испытывает Кас, когда задворки уплывающего в нирвану сознания, доносят до мозга звук взрезаемой ткани штанов. Тёплые, нежные руки смазывают следы от ударов на ягодицах, осторожно отвязывают и сгибают ногу в колене, неспешно скользят по внутренней стороне бедер. К тому времени как длинные, восхитительно длинные и гибкие пальцы практически безболезненно проникают в его тело, он готов принять не только их, но и сам член, каких бы исполинских размеров он ни был. Пожалуйста, — мысленно молит Сэм. — малыш, не разочаруй меня. И малыш не разочаровывает. Гладкие стеночки без сопротивления пропускают сначала один его палец, затем второй. И Сэм скользит внутрь, пытаясь нащупать ту самую точку. Осторожно и деликатно. На море полный штиль. Команда корабля под названием «Здравый смысл мистера Энджелза», из последних, полуобморочных сил выбрасывает транспарант — Левей, придурок! И когда восхитительные пальцы придурка таки движутся левее, валится в изнеможении на палубу как попало. Проходит минута, не более, и вот уже Кас вместе с кораблём и всей командой плавно идёт ко дну. Погружаясь в пучину тихого, долгого и глубокого как Марианская впадина, оргазма. — Кас. Эй, Кас. — легкое похлопывание по щеке выводит его из посткоитального забытья. Кас делает глубокий вдох и приоткрывает один глаз. Он лежит на спине, голый, руки-ноги свободны. Над ним, близко-близко, встревоженное лицо Сэма. — Черт. Я думал у тебя обморок. — Интересно, с чего бы это? — сухо хрипит пленник, как только его разум собирается воедино, а речевой аппарат приходит в состояние выдать более менее связанную фразу. Он осторожно приподнимается и садится. — Тебе никто не говорил, что выдергивать человека из оргазма не этично? — бурчит Кас, превращаясь из мышонка в страдающего похмельем плюшевого медведя. Сэм сдержано хрюкает. — Тебе надо попить. — протягивает стаканчик сладкого кофе. — Да пошёл ты. — Кас неуверенно толкает его в грудь. — Пей, у тебя сахар упал. Голова кружится? Кас ведет глазами из стороны в сторону. Комната вяленько вальсирует. — Кружится. — Пей, давай. Кас пьёт. — Гадость. Холодный. — он отстраняется. — Черт, мне надо в душ. — Идти сможешь или тебя проводить? — в глазах Сэма сто тысяч чертей отплясывают дьявольскую джигу. — Заботливый, блять. — Кас тянет из-под зада Сэма простыню и обматывается ей на манер тоги. Пробует встать, умильно ловит баланс, раскинув руки, и пошатываясь бредет к туалетной комнате. На полпути бросает через плечо. — Не смог бы, если бы ты меня членом трахнул. Сэм закусывает губу, чтоб не заржать. — Можешь принять это за комплимент. — кивает на его вздыбленный член Кас и скрывается за дверью. Сэм валится на кровать, захлебываясь в беззвучном хохоте. — Придурок. — беззлобно бурчит Кас, стоя под теплыми струями. Обожженная кожа и растраханная пальцами дырка почти не чувствуются. Чем он таким его смазал? Только запястья и щиколотки саднят, да сбитый в кровь кулак пульсирует легкой болью. Через пару минут тепла по телу разливается нега, мышцы расслаблены, на губах играет полуулыбка. Кас поднимает голову и щуриться под каплями воды. Что бы там ни было, а сегодня у него случился один из лучших оргазмов в жизни. Хотя, вполне возможно, это от длительного воздержания. Он никогда не был ангелом, даже в юном возрасте, когда задумал отметить своё восемнадцатилетие первым сексом. Сейчас, по прошествии времени, всё выглядит банально и смешно, но тогда особого выбора не было. Отдаться потному, дурно пахнущему дальнобойщику где-нибудь на обочине дороги, в провоненым насквозь бензином и пивом салоне, как дешёвая шлюха? Или лишиться невинности с таким же как ты сам неопытным недотепой, и вследствие полученных травм, утратить интерес к сексу как таковому? Ни первого, ни второго Кас себе позволить не мог. Решение сложной задачи пришло, когда он менее всего ожидал. Тихий, скромный и воспитанный мальчик, единственное, долгожданное и ненаглядное чадо у пожилой, благопристойной четы. Посещающей каждую службу в местном приходе небольшого курортного городка. Кас являлся в сопровождении родителей и занимал место в первом ряду, всегда одно и то же. Ученически сложив руки на коленях и устремив наивный, полный небесного света, взгляд на священника, читающего проповеди, он был кроток как овечка. Еще в бытность ребенком, Кас умел интуитивно и безошибочно определять людей, отмеченных печатью греха. Молодой, стройный святой отец, которому невероятно шла его чёрная сутана, был именно таковым. Он в первый же день приметил милого мальчика из приезжих. То бросающего на него робкие взгляды из-под длинных и густых ресниц, краснея как девица, то взирающего с поистине неземным благоговением в кристально чистых, цвета безоблачного неба, глазах. Впрочем, каким бы наивным в ту пору ни был Кас, он уже кое-что знал о том, как происходит гомосексуальное соитие. А чего не знал, о том догадывался. Таким образом, к исполнению задуманного он приступил полностью подготовленным. Как физически, так и морально. Улучив время, когда все обитатели пасторально-идеалистического городка придавались полуденной сиесте, Кас явился в тенистый садик, вольно раскинувшийся вокруг старинной церквушки. И нашёл отца Виталия на лавочке, читающим книгу под сенью обширных зарослей каких то кустов. Выбор повода для встречи пал на изречение Святого Франциска, которое Кас якобы не совсем понимал, и за трактованием которого, собственно, и пришел. Если только падре будет угодно снизойти до разъяснений. Как оказалось, не только чистый, обладающий ангельской внешностью, мальчик умел лицезреть следы порока, но и его визави. Ибо через каких нибудь четверть часа, книга валялась в траве, а святый пастырь и агнец Божий самозабвенно выцеловали друг друга. Вскорости, юный Аполлон был раздет, разложен на лавке, профессионально быстро раскрыт, и качественно, по-тихому, дефлорирован. Они отважились на секс ещё дважды. Если в первый раз им повезло и никто их не видел, то во второй их едва не застукали. Какому-то бродяге пришло на ум помочиться за обветшалой оградой заброшенного погоста. И он, несомненно, заинтересовался бы странными для скорбного места звуками, доносившимся из полуразрушенной часовни, если бы отец Виталий вовремя не зажал рот шалому и без меры чувствительному юнцу. Третий раз случился у падре дома, в ночь накануне отъезда. Кас вернулся в гостиницу под самое утро. Измученный, выжатый как лимон, но сытый и довольный, он с великим трудом влез в окно своей комнаты и без сил рухнул на постель. Проспал до самого вечера, и был поднят, когда уже следовало выдвигаться на вокзал. Отец Виталий, вышедший к поезду, дабы проводить в дорогу своих, пусть и временных, прихожан вызвал сим поступком в сердцах отца и матери умиление. Никто из родителей не заметил или не обратил внимания, что Кастиэль задержался чуть дольше обычного, целуя благословившую их святую длань. Родители умерли через год. Один за другим. Мать от сердечного приступа, отец от тоски по ней. И Кас оказался на попечении дальней родственницы по материнской линии. Дамы пожилой и набожной. Он с отличием закончил обучение и промаявшись с полгода бездельем, поступил в Академию полиции. Учился прилежно, по-другому не умел. Мнение преподавателей о курсанте Энджелза было таковым: обладает не по годам развитым интеллектом, свойственным личностям более зрелого возраста. Наблюдателен, активен, обучаем, чрезвычайно жизнеспособен. Последний пункт в резюме Каса особенно забавлял, потому как происходил от препада по прикладным, узкопрофильным предметам. Как-то — мордобой и стрельба. Вскорости померла и родственница, оставив ему небольшое наследство. Которое Кас промотал за каких нибудь пару-тройку месяцев. Его интимная жизнь до двадцати восьми лет пестрела партнерами. Были и женщины. Но, с ними Касу было скучно. Женщинам много не нужно. Все они были настолько примитивны и предсказуемы, что скоро слились в один невнятный образ «Какой-то Женщины», тающий дымкой в тумане памяти. Все, кроме жены. Но та была просто-напросто давним, хорошим другом, прикрывающим спину… Кас хмыкнул и сделал душ погорячее. …точнее зад. Надеюсь, она счастлива сейчас со своим унылым клерком. Был и групповой секс, не частый, но оставляющий, яркостью ощущений, долгий след в памяти. Бывало и под дозой. Но никто и никогда даже заподозрить не мог офицера Энджелза, восходящую звезду департамента полиции Нью-Йорка, хоть в сколько-нибудь непристойном поведении. А потом он встретил Алека и необходимость в других отпала. Не то, чтобы он намеренно хранил ему верность, просто какой смысл в ком то ещё, когда есть тот, с кем ты много и качественно трахаешься? Они были осторожны. Незыблемое условие — Не хочешь быть пойманным, думай как ищейка. Всегда работает, если четко следуешь правилам. Только один раз за все время они утратили бдительность, в тот самый, их последний Новый год. Напившись и не чувствуя холода, они набросились друг на друга за углом бара, будто не трахались черт знает сколько времени. Алек яростно отсасывал Касу, и тот готов был кончить в любой момент, но тут какому-то пьянчуге приспичило проблеваться на свежем воздухе. Недолго думая, Алек выпустил из рта член и приставил чуваку ствол к башке. Заявив, что если тот обмолвится хоть словом, он его найдёт и вышибет мозги. Продолжили они в номере дешёвого мотеля. Кас явственно ощутил в себе горячий член, грубые и мощные толчки, вдалбливающие его в покрытую облезшим лаком бревенчатую стену, обжигающее дыхание на затылке и утробный рык, кончающего глубоко внутри любовника. Они никогда не говорили друг другу нежности. Упаси Боже! Только взгляды, касания и легкие ухмылки, это все их разговоры о личном. Алек почти никогда не был заботлив, даже после болевых игр, к которым Кас пристрастился быстро. Он давно уже понял, что верная порция боли и следовавший за ней секс, быстрый, яростный, жёсткий, даже жестокий, доставляют ему куда большее удовольствие нежели обычный трах. С Алеком Кас часто чувствовал себя сучкой, которую хозяин любит, кормит, но и охаживает плёткой. Счастливой, как ни странно, сучкой. Которая временами, всё же, спасибо характеру, показывала зубы. Накануне того дня, они сильно повздорили. Что было причиной, Кас не помнит, они часто ссорились. Но, это никогда не мешало работе. Никогда, до того раза. Злой как собака, он прошляпил на нервах момент и вылез на линию огня. Алек среагировал быстро и точно, в результате, автоматная очередь, предназначавшаяся Касу, срезала его. Всё передумано давно, пережевано, перетоптано и единолично, и в паре с психоаналитиком. Если бы, испытывая вину, можно было что-то исправить. Пустое. Вздохнув, Кас выключил душ. Далее последовал пятилетний своеобразный целибат. Ему не хотелось возвращаться к случайным связям, заводить отношения тем более. Шлюхи обоих полов, отсасывающие ему в грязной подворотне или в туалете не менее грязного бара, это всё, на что хватало желания. Он со стоном потянулся. Тело вновь требовало секса и никотина. Похоже, теперь это его привычное состояние — хотеть курить и трахаться. Ну, в последнем недостатка не будет. Но, черт возьми, он сейчас убил бы и сожрал труп за сигарету! А у мальчонки талант. Довести до глубочайшего оргазма одними только руками. Удивительно, как сам сдержался. Стояк, черт, у него действительно огромный, не скрывала даже выпростанная из штанов рубашка. Кас слышал возбужденное дыхание Сэм, чувствовал как подрагивают пальцы, почти что видел как тот закусывает губу, чтобы не сорваться. И эта опасность от близости голодного зверя ещё сильнее разжигала огонь в нём самом. Жаль, что придётся продолжать разыгрывать спектакль под названием «Святая непорочность». Как же хочется послать всё к черту и тупо, жёстко трахнуться! Угроза, что его могут отделать как несчастную Сару Мейсон, Каса мало волновала. Было бы Сэму плевать, он бы его уже давно выебал, членом, не сдерживаясь. Или позволил бы брату. И после многолетнего воздержания, последствия были бы весьма удручающими. К тому же, он успел хорошо изучить обоих, чтобы знать как вести себя с ними в любой ситуации. Выйдя из душа, Кас обнаружил на столе свежесваренный, обжигающий, чарующий кофе и, черт, сыр! А вот и награда, за то, что мышонок был послушным. Он отломил твердый, маленький кусочек и бросил в рот, сделал глоток кофе и застонал от удовольствия. Звучно втянул в себя воздух. Еще бы сигарету! Удостоверившись, что с узником всё в порядке и тот не собирается покончить с собой, а готовится со вкусом позавтракать, Сэм стремглав бросился вверх по лестнице. Если он в ближайшее время не трахнется, то просто сдохнет нахрен!