Фантасмагория

Добравшись до центра Хогсмида, утыканного очередью маленьких обветшалых домов, которые практически не проглядывались в туманном полумраке, Тео осмотрелся, кое-как сдерживаясь, чтобы опасливо не вжать голову в плечи. Затишье пугало. Пугало с той самой поры, когда его разум словно бы разворотила стая голодных псов. Тишина раздражала Теодора ещё и тем, что он даже нормально подумать ни о чём не мог. Разум не успевал хвататься за короткие мысли — они ускользали от него настолько быстро, что, казалось, их скорость больше, чем у тающего в воздухе табачного дыма. Поэтому в затылок тяжело дышало сплошное безмолвие, в котором Нотт мог слышать собственную кровь, текущую по венам. Это сводило с ума. Сперва от удручающего молчания в голове он пытался избавиться сном. Но долго спать не удавалось. Тишина пробуривала дыру сознания ещё больше, утягивая за собой все короткие воспоминания, растворяя их в бесконечной неизвестности. Время, проведённое в царстве Морфея, сокращалось неумолимо, достигая своего минимума. Тео был не способен нормально спать, чутко просыпаясь под тихое сопение Гринграсс, лежащей рядом и утягивающей в свои сладостные объятия. Поначалу они тоже спасали. Дафна была как действенное сильное обезболивающее на опиумной основе, к которому он быстро привык, некоторое время даже думая, что она и вправду его судьба… Её ночные стоны стали своеобразными берушами для его ушей, заглушающими мёртвую тишь. Но сейчас они уже не помогали… Паб «Три метлы», который еле-еле удалось разглядеть сквозь непроглядную стену тумана, приветливо приглашал зайти. Но юноша не спешил этого делать, вспоминая, сколько раз он там напивался. Только от одной мысли подкатывал тошнотворный ком. К большому сожалению, алкоголь с проблемами тоже не помогал справиться. Теодор отказался от него при первой же возможности. Отец часто был не прочь пригубить огневиски из своих закромов, а сын жутко не хотел становиться, как он, огибая тропинку судьбы Тессеуса как только можно. Вероятно, его уже ждали, однако Нотт никак не мог собрать моральные силы, чтобы подойти и отпереть старую деревянную дверь заведения, стены которого ещё столетие назад пропахли табаком и алкоголем. За него это сделал кто-то другой, выходящий из паба не самым прямым и уверенным шагом. Тео чертыхнулся и, проклиная свою неуверенность, наконец-то зашёл внутрь. В нос тут же ударил крепкий травянистый запах огневиски. Помещение встретило его таинственным полумраком и тусклым светом свечей. Раздавался тихий звон стекла, прерываемый неразличимыми диалогами. Нотт не удержал деревянную дверь, от чего та громко захлопнулась, моментально привлекая осуждающие взгляды. Теодор их равнодушно проигнорировал, двигаясь к самому дальнему столу, расположенному в тёмном уголке паба. За ним уже виднелся знакомый, до болезненного покалывания в голове, силуэт. Тео напряжённо сжал кулаки, непроизвольно делая глубокий вдох. От нервов все мышцы тела судорожно напряглись, а сердце колотилось так быстро, что, в конце концов, отозвалось противным спазмом в грудной клетке. Медленно обходя нужный стол, Тео с внимательным прищуром глазел на знакомую мужскую фигуру. Хотелось быть незамеченным, стать невидимкой или вообще уйти… Внутреннее чутьё подсказывало это, но голова требовала холодного расчёта. Теодор понимал — отступать слишком поздно, хотя… Что делать конкретно, он себе представить не мог. Именно поэтому Элмерс и был ему нужен. Присев за стол, Нотт исподлобья глянул на черноволосого бледного мужчину, чьи черты лица тусклый свет неумолимо старил на добрые лет десять, хотя Даниэлю Элмерсу только недавно исполнилось сорок три. — Рад тебя видеть, — вместо приветствия тихо выдал тот, с привычным спокойствием смотря на Теодора. В голове крутилась ответная реплика: «Взаимно», однако с языка она так и не слетела. Торговать лицемерной вежливостью он не собирался: они пользовались друг другом в собственных интересах, лебезить было бессмысленно. Нотт лишь едва заметно кивнул. — Есть какие-то… хорошие новости? Элмерс был обливиэйтором из Министерства магии. Потрясающим лигилиментом, иллюзором мыслей, способным залезть в самые глубокие дебри разума и вытащить то, что было скрыто от посторонних глаз. И именно это он с Тео и сделал. Правда, излишне травмирующе. Теодор прекрасно помнил то, как Даниэль оставил его, пятнадцатилетнего сопляка, лежать в холодном сугробе, с раскуроченным до крови разумом и с болезненным ощущением того, что теперь он сам по себе. В одно мгновение потеряв семью и уверенность в достоверности собственных мыслей, Нотт отчаялся и обозлился, не желая верить никому. Элмерс вложил в его голову потерянное воспоминание, стёртое собственным отцом. Сначала Тео не верил, пытался отрицать. После не понимал, почему этот человек с ним сделал такое? Сделал его… чуть ли не инвалидом в плане окклюменции. Обстоятельства так сложились, Теодор вряд ли сможет пережить подобное насилие над разумом ещё раз. Сам Даниэль говорил, что если с воспоминаниями юноши не быть достаточно аккуратным, то любое опрометчивое заклятие воздействия на память будет сравнимо с пулевым ранением прямиком в лоб. Обливиэйтор объяснил свою неосторожность: разум Теодора, казалось, был под огромным непробиваемым куполом, который нужно было пробить быстро, резко и решительно, но собственных сил он не рассчитал. Нотт-младший виделся Элмерсу полной копией Тессеуса, который прикрывал бы его грех ради собственного благополучия и семейной репутации, поэтому разговоры были бы пустой тратой времени. Однако потом Даниэль признал, что ошибся. Из благородства восстановив «ненужные» воспоминания, Элмерс сам хотел смириться с гибелью Бонфилии Нотт, которая была ему дорога намного больше, чем собственная судьба. Тео долго не верил в великодушие неизвестного ему человека, бесцеремонно, можно сказать, испортившего ему жизнь. Оставшись в тотальном одиночестве и невыносимой тишине, он осознал: обратиться ему больше не к кому. Идти к отцу с таким «сюрпризом» было сплошным возвращением на круги своя. Тессеус Нотт всё равно вышел бы сухим из воды. Обращаться к другим можно было сравнить с первым вариантом — отец всё равно бы это узнал. Отчаяние и незнание привело его на самую первую встречу с Элмерсом. Чувство недоверия к Даниэлю было противным, щекочущим затылок где-то внутри черепной коробки, заставляющим натянуть оскал и хищно смотреть на виновника мук. Внутренний доберман Теодора, которого он не видел с тех пор, как последний раз выпускал Патронус, скалил зубы, но терпеливо ждал: только одно нервное и подозрительное движение — и он был готов перегрызть глотку обливиэйтору. Не церемонясь. Но Даниэль заставил поверить. Он показал. Показал всё, передавая ему воспоминания обо всём, что происходило: о Бонфилии, об изменах Тессеуса, о Монероне, который с позором отказал Элмерсу в предложении руки и сердца собственной дочери, о том, как ему было тяжело принять, что его любимой женщины больше нет. Которую якобы выкосило родовое проклятие. Тео всё понял. Закрыл глаза на его всеразрушающий лигилименс и доверился. Вариантов не было, а фраза «выбор есть всегда» потеряла свой заложенный смысл… Вырываясь из отвлечённых рассуждений, Нотт выпускает воздух сквозь сжатые зубы, щуря чёрные — Элмерс частенько говорит, что у него глаза матери, — омуты глаз. — Хорошие новости? — переспросил Тео, словно пробуя этот вопрос на вкус. Даниэль поджал губы, разводя руками. Взгляд у него был стеклянный абсолютно всегда. Холодный и безразличный, в этом он даже перещеголял Тессеуса. Если у последнего в глазах можно было разглядеть издёвку, то зеркала души Элмерса поражали сплошной пустотой. — Ты понимаешь, о чём я: незаконный экспорт и импорт зелий, изготовление запрещённых отваров, задолженности, — перебирал варианты Даниэль, прильнув губами к стакану с огневиски. Сравнение с отцом снова проскользнуло в голове Нотта: пили они оба, но Элмерс с алкоголем никогда не усердствовал, по крайней мере, когда Тео его видел. Тессеус же мог напиться до состояния бесчувственного тела, засыпая за собственным рабочим местом. Стены поместья Ноттов сохраняли это зрелище за собой, скрывая неидеальную натуру отца. — Торговля производится с Италией, которая ранее была постоянным партнёром Монеронов, но всё это задокументировано, — начал Теодор, едва сдерживаясь, чтобы яростно не скрипнуть зубами. Выработанное несколькими годами самообладание нервно курило в сторонке по сравнению с атараксией Даниэля Элмерса. Он волей-неволей заставлял нервничать юношу, будто в одном его взгляде из-под опущенных век читалось немое требование. — О запрещённых отварах и речи быть не может. В Британии практически нет зелий, которые запрещены законом. Слишком мало у нас зельеваров, которые могли бы сварить качественные отвары. Министерству самому выгодно сотрудничать, — Нотт вытащил из внутреннего кармана мантии аккуратный свёрток пергамента, передавая его в руки Элмерса. Тот заинтересованно пробежался глазами по записям, а после натянул на своё лицо скептическую усмешку. Искры интереса пропали, будто их и не было. — И задолженностей тоже нет… Не придерёшься. Напряжение росло в каждой клеточке тела, заставляя незаметно впиваться короткими ногтями в ладонь, терзая её до болезненных следов-полумесяцев. Тео сотни раз проклинал собственного отца за то, что он хоть и был гадом, но бизнес вёл чисто. Не подступиться. Нотт чувствовал, что его внутренний стержень крошился мелкой стружкой, постепенно переставая быть опорой для здравого смысла. Скулы словно окаменели, зубы были сжаты плотно, но с лица не сползала маска безграничного равнодушия. — Как бы я их обернул против отца? Это самая… мелкая оплошность, которую он мог допустить, — не понимал Теодор. Элмерс тихонько вздохнул, вальяжно откидываясь на стуле и глядя куда-то в сторону. — Знаешь, зачем я поручил тебе искать именно это? — спокойствие в голосе Даниэля то заставляло вспыхнуть, то замолкнуть, внимательно слушая. Нотт сдержал свой нарастающий пыл, вопросительно рассматривая непроницательное лицо. Мужчина без слов всё понял, продолжая: — Потому что это был единственный вариант прижать его к стенке. Внутри засела непонятная горечь от правоты Элмерса, что неосознанно хотелось защититься, оправдаться, но Тео понимал — это растопчет его достоинство вдребезги. — Хорошо… Смотри, есть вариант. Ты ведь близок к нему как никогда и должен знать, — Даниэль снова нарушил молчание, пытаясь заглянуть Теодору в глаза. Паранойя усилилась, и Тео мог поклясться, что ощутил сильное жжение в кармане. Брелок против лигилименции, купленный в первом попавшемся магазине с магическими артефактами, уже два года как был неотъемлемым атрибутом Нотта, прямо как пачка сигарет. По одному взгляду мужчины, стало понятно — он пытался прочитать мысли юноши. — Может, он состоит в не самых законных… рядах? — Ты о Пожирателях, — нетерпеливо отчеканил Тео, напрягшись всем телом. Казалось, что метка выжигала всё предплечье разом. Хотелось болезненно поморщиться, но Нотт лишь пожал плечами. — Он не говорил. Я проверил, и вероятность того, что он действительно на услужении Сам-Знаешь-Кого, крайне мала. «Я что — самоубийца?» — пронеслось в голове Теодора, но он смог удержаться, чтобы не высказать подобное вслух. Пожиратели… Его отец был слишком с ними связан, тянув на дно и самого Тео. Нотт слишком быстро это понял, излишне жалея о том, что вступил в ряды Тёмного Лорда. Хотя был ли у него выбор? Чтобы восстановить свою репутацию, Тео пришлось многим пожертвовать. Свободой выбора, Артемидой — единственной, которая принимала его таким, каким он был — и собственной честностью. Искренность будто атрофировалось из его душонки, оставляя после себя гадкий след лицемерия. А лицемерие он ненавидел. Такая перемена заставляла скучать по собственной всепрошибающей прямолинейности и честности. Но лгать приходилось… — Ты затянул себя в слишком глубокую пучину… Нужно было действовать ещё раньше, — презрительно поджав губы, произнёс Даниэль. С его вариантом мести Тео не был согласен. — Убить его? Нет… — Теодор сильнее стиснул зубы. Уподобиться собственному отцу было сродни тому, что он, сам того не заметив, ступит на дорогу его судьбы. И рисковать собственной шкурой он не собирался. Элмерс едва заметно дёрнул одним уголком губы в, казалось, нервном мандраже. Даниэль не любил, когда кто-то не делал так, как требует и хочет он. По его лицу можно было прочитать яростное недовольство, старательно скрываемое напускным равнодушием. — Тогда у тебя остаётся один вариант, — Тео более спокойно взглянул на Даниэля, который раздражённо вскинул одну бровь, теряя собственную привычную вальяжность в напряжённых движениях. — Женись на Гринграсс, — Нотт скривился, вызывая в холодном взгляде насмешливость. — Опять не так… — Ему это выгодно. Сам сказал — слишком глубоко меня эта пучина затянула, — фыркнул Теодор, будто бы для собственного удержания, положил руки на стол, хватаясь за края. Раздражало. Бесило. Злило. Собственная «глупость» и незнание в дальнейших действиях выбивали из колеи. Тео сам закапывал себя в глазах Элмерса, выставляя себя нерешительным сопляком, не предлагающий варианты решения проблем, а лишь отрицающий их. — Выгодно, но только так ты сможешь его лишить всего, что он так страстно любит — денег, — в действительности это была самая большая любовь Тессеуса Нотта. Не слишком благополучное, по чистокровным меркам, детство сделало его слишком жадным и властным ко всему, что он имеет. Привык всё подминать под себя, не доверяя даже собственному сыну. Всё, что он совершал в своей жизни, было ради собственного блага: женитьба и рождение Тео в том числе. — Если бы было всё так просто, он бы как можно дольше не давал мне жениться… — парировал Нотт, прекрасно понимая, о чём он говорит. Даниэль смотрел на него выжидающе. — Мой дед, Поллукс Монерон, когда покинул Италию, распродал свою сеть зельеварных предприятий, перебравшись в Британию. Открыл своё дело здесь, а оставшиеся деньги он завещал мне, моему отцу перепала зельеварная мастерская, однако ей одной невозможно окупить всё то состояние, что принадлежит мне, — Тео даже не хотел думать, сколько лежит на его счету в Гринготтс, но понимал, что Тессеус не имел права ими распоряжаться. — Ему будет на руку, если я женюсь на Дафне. Капитал преумножится, а когда у нас с ней родится сын, то он буквально возьмёт его под своё «крылышко», ограждая от моего влияния, воспитывая не только своего идеального преемника, но и ключ, который сможет дать ему доступ к этим деньгам… Сделаю только хуже, — Элмерс согласно кивнул, заметно прищуриваясь, будто бы размышляя, погружаясь в такую мерзкую, для Нотта, тишину, от которой спасали окружающие звуки: разговоры посетителей, звяканье стаканов и треск пламени в камине. Странное чувство неосознанной тревоги так и принуждало закрыть уши — прямо как в детстве. Когда необъяснимый страх переполнял Тео, заставляя трястись, злиться, всхлипывать и снова злиться, но уже на собственные чувства, он закрывал уши, заглушая все окружающие звуки, которые будто специально становились громче. Ещё он так делал, когда мать не выдерживала, повышая собственный голос, срывалась из-за отца. Но он был ребёнком — он имел право бояться. Сейчас подобной возможности Теодор себя лишил. «Это просто нервы», — каждый раз повторял он сам себе как в первый. И это на короткое время помогало, пока снова всё не начинало вертеться как в круговороте. Именно в этот момент говорил себе то же самое, переплетая пальцы в замок. — На твоём месте я бы просто убил его… — тихо, едва уловимо произнёс Элмерс, полностью осушая стакан. Тео его прекрасно понимал, он бы, наверное, среагировал также: какой-то урод, в приступе чудовищной злости убил твою любимую женщину, с которой даже не дали возможности быть вместе. Звучало очень трагично. Что сделал бы Теодор? Сам он старался ответить на этот вопрос в лаконичном стиле, мол: «Убил. И всё». Но в глубинке разума зарождались ужасающие картины: он скручивает в узел хребет этого нелюдя, не оставляет на нём и живого места, с самым сладостным садизмом наслаждается мучениями, не давая умереть как можно дольше. И это пугало. Становиться чудовищем Теодор решительно не хотел. Лицо Даниэля болезненно исказилось, и он прикрыл глаза, сжимая пальцами тонкую переносицу. Тео догадывался, что в подкорке мозга у него до сих пор сидит Бонфилия Нотт, которая была его личным генератором боли, усердно выжигающая всё в области грудной клетки. Теодору было жаль… Он понимал, что их мысли схожи. Желание прикончить отца преследовало его на протяжении целого года, после возвращения потерянных воспоминаний, воздействуя на душу как доза опиума, моментально заглушающая боль. Вероятно, для Элмерса эта доза была бы самой облегчающей, если бы Тео всё-таки убил его, но зрел вопрос… — Почему ты сам его не убьёшь? — спросил Нотт, набирая в лёгкие как можно больше воздуха. Мужчина посмотрел на него измученно, выдавливая из себя то ли улыбку, то ли усмешку. — Я не буду мешать, ты знаешь об этом. — Хотел это сделать, но… прочувствовав твой гнев, я решил уступить тебе такую возможность, — эти слова вырвались моментально. Как будто он не задумывался, но они этим вовсе не убеждали. «Руки марать не хочет», — осознание прошибало ощущением, будто ты падаешь во сне, но, как по волшебству, твоё тело останавливается в одно мгновение перед тем, как превратиться в самую натуральную лепёшку. Но сказать что-то у Тео не было сил, он лишь молча кивнул, погружаясь в задумчивость. Все немногочисленные варианты мести испарились, оставляя один и самый крайний. Убийство. «Нет», — Теодор боялся, терял своё самообладание и злился, как только эта мысль посмела робко появиться в его пустой голове. А стоило ли это всё того, что он пережил? Нотт затруднялся ответить. Смерть Тессеуса от собственных рук не даст ему ровным счётом ничего, кроме отражения, где Тео будет видеть собственного отца вместо себя. Это приведёт к окончательной потери того самого «я», которое он уже безвозвратно сожжёт в огне ядовитой мести. Он был растерян. — Тео, тебе жаль свою мать? Разве она заслуживала этого? — тихий голос был наполнен таким давлением, будто Теодора прижали огромной плитой, которая вот-вот его расплющит. — Нет, — также тихо прозвучало из уст Нотта, который усердно сверлил взглядом темную деревянную столешницу, стараясь зацепиться за её старые царапины. — Тогда зачем ты жалеешь его? Он должен почувствовать то, что чувствовала она… — Я не жалею его, — Тео угрожающе прошипел, сжимая ладонь в кулак, начиная снова терроризировать ногтями собственные ладони. «Черт… Как же больно, мам», — его колотило словно от лихорадки. Миллионы «Если бы» закрались в голове. Если бы всё было по-другому? Если бы отец не был таким моральным уродом? Ели бы Тео что-то сделал? Если бы мама осталась жива?.. — Да и мы никогда не узнаем, что она чувствовала в тот момент, но он… — Теодор понизил тон, напряжённо взглянув исподлобья на мужчину, гневно прожигая того взором чернющих глаз. — Я сделаю всё, чтобы ему отомстить. Придумаю как. Только дай мне время, — это последнее, что он смог сказать, со сбившимся дыханием поднимаясь из-за стола, уже не желая смотреть в серые, будто стальные, глаза Элмерса. — Хорошо, — нервно усмехнулся обливиэйтор, окидывая высокую фигуру юноши сомневающимся взглядом. — Постарайся не затягивать. Нотт поймал себя на мысли, что его уже в который раз торопят: отец, вечно жужжа о Дафне и чувстве долга перед семьёй, сама Гринграсс с этой помолвкой, а теперь ещё и Элмерс… Нервное напряжение ломало что-то внутри него. — Но знаешь что, Тео? — напоследок спросил Даниэль, когда слизеринец уже собрался покидать его общество. — Ты всё равно придёшь к варианту его убийства. Это я тебе могу гарантировать. И лучше ты примешь действительность сейчас, нежели сделаешь это, когда сдашься, будучи на грани чудовищного опустошения. Нотт принял слова Элмерса, но в одном последний умудрился ошибиться. Тео уже был опустошён, действуя на автоматизме с минимумом моральных сил. И продолжал он жить благодаря внутреннему стержню, окружённого ядовитой местью — всё это заменяло ему движущую силу.