Фантасмагория

thomas mraz — чернила Холодная вода бьёт в спину, заставляет ёжиться, дрожать, но желания переключить температуру нет, есть лишь безумная прихоть — с силой впечататься лбом в стену слизеринской душевой. «Ничтожество», — звучат едкие мысли сквозь шуршащий шум воды. Мида щурится; глаза щиплет, до омерзения саднит. Она тихо скулит, давясь рыданиями. В лёгкие будто залили литры керосина и подожгли. Каждый вдох будто сквозь длинный коридор адского пламени. — Ничтожество, — в этот раз прозвучало вслух и вперемешку с писком. Деть себя некуда. Катастрофически тяжело даже просто стоять под водяным напором, нацеленным остудить бушующую мыслями голову. Привычно хороший баланс между апатией и тикающей взрывоопасностью улетел к чертям собачьим. Бомба замедленного действия была готова взорваться в любую секунду. — Жалкая, мерзкая, слабая, — Мида прижала руки к лицу, медленно растирая ими кожу и поднимаясь выше, к линии волос. Пальцы больно зарылись в волосы, сжимая, точно норовя вырвать клок. Сокрытие собственного страха вошло в безумно хреновую привычку. Сплошная фальшь, ложь и полное аннулирование искренности, которая была с Артемидой всю сознательную жизнь. «Что ты теперь, Тонкс?» Трусиха, не способная унять фибры изматывающего страха, а лишь перерабатывающая его в своеобразное топливо — гнев. Он пугал ещё сильнее, чем обстоятельства, дерущие Миду безжалостно и во все щели. Справляться самой — невозможно; рассказать всю правду — неправильно, по-детски трусливо. Ноги подкашиваются, предательски позволяя уставшему телу бессильно соскользнуть вниз по холодной поверхности стены. Его ломит, выкручивает. Конечности бьёт крупной дрожью, но Тонкс старается свернуться в комочек, обнимая себя за колени. Получается не сразу — она всё ещё дрожит. Страшно. Каждая клеточка тела пропитана животным страхом, поселившимся в ней с момента сражения старшей сестры в Отделе тайн; с угрозы Лестрейндж об убийстве каждого из их «мерзкой семейки»; с прощаний отца, как в последний раз, перед трансгрессией в больницу Святого Мунго; с того момента, когда она самостоятельно решила присоединиться к Ордену, горя мечтой растоптать свою благородную тётку, как мерзкую сколопендру. Убить или быть убитым? Именно это у себя спрашивает каждый день Артемида, бросая очередное заклятие в истерзанное ей же дерево. Она медленно, но уверенно убивала себя самостоятельно, не в состоянии остановиться и молясь лишь и том, чтобы контроль не покинул её в нужный момент. — В пизду это всё… — стонет Мида сквозь тихие рыдания. Беззащитное и жалкое зрелище. Настолько, что хочется блевать. Мокрые волосы облепили худую спину, щекоча меж лопаток. До ужаса противно. Не сразу, но Тонкс заставляет себя сесть на колени, ощущая, как кафель больно вдавливается в косточки. Руки упираются в пол, а взгляд устремляется на собственное уходящее отражение в крупных лужах. — Какая же ты… — гнетущая тишина прерывается монотонным постукиванием холодных капель о тело. — Сука!.. Вой засел в грудной клетке, срываясь со связок лишь подавленным всхлипом. Ладонь сжимается в кулак до белеющих костяшек. Свободная рука тянется к губам в мандраже, зажимая, перекрывая выход очередному скулежу. Мида споткнулась о собственный вздох, давясь им сквозь обжигающие слёзы, как застрявшим куском металла между нежных стенок горла. Тишина и собственный скулёж сводят с ума. В одно мгновение холодные струи душа стали чертовски горячими, как кипяток. Бездумно Мида ударила по отражению рукой. Костяшки обдало тупой болью: сначала как через анестезию — неощутимо, но через малую прорву времени их жгло, будто каждый из суставов подставили под жалящее заклятие. Всхлипы и зажатые ладонью ругательства прервал новый удар. Ещё. И ещё удар. С каждым разом Артемида вкладывала всё больше и больше силы в сжатые до побеления кулаки. Боль отрезвляла, хоть и не прекращала рыданий, накатывающих с новой силой. Ладонь, ранее прикрывавшая рот, удерживала тело от феерического падения лицом в плитку. Вода розовыми лужами уходит в слив. Бордовые струйки крови повторяют линии венок на тыльной стороне ладони, отвратительными кляксами заканчиваясь на локтях. Тяжело дыша, Тонкс спрятала лицо в ладонях. Аритмия, заставшая врасплох, выбивает сердце из грудной клетки, от чего возникает ощущение, что оно может в любую секунду выбраться из своего заточения. Накопившаяся за долгие месяцы усталость терзала плетью всё тело, с её ударами черепная коробка трещит как от отбойного молотка, а терпение, точно маленькая гайка, вылетает из заржавевшего механизма под названием «разум». Был лишь один способ отладить собственную голову. Хоть и ненадолго. Мида поднялась с колен, со всхлипом и приглушённым шипением подставив искалеченный кулак под струи воды. Алыми линиями кровь сбегает по рукам, постепенно растворяясь в воде, и вот уже бледно-розовая струйка повторяет линию шрама: идёт по плоскому животу, вдоль выпирающей бедренной косточки и по ноге, направляясь к коленной чашечке. — Пропади всё пропадом, — на выдохе цедит Артемида, перекрывая поток холодной воды. На измождённых костяшках вновь проступают бордовые капли, мигом превращаясь в тоненькие ручейки, сходящие с пальцев. Мида нащупывает дрожащей ладонью махровое полотенце, когда стопы опускаются на белый кафельный пол, после ныряя в домашние тапочки. На белой мягкой ткани постепенно проступает алая клякса — Тонкс заматывается в полотенце, на ватных ногах плетясь к ближайшему умывальнику. Она поджимает губы от боли, когда неосознанно вытирает разбитую руку о махру, жмурясь. Пелена слёз застилает глаза. Артемида тихо шмыгает, упираясь здоровой ладонью в мраморную поверхность, на которой лежали волшебная палочка и несколько стеклянных флаконов, наполненных белой жидкостью. Они — средство починки практически истощённого сознания. Взгляд задерживается на склянках, но, вместо того чтобы взять очередную порцию успокоительного, Мида открывает кран, откуда хлёстким сильным напором бежит вода. Желание заглушить болью мерзкие мысли вновь накатывает волной. Тонкс бездумно суёт саднящую руку прямо под ледяную струю. Кровь, что бурлила до этого в сосудах, теперь обжигала самые кончики пальцев, смешиваясь с холодной водой в непередаваемый дуэт, приносящий боль и успокоение одновременно. Тонкс закусила нижнюю губу; весь мир сузился в одной точке, сосредоточенной на этих ощущениях. Замыленный взгляд фокусируется лишь тогда, когда Мида поднимает глаза на своё отражение в зеркале. Что она видит? Разбитую на части девушку, добровольно жующую стекло на завтрак, обед и ужин. Чувствительные подушечки пальцев неосознанно касаются кольца, скрытого водяным напором. Серебро оставалось чистым и без капельки крови. Судорожный выдох слетел с уст как-то сам собой. «Тео… Тео… Тео…» — бегущей строкой звучало в голове. На вдохе сжимаются зубы и закрываются глаза. Мида резко срывает с пальца кольцо и кладёт на белую поверхность мрамора. Ещё и он, чёрт возьми, вкручивается в чувствительные стенки черепной коробки, как саморез. Слух улавливает лишь шум воды и неровное дыхание. Тонкс касается влажной ладонью своего лица, с силой вжимая, будто бы стараясь выдавить пальцами глаза. Оставлять её одну и отталкивать было прописано в его жизненном кредо. Артемида буквально хочет выть из-за болезненных мыслей о нём. Хочется скомкать саму себя и выбросить. А она его прощала, да что там, блять, прощает до сих пор… Бесхарактерная квашня. Их слишком многое связывало. Даже столь очевидная непохожесть была ярым сходством… — Я не хочу и не буду тебя втягивать в то, что сам не понимаю. После этих слов хочется то ли заставить говорить силой, то ли умолкнуть навсегда. Смотрит на него, и язык словно к нёбу прилип, не отрываясь. Её прежний мальчик стал тем, кем всегда боялся стать. Друг без друга они нажили слишком много дерьма, возложили кресты на собственные горбы и тащили, давясь кровью, потом и слезами, топча раскалённую сухую землю, усыпанную стеклом и ядовитыми тварями, то и дело кусающими за стопы. «Нет… Только не замолкай, умоляю тебя!» Мида понимает: они нужны друг другу. Но готова ли она пустить его в свою пучину сплошного страха, ярости и вечного ожидания смерти, дно которой она уже могла нащупать ногами? Однозначно нет. Вот и он не смог сделать того же. Но от понимания этого факта легче не становилось. — Пошло оно всё в пизду! — приглушённо рычит Тонкс, дрожащими пальцами хватая флакон с успокоительным и осушая сосуд практически залпом. Глаза заслезились от разразившегося пекла во рту — складывалось ощущение, что он был прополощен кипятком, а после концентрированной соляной кислотой. Артемида со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы и болезненно прищурилась. Истерика, терновым венком впивающаяся в голову, так и не уступила дорогу сознанию. Зелье не помогает. Да блять! Сквозь грязные ругательства пустой пузырёк летит в стену, разбиваясь на мелкие осколки. Злость колоколом бьёт где-то в районе груди. Сильная девочка из семейства Тонкс. Лучший дуэлянт курса. Смышлёная умница… …фигурирует на холсте, написанном маслом, под названием «Разбитая». Она истерично запрокидывает в себя ещё два флакона сильного зелья, глотая его, как ипохондрик капсулы-плацебо. Живущая на адреналиновом балансе между апатией и буйством. Разрушающая собственное «я». Держит равновесие мастерски, ретуширует черноту страха и гнева натуральными красками, которые способна видеть лишь под лекарством. Возвращается в реальность, проживая её, а потом, всё вспоминая, крутит, как заевшую пластинку убийственный алгоритм: слёзы, доза, слёзы, снова доза и затишье… Вместо криков в голове наступает долгожданная тишина. Почти всегда, на протяжении этих чёртовых полутора лет. Но не сейчас. Не сегодня. Мида воет, зарываясь пальцами в корни мокрых волос, и дышит надрывно, словно лёгкие тянет тяжеленным грузом вниз, перекрывая кислород. Быть слабой — страшно; ощущать панику родных — страшно; думать о том, что всех их ищет Лестрейндж — страшно; просыпаться в ожидании кончины после ночного кошмара — страшно; видеть собственным боггартом Беллатрису — страшно; быть недостаточно готовой к встрече с ней — страшно… Страшно-страшно-страшно. Как по накатанной. — Хватит! — глаза смыкаются, ладонь снова ищет новый флакон, роняя на пол пустые пузырьки и палочку. Тонкс не может дышать, каждый вдох скован болью, уши словно закупоривает собственный немой крик. Она всем телом ощущает, как леденящий ужас начинает гореть синим пламенем беспомощной злобы, и от этого хочется упасть, но на автоматизме руки удерживают. Дышать. Дышать. Нужно дышать! Это совершенно забывалось. Артемида пытается затянуться кислородом, но воздух в душевой спёртый, душный и совершенно не вкусный. Посему легче не становится. Хочется разбить собственные костяшки вдребезги, заляпывая бордовыми кляксами чистую поверхность кафеля. Но с занесённым над головой кулаком Мида останавливается. Она ещё умудряется держаться на самообладании, как на канате, облитым скользким маслом. Воздух с горем пополам проникает в дыхательные пути и в глазах темнеет. Кулак разжимается, медленно опускается рука. Тело колотит от внезапной слабости во всех мышцах разом. Мида сжимает переносицу пальцами, прикрывая воспалённые глаза. Апатия приходит на замену горькому коктейлю чувств. Все резкие ощущения отходят на второй план, слух с тихим писком, на грани ультразвука, возвращается. Тройная доза. Девяносто миллилитров. Помогают с огромной задержкой. Выработанная долгими месяцами зависимость прячет доступные пути к спасению; Тонкс чувствует себя наркоманкой с той лишь разницей, что торчок делает всё, чтобы выпасть из мира, а Артемида наоборот — возвращается в него, вызывая трезвость вместо туманного дурмана. Она разбивает стену собственного предела прочности, с каждым разом отодвигая её дальше и дальше. Только очевидный вопрос дамокловым мечом весит над головой: надолго ли её хватит? Щиплющая боль заставляет поморщиться. Взгляд Тонкс падает на струйки крови, горячими ручейками стекающие с пальцев. Она поджимает губы, с дрожью подтягивая к себе серебряное кольцо… Нотт смотрит остекленевшим взглядом куда-то сквозь неё. Дышит так, будто захлёбывается, точно вместо воздуха в лёгкие попадает вода. Заваливается на Миду всем своим телом, что-то неразборчиво мычит, стискивая зубы, выглядя в этот момент так, словно видит перед собой боггарта без единого средства защиты. Тонкс кричит, хлопает по холодным, вмиг побелевшим, щекам. Нервы на пределе. Он не может очнуться. «Во что же он влип?.. — думает Артемида, надевая кольцо на положенное место — безымянный палец. — А не всё равно, Мида? И чем бы ты ему помогла, трусиха?» Тонкс тяжело вздыхает. Из-под опущенных ресниц рассматривает причудливые рези на белом серебре и приходит к пониманию: она не в состоянии помочь даже самой себе. Да и как ни крути, но каждый должен вариться в своём адском чане самостоятельно.       

***

Астория то и дело поглядывает на тонкие стрелки серебряного циферблата, отсчитывая каждую тягостную миллисекунду до трёх часов дня. С характерным щелчком девушка захлопывает крышку часов и проводит подушечкой пальца по ребристой поверхности, вырисовывая фамильный герб семейства Гринграсс. Ветер треплет волосы цвета горького шоколада, пропитывая их озёрным запахом; Астория со скукой смотрит на рябь, что пошла по воде из-за порыва холодного осеннего ветра. Она зябко поёжилась и поспешно спрятала ладони вместе с брегетом в карманы мантии. Узнай кто из слизеринцев, кого ждёт Астория — прочитал бы лекцию о неправильности этого, присыпав пламенной стружкой обрывков из пропагандистских опусов консервативной фракции. Но вся эта гадость давным-давно была адским пламенем выжженна со страниц разума. Гринграсс перестала задаваться правильностью происходящего, когда то, что обозначало «семью» буквально окрасилось в чёрный и грязными тенями попряталось по углам, в попытке скрыть своё естество. Кажется все — и родители, и сестра, понимали, что у них не всё хорошо, но делать ничего не желали, продолжая играть свои роли. Одна только Астория стояла на обломках и не понимала, куда ей сделать шаг. Ведь никому не было до неё дела. Всё внимание всегда держалось на родительской любимице — Дафне, оттого своеволия младшей дочери никто не замечал. Астория знала, что всегда была «девочкой вторых ролей» на фоне старшей сестры, однако, данность её вовсе не расстраивала. Циничные мысли с подлинным откровением холодного расчёта глыбами льда застыли в голове, разве что не трескались. Быть в тени — не наказание, а прерогатива. Дафна была слишком… Всё «слишком». Слишком красивая, слишком покорная, точно дорогая собачка на коротком поводке, ждущая хозяйского позволения запрыгнуть на диван с лапам; слишком угодливая, то и дело потворствующая всему, что только собиралось срываться с уст её женишка… Чёрт, захотелось невольно сплюнуть от одной мысли о нём. С трудом покидали голову воспоминания о ежедневных слезах сестры, коими пропиталась подушка до самых перьев. Она рыдала, стоило только увидеть краем глаза своего ненаглядного рядом с мерзкой полукровкой Артемидой Тонкс. Дафна не единожды получала письма с содержанием о том, что дочь предательницы крови была лишь сомнительным развлечением Нотта-младшего, о котором он вмиг забудет, когда получит то самое запретное и желаемое. От подобных слов Астории было тошно — и это предлагает любимой дочери родная мать?! Говорит, что Дафне, аристократке до мозга костей, воспитанной по строгим традициям, надо, как какой-то шлюхе из Лютного, просто взять и лечь под ничего не ценящего мудака? Чего ради? Ради мимолётных ощущений? Ради мнимого контроля над ситуацией?.. Астория скривила губы, сжав в кармане часы. Она соврёт, если скажет, что самой Дафне от этих слов не было ещё больнее, но именно они заставляли держаться гордо и немного самовлюблённо. «Поддержка» из таких писем позволяла Дафне вспомнить о том, кем она является и вести себя подстать чистокровной леди, гордо удерживая спину прямой от ядовитой материнской мысли. «Тонкс — развлечение, а ты — судьба. Кто ещё сможет быть с ним, если не ты, Дафна?..» А когда случилась сцена на Святочному балу, Дафна чуть ли не отплясывала радостный танец, смотря на сломленную Артемиду Тонкс. Астория же промолчала. Сказать нечто подбадривающее — язык не повернулся, каменел вместе со связками. Как бы она Нотта не ненавидела, было видно — он страдал. Создавалось ощущение, что все ослепли в один чёртов миг, не замечая его самотерзаний. Да и сестру расстраивать не хотелось, посему Астории пришлось присоединиться к «карнавалу сплошной слепоты». Со временем всё забылось, но глядя на Тео рядом с бескорыстно отдающей себя Дафной, хотелось блевать от одного его взгляда на неё. Холод, безразличие и попытки разглядеть нечто… Родное? Но не принадлежащее ему. Прячет собственные чувства, старательно натягивая маску безразличия, но, заметно для самой Астории, врёт. Безбожно врёт. Была у него тайна. Непонятная, скрытая плотной завесой, сквозь которую и маленький лучик света не пробьётся; и пусть её просвет — лишь дело времени. Что ж, все имеют право на секреты: даже такие мудаки как Теодор Нотт, даже такие проницательные леди как Астория Гринграсс. Шелестящие звуки пожухлой листвы привлекли внимание: Астория разворачивается через плечо и устало, почти вымученно, улыбается, но вместе с тем тепло смотрит на знакомый пуффендуйский шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи Робин. Вот она — её тайна и самое настоящее спасение от чистокровной суеты. Артурс хмурится, переступая через невысокий куст и, наконец, обнажает зубы в широченной улыбке, привычно щурясь, стирая со своего лица следы прежнего раздражения в одно считанное мгновение. — Я думала, что благородные леди обычно опаздывают, — бодро твердит пуффендуйка, раскидывая руки для объятий, в которые Астория, не медля, влетает. Она некоторое время молчит, утыкаясь носом в волосы Робин, жмурясь и затягиваясь непривычным запахом: корица, масляные краски, какие-то магловские духи, с нотками цитруса, и скошенная трава. — Сегодня благородной леди будешь ты, — Гринграсс ничего не остаётся, кроме как наигранно устало выдохнуть, медленно отстраняясь. Наконец, она увидела подругу немного ближе: серо-голубые глаза непривычно блестели, а веснушки, не уходящие с кожи даже осенью, то и дело забавно «скакали» на лице, стоило Артурс поморщить нос. Взъерошенные волосы, лежащие на плечах, кое-как были сколотые на макушке. Астории нравилось рассматривать Робин, запоминая каждый её образ и выражение лица в дни их коротких встреч. Чтобы потом полюбовно складывать воспоминания в голове и пересматривать вместо снов. Тёплые ладони Робин торопливо перехватывают бледные пальчики Астории, сжимая в замочек. — Как ты? — тихий, но такой долгожданный вопрос сорвался с уст девушки сладостно, как вересковый мёд, позволяя Астории ощутить себя пьяной без капли алкоголя. За долгие несколько месяцев затишья, Гринграсс предстояло сказать слишком много. Какофония мыслей никак не хотела собираться в нечто трезвое и связное, посему, прежде чем говорить, Астория затянулась воздухом, тем самым давая понять о тираде, готовой политься как из рога изобилия, из её рта. — Могло быть и лучше… Даже не знаю с чего начать, веришь? — усмехается Гринграсс. — Верю, — Робин с подбадривающей улыбкой отпускает ладони подруги, опираясь плечом о твёрдый ствол дерева. Девушки пару секунд смотрят друг на друга и, не сдерживаясь, тихонько смеются. Почти смущённо, неосознанно вспоминая второй курс, засевший в головах как нечто судьбоносное, бесповоротно отразившееся на двух таких разных жизнях. Артурс не забудет горьких слёз Астории в заброшенном женском туалете из-за обидевших её третьекурсниц, аккуратных хвостиков и покрасневших глаз-бусинок. Тогда растерянность постигла Робин с головы до ног: слизеринцы умеют плакать? Единственное, чего от них можно было дождаться, так это «поганая грязнокровка» в спину… …Гринграсс никогда не забудет успокаивающих объятий, последовавших от пуффендуйской маглорожденной, обещания превратить обидчиц в бородавчатых жаб и протянутого белоснежного платочка, с вышитыми инициалами Робин. Их тайная, скрытая от чистокровных пытливых взглядов, дружба началась с привкуса солёных слёз, ощущения холодного кафеля под ногами и тихого смеха, с короткой лекцией о том, что трансгрессия людей в животных запрещена. За годы дружбы, Астория смогла получить больше понимания и ласки от, казалось бы, «грязнокровки», нежели от родной сестры. О этом открытии она старалась не вспоминать лишний раз. — Родители намерены найти мне жениха, — вздохнула Гринграсс, ощущая, как улыбка плавно сползает с губ. Взгляд устремился куда-то на землю под ногами; Астория неловко перемнулась с одного каблучка на другой, скрестив руки на груди. Робин молчит, поджимает губы, но сразу же начинает нервно кусать их. Одной кожей ощущается наползшее тяжким грузным туманом напряжение. И смотреть на неё не нужно — всё сразу понятно. Дело обстояло хреново, но… Возможно поправимо. — Есть кандидаты или… Что-то вроде того? — наконец подаёт голос Артурс. — Есть, — противно морщится Астория. Выйти замуж — последнее чего бы она хотела; из Дафны вышла бы прекрасная жена и мать, со всей её покладистостью и умением смиряться с жёсткими реалиями. Астория же… Не то. Слишком разумная «для женщины», чуть не попавшая на Когтевран, в своё время блещущая интеллектом тогда, когда стоило бы помолчать. А что говорить о здоровье? «Удачно» передавшееся по матери родовое проклятие язвой гложило каждую клеточку организма. Вечные слабости, потери сознания, невозможность поддерживать собственный организм подбрасывала гнетущие мысли в разум: Гринграсс-младшая — неполноценная продолжательница рода. Неудавшийся инкубатор. О подобном и думать тошно. Было страшно от мысли, что её заставят выносить ребёнка и, ценой собственной жизни, родить. Провести последние минуты в своей крови и поту, ощущая все эти жидкости кожей, неестественно распластавшись на ложе; чувствуя, как нечто высасывает жизненные силы, делает всё менее и менее заметные вдохи поверхностными, с каждой секундой стихающими… И именно тогда понять, что жила она только ради создания кого-то нового, выступив лишь в роли воспроизводителя жизни. Этот «долг» слишком романтизируют. — Кто? Не медли, Тори, — Робин стискивает зубы и неотрывно наблюдает за обеспокоенным лицом Гринграсс. Она подозревала, что магическое сообщество тот ещё любитель поиграть в «средневековье», особенно аристократические круги, но наивно полагала, что её подруги никогда это не коснётся. Впрочем, никогда не говори никогда. Вот, казалось, только вчера Робин лежала перед телевизором, смотря новостные репортажи о, не сходящем с языка журналистов, равноправии, как вдруг её переносит минимум на сотню лет назад, во время царствования истинного патриархата. Дерьмо, а не жизнь… Звание волшебницы, как старший брат с высоко поднятой головой, носить не получалось. Артурс любила магловский, пусть на первый взгляд простецкий, мир и, не скрывая, презирала аспекты волшебного. Чистокровки, со своим мерзотным отношением ко всем, кроме им подобным, вечные попытки прыгнуть выше собственной головы, дабы показать «чего ты стоишь», изматывали. Единственное, что удерживало Робин в Хогвартсе — близкие. Бенни бросить она не могла, сестринские чувства были сильнее собственного желания. Мида стала как старшая сестра, которой у девушки никогда не было. Астория — приковала к себе невидимой цепью, и Артурс понимала: куда Гринграсс, туда и она. Хоть в Ад через медные трубы. Слизеринка мужественно расправила плечи, подняла свои тёмные глаза, которые, заслезившись от ветра, поблёскивали как парочка агатов, и процедила: — Это Малфой. — Мерзкий крыс, — едко прокомментировала Робин, упираясь лбом в шершавую кору ясеня, пару раз стукнувшись, тем самым принуждая расшалившиеся нервы успокоиться. — Это не окончательное решение, Роб. Оно было озвучено один раз и, учитывая ситуацию, которая произошла с его отцом, данный разговор о браке совершенно секретен, — Астория застопорилась. — Но… сама понимаешь. Раз уж они один раз обмолвились, то совсем скоро это может стать окончательным решением. Робин усмехнулась. О, да, конечно! Помолвка между Малфоями и Гринграссами настолько секретна, что уже который месяц эту новость обмывают все кому не лень. Именно после этого стали появляться слухи о переходе семьи Гринграсс на «тёмную сторону», но их, обычно, распускали всякие любители посплетничать, разжёвывая эту тему каждый вечер в пабе под терпкий вкус огневиски. В открытую никто не смел даже подозревать подобного. — Вот именно! Его отец — пожиратель, напавший на Министерство, — горячо вскликивает Артурус. — Ты должна дать понять, что не согласна на подобный пиздец! — Это нужда, Роб. В этом всём замешана лишь семейная выгода и выгода самих Малфоев. Робин отталкивается от ствола и, сделав пару расслабленных шагов, падает на желтеющую траву, располагаясь. Озадаченность вертелась в голове и читалась в каждом вдохе Артурус. Ветер раздражающе трепал русые волосы, от чего девушка с тихим ругательством закидывает их под мантию. Затянувшуюся паузу разорвала сама Робин, наконец-то выдав: — Ты — не товар. И, скользнув взглядом от каблучков Гринграсс и вверх — до коленок, едва прикрытых учебной мантией, качнула головой, всматривается в от природы бледное лицо Астории, обводя его контур зрачками. Красива, как суккуб, приходящий в мужские сны. Душу кошки скребут от одной мысли, что она достанется какому-то чистокровному выродку… Ещё и по расчёту. Гринграсс, неловко помявшись, всё-таки садится рядом, то и дело ёрзая на жухлой траве, и протягивает ноги перед собой. Перед глазами зеркальная поверхность Чёрного озера; волнительная, точно отражающая общие ощущения Астории. Мысль о том, что Малфой точно связан с Пожирателями, заставляла ёжиться. Гринграссы, вечно сохранявшие нейтралитет, всё-таки не смогли избежать участи многих чистокровных семей. Мистер Гринграсс сделал выбор в пользу жизни, а не безжалостной смерти от руки Тёмного Лорда. В тот вечер, когда отец добровольно принял метку, их семью оставили в покое. Все разом смогли облегчённо выдохнуть. Казалось бы. Оберон Гринграсс считал, что получил гарантию на спокойную жизнь. Однако надолго ли этого хватит? Когда-то лимит должен быть исчерпан. — Не товар, но кого это интересует? — наконец отзывается Астория, щуря тёмные глаза. — Тебя это должно интересовать в первую очередь, — бормочет Робин и прячет свой веснушчатый нос в складках пуффендуйского шарфа; от этого её следующие слова звучат приглушённо. — Ведёшь себя как сестра! — Не сравнивай нас, — Гринграсс демонстративно скрестила руки на груди, надменно задирая подбородок. — Она не считает, что является товаром. Тем более, Нотта она, вроде как, любит. В свои слова Астория поверила с трудом. Может, Дафне лишь мерещится эта любовь? За Тео она держится как за единственное спасение, которое должно высвободить из родительских оков извечной идеальности. — Возможно, ей повезло, если они вместе с пятого курса, — голова Робин свалилась на худенькое плечо Гринграсс. — Нет, не повезло, — отозвалась Астория, гулко вздыхая. — Она ему не нужна. Робин со странным выражением лица уставилась на Гринграсс. Та, заметив максимально удивленный взгляд, растянула губы в усмешке, полной презрения, и тихо прыснула: — Там игра в одни ворота. Дафна бегает за этим придурком, в то время как он даже не хочет брака с ней. Прямо говорит, что сейчас не время для свадьбы. — А ты не думала, что это наоборот — к лучшему? — недоуменные нотки плескались в голосе Робин, когда в глазах беспрепятственно читался вопрос: «Что ты, мать твою, несёшь?» — Думала, однако, ситуация и в правду двоякая, — Астория пожимает плечами и поднимает с травы гладкий камешек, вертя его пальцами. — Даф важен брак с ним, потому что родители с неё три шкуры спустят, если она якобы не расположит Тео к себе. По их мнению, сестра должна, — Гринграсс подчеркнула интонацией последнее слово. — Выйти за него. А если не выйдет — это будет целиком и полностью её вина. Девушка бросила камень, и он стремительно разрушил гладкость озёрной поверхности, которая уже через мгновение сошлась обратно, начав расплываться маленькими, но растущими, кругами. Почему-то именно сейчас Гринграсс вспомнила, что на дне обитают русалки, которым вряд ли понравится её спонтанное действие. Мысли об этом отошли на второй план, когда Робин подала голос: — Но вы же понимаете, что это не так, — Артурс уселась поудобнее, уперевшись ладонями в пожелтевшую траву, и ощутила маленькие комки земли, неприятно впившиеся в кожу. — Кто «вы»? Дафна уверена, что будет виновата, поэтому… — Астория на время замолкает, задумываясь. — Поэтому пытается ему намекать при любом удобном случае хотя бы о помолвке. — У него, наверно, есть какая-то своя причина, чтобы не жениться на ней, — с долей какого-то понимания говорит Робин, из-за чего Астория озадаченно смотрит на неё, с каким-то тихим недоверием спрашивает: — Ты его защищаешь? — Нет же! Ещё бы я Нотта защищала, — Робин поморщилась, отмахиваясь от подруги, игнорируя злобные нотки в её голосе. — Он обидел мою подругу, естественно я его не одобряю, но не можете ни ты, ни Дафна залезть ему в голову. Мало ли, какие там тараканы. Вероятно, он сам не знает, какую цель преследует твоя сестра. Согласно кивнув, Астория с оглушительным вздохом падает головой на плечо Артурс и обвивает руками её предплечье, спрятанное под мантией. Тео Нотта назвать сердцеедом было тяжело, но это не отменяло того факта, что он был прожжённым моральным уродом; по крайней мере, таким его видела младшая Гринграсс. Его не любили, его боялись и за его спиной шептались все, кому не лень. Когда он перестал быть главным разочарованием чистокровного общества, у всех разом спёрло дыхание; то ли от неожиданности, то ли от большего страха, что Тео станет таким же, как и его отец — заткнёт за пояс все аристократические круги, а некоторых, слабее по духу, подомнёт под себя, однако более жестоким образом, нежели Нотт-старший. С трепетом, непониманием и долей настороженности все ждали решительных действий Теодора Нотта, но он всё медлил, точно гепард в засаде, ожидая более крупной добычи. Что у него было на уме — непонятно. Оттого и пугающе. Астория ждала, что его мотивы раскроются, прячущая их скорлупа треснет, обнажая полностью и со всех сторон. Нужно просто иметь терпение и всё разом станет ясно. Но, как ни крути, эти напускные мысли заставляли голову изнывать от мучительного ожидания. Поэтому Гринграсс надеялась лишь на одно… — Хоть бы его целью не было сделать из Дафны жертву обстоятельств, — наконец бросила Астория и прикрыла глаза, сосредотачиваясь на шуме осеннего ветра, играющего листвой. — Иначе я лично его зааважу. — Забудь о нём, — просит Робин с долей мольбы в собственной интонации. — Подумала бы лучше о себе. Придумала бы как тебе выбраться из всей этой родительской авантюры с Малфоем. — Придумаю, — кивнула Гринграсс. — Обязательно придумаю, с тобой — так точно. Робин по-доброму усмехнулась, из-за чего на её щеках появились ямочки, от них лицо стало выглядеть более солнечным; почти что детским. — Всё у вас — волшебников — сложно, — обнимая Асторию, девушка сделала глубокий вдох, осторожно зарывшись носом в копну тёмных волос. От Гринграсс пахло сливками, новым пергаментом и чем-то неимоверно сладким, ванильным. — А у вас, маглы, — с наигранным презрением произнесла слизеринка, едва сдержав дрожь в голосе от подступающих мурашек. Они предательски ползли вдоль всего позвоночника. — Разве всё идеальнее? Робин в задумчивости метнула взгляд к бледному лицу Гринграсс и, прикусила губу, предварительно оставив на лбу слизеринки беглый поцелуй. — Не идеальнее, но в разы проще, — парирует Артурс, теснее прижав Асторию к себе. Одно её общество, её близость, её тепло и запах дарили спокойствие и эйфорию одновременно. Смешивало сочетаемое с несочетаемым в коктейль, сносящий с ног быстрее, чем самое крепкое пойло. Каждая их встреча — очередной укус запретного плода, скрытый от глаз Создателя; и видит он лишь то, что останавливаться ни Гринграсс, ни Робин не собираются. Когда Астория собралась подать голос, то привычная тишина, разбавляемая шелестом и ветром, рассеялась. Внимание Робин, вмиг ставшей раздражённой, слишком резко сфокусировалось на отдаленных голосах, то и дело повышающих тон. Артурс с тяжестью поднялась, ощущая, как дрожат коленки. Окружающие кустарники стали, словно по волшебству, непроглядной стеной, мешающей выглянуть. Сложилось то мерзкое ощущение, когда испарина покрыла лоб, однако, Робин дотронулась до него тыльной стороной руки — ничего не было. Прохлада, стоящая весь день, отошла на второй план: всё тело буквально залилось чем-то горячим. Стало до мерзости тепло. Никто не должен их с Асторией увидеть. — Робин, что там? — Гринграсс поднялась следом за Артурс, обеспокоенно выглядывая из-за её плеча. Асторию же напротив — покрыли холодные, словно иней, мурашки. Точно за шиворот бросили измельчённые в крошку льдинки. Трезвая часть ума активно подсказывала, что голоса были вдали, но инстинкт самосохранения уже настолько приелся, что страх быть пойманными кем-то застилал глаза, запуская отработанный до автоматизма рефлекс. Робин искоса взглянула на Гринграсс, которая вмиг выровнялась. — Я отправлю тебе патронус, — тихо произнесла Астория, едва касаясь ладони девушки, и быстро отряхнула мантию от стебельков травы и пыли. — Хорошо, — Роб кивнула с серьёзным видом, в одночасье провожая взглядом Гринграсс; она развернулась на каблучках и шаткими, но поспешными шагами скрылась из поля зрения. Артурс сжала руки в кулаки, будто собирая в них всё своё недюжинное самообладание. «И чего ты боишься?» — осуждение прозвучало во внутреннем голосе. Робин с подавленным вздохом отмахнулась. Она расправила плечи и твёрдо направилась к центральному выходу школы, откуда и улавливались ухом диалоги на повышенных тонах. Какофония голосов с каждым шагом начала становиться более понятной, разъединялись тембры, обретали единичность. Когда на фоне серых каменных стен замка замаячила знакомая долговязая фигура среди нескольких слизеринских мантий, Робин чуть ли не подпрыгнула, бегом рванув к небольшому столпотворению. Во что её братец влип на этот раз? Объяснение мгновенно возникло в голове, когда не самый зоркий глаз сфокусировался на, уже до тошноты, привычном конфликтном лице, презрительно сморщенном, от одного взора на Артурса-старшего. «Макнейр — сучья прилипала», — устало и зло подумала Робин. Прослыл Феликс Макнейр последним лицемером, лгуном и неуравновешенным психопатом даже среди «своих», если такие существовали. По степени издевательств над маглорождёнными он с огромным отрывом превосходил Малфоя. Будучи сыном самого востребованного палача, а, если говорить официальнее — ликвидатора опасных магических существ, в Министерстве магии, Макнейр-младший перенял на себя все частицы дерьмового характера своего отца. Уолден Макнейр был полукровкой, и это знали все, кто хотя бы раз видел его досье (к слову, именно эти люди и разнесли молву о чистоте крови министерского инквизитора), но, видит Мерлин, Феликс с этой информацией смиряться не был готов. Он вопил, по-чёрному лгал о своей чистокровности и самыми страшными вещами накрывал неизвестный никому образ собственной матери. Если быть точнее: «Меркантильной шлюхи, сбежавшей от материнского долга куда-то в Испанию, скакать на членах богатых извращенцев» Кажется, говорил он именно так. Макнейр был жесток, а издевался бесчеловечно страшно. Унижения в большом зале были его разминкой, в то время как избить «грязнокровную шкуру», которая точно будет молчать, — идеальное завершение выходного дня. Ходили даже слухи, что Феликс был способен облить жертв своей «экзекуции» животной кровью. Однако проверять на практике, является ли эта молва правдой, никто не осмеливался. Робин маневрировала между небольшими толпами на пути ко входу в замок. К собственной неожиданности и раздражению, Артурс врезалась в софакультетчика прямо перед ступенями. Сквозь небольшой промежуток тихой брани, вылетевшей из её уст, девушка угукнула на поспешные извинения от паренька и, наконец, поднялась по лестнице, уже различая каждое слово в перепалке. — Тебе просто чертовски везёт, что о твоих делах, на удивление, никто не настучал, — цедил Бенни, смерив взглядом Феликса, что был на полголовы ниже. Робин даже будучи на расстоянии заметила, как на скулах брата заиграли желваки и как его густые тёмные брови сошлись на переносице. Добродушный Артурс-старший был порядком зол. — Будут доказательства? Сомневаюсь, — ядовито оскалился Макнейр, то и дело сжимая палочку. Точно готовился к какой-то неожиданной эскападе. — Да и что же ты сам не сдашь? Ответ прост как уравнение с одним неизвестным: Робин. — Макнейр! — рычит младшая Артурс, оттого становясь совершенным противоречием своей, и так не шибко подходящей, пуффендуйской натуре. Слизеринец поворачивает голову и кривится так, будто последнюю мерзость увидел, на лице Бенни же начинает цвести натуральная озадаченность вкупе с диким неодобрением. Он не успевает и рта открыть, как его опережает Феликс. — А вот и та самая причина. Боишься, что за сестрицей-грязнокровкой таскаться придётся, чтоб не дай Салазар, с ней ничего не… — Закрой свой мерзкий рот, чтобы словесную дрянь не растерять, и свали отсюда лунной походкой! — перебивает его Робин на полуслове, равняется с Макнейром и смотрит на него практически прямо. Даже в презрительности взгляда не уступая. Хотя кто бы мог подумать — всего лишь пуффендуйка. — Зубы наточила? — удивлённые гриффиндорцы безучастно остановились совсем неподалёку, наблюдая за началом чего-то феерического. Феликс Макнейр чувствует лишь больший азарт и интерес. Робин бегло нащупывает карман мантии, выискивая в нём палочку. Поток заинтересованных «зрителей» рос; они проходили мимо, останавливались около ступень или прямо на лестнице и наблюдали. Лезть — себе дороже. Юноша щурится и, растягивая губы в безумной улыбке, чем подсознательно пугает, наклоняется чуть ниже к Артурс-младшей. Из-за этого словесный поток остаётся практически неуслышанным другими студентами. — Боюсь, ты договоришься до того, что тебе придётся их прятать, — многозначительно изрекает Макнейр, и распущенным, совершенно бесстыдным, движением поправляет ремень на брюках. От слуха Бенджамина это не уходит незамеченным. Одним резким движением он разворачивает Феликса к себе, из-за чего слышится громкий удивлённый возглас толпы. Макнейр же реагирует быстро: кончик волшебной палочки уже нагло упирается в жилистую шею, это заставляет старшего Артурса замереть, но не разжать кулак, в котором жалобно трещала натянутая ткань мантии. Откуда-то слышится: «Отколоти его, Артурс!». Бенни хочется. Неимоверно хочется. От желания костяшки пальцев зудят так, что при мысли их почесать перед глазами красуется самодовольное, наглое лицо Макнейра. От гнева трясёт, а зубы скрипят. Рискнуть ли? Наказать ли его за хреновые дела? — Бенни, нет! — Робин отвечает за него. Гриффиндорец переводит взгляд карих глаз на сестру и впечатывает в разум её злостно-напуганный взгляд. Она, ничего не говоря, умоляет не рисковать и как бы спрашивает: «А они бы на это осмелились?». Сквозь тихое ворчанье, Бенни яростно отталкивает от себя озлобленного, с озадаченным взглядом, как у ребёнка, Макнейра. Напряжение между ними возрастало с геометрической прогрессией. Оно маятником раскачивалось, по очереди задевая каждого, почти что сбивая с ног от ударной силы. Робин мнётся. Странное чувство загнанного в угол зверька вынуждает её двигаться до торможения медленно; она осторожно подходит к брату, и пытается оттащить его за предплечье, но он лишь ведёт рукой, как бы вырываясь. — Как ты смеешь, трогать меня, маглорожденный выродок?! — истерично и звонко вырывается у Макнейра. Палочка, которая находилась в его руках, приходит в действие: проклятие срывается тёмно-фиолетовыми искрами с кончика, мгновенно летя в сторону Артурсов. Бенджамин крепко хватает сестру за плечи и отбегает так, что они чуть было не слетают со ступень, заставляя зевак расступиться с пути Роб вжимается спиной в грудь брата, едва сдерживая визг от испуга. Палочку она нащупать не в состоянии. Девушка не успевает опомниться, как оказывается за спиной Бенни. Гриффиндорец перекрывает следующее проклятие благодаря своевременному протего и сразу же бросает в Макнейра парализующее заклятие. — Какого вы творите?! — крикнула Робин, пытаясь выбраться из-за спины Бенни. Ненависть к дуэлям то и дело вынуждала избегать их всеми возможными способами, а уж когда в них лез брат — она была готова поседеть. Готовность к тому, чтобы нормально помириться с Бенджамином, казалось, полностью аннулировалось из списка желаний. Младшую Артурс крыла кипящая злость: и почему он всегда наживал проблемы на свой тощий зад, и её с Мидой за собой утаскивал? Взять тот же чёртов Орден… Даром он Робин не сдался! Но как она бросит брата? Совесть измучает своим угнетением! Да и поляжет он без неё, со своим характером и умением лезть в самое пекло. Хотя, этим братец и Тонкс были неимоверно схожи. Толпа улюлюкала, коктейль голосов жужжал в голове. Яркие вспышки ослепляли, заставляли жмуриться. Дуэлянты были как лёд и пламень. Бенни старался сохранять железобетонное, до одури мужское, спокойствие, но, несмотря на всю сосредоточенность и молчаливость, он едва поспевал за атаками Феликса, что был полнейшей его противоположностью: плясал как огонь в глазах черта, с каждой атакой спускался на ступень ниже, старательно приближаясь к своей потенциальной будущей жертве, загоняя в тупик. Слизеринец хохотал, присвистывал, маневрировал между заклятиями, которые пулемётной очередью кастовал Артурс. — Ну что, Артурс, потанцуем? — усмехаясь, сквозь оскал, процедил Макнейр. «Проиграет, — выдаёт внутренний голос Роб с омерзительной честностью. — Как ни крути, но атакует он хуже, чем защищается». Кусая губы, девушка в очередной раз жмурится; то ли от яркой вспышки, то ли от давящего чувства вины, что она не в силах что-то сделать. Брат молчит, а смех Феликса прерывается с параллельно звучащим свистом, рассёкшим воздух. Толпа заметно притихла, погружая весь центральный дворик Хогвартса в непривычную для ушей тишину, разбавляемую шептанием. — А со мной станцуешь, Макнейр? — ровный и знакомый голос звучит как из рупора, заглушая каждую, закравшуюся в самую глубь черепной коробки, мысль. Артурс не нужно открывать глаза, она и так понимает всё сразу. Мида. Явилась как чёртово второе пришествие, которое никто не ждал, но которому была рада Робин. Первое, что бросается в глаза, после того как она поднимает веки, это удивлённый брат. Потом взгляд режет Феликс: озадаченный, но с примесью безумной злости, горящей в омутах. Затем, Робин переводит взор на Тонкс. Доходит лишь спустя мгновение — Артемида выбила из рук Макнейра палочку невербальным экспеллиармусом. Тонкс смотрит на него равнодушно, безэмоционально, как на дохлую рыбу, будто бы всем своим видом пытается показать, что не боится его. В толпе замаячили слизеринцы, вероятно, опоздавшие на «шоу». Макнейр, наконец, смотрит на Тонкс и буквально испепеляет её своим взглядом, в коем мгновенно промелькнула искра адского пламени, вот-вот готового разразиться. Даже не будучи проницательным, понимаешь, о чём Феликс думает. В его неприкрытом безумии открыто читается: «Я сломаю тебе шею». Робин с надеждой и немой благодарностью фокусирует взгляд на подруге. Она спасла её брата. В очередной раз. Тонкс — негласный герой в глазах младшей Артурс. Именно она защищала её от задир, если этого не делал брат, и именно она старалась обрубить на корню несправедливое отношение к Робин, взяв ту под своё крыло, как младшую сестру. — Надери ему задницу, Мидс, — тихо, почти неслышно говорит девушка, но это умудряется донестись до ушей яростно настроенных гриффиндорцев. С ощутимым гулом, почти каждый второй повторил фразу, сказанную шёпотом. От такого мгновенного подхвата, Робин то ли хотела ударить себя ладонью по лбу, то ли начать восторженно вопить вместе с ними. Бенни неодобрительно посмотрел на сестру, которая с лёгким сожалением во взгляде пожала плечами. Старший Артурс помотал головой. Собственное чувство вины грызло сквозную дыру в груди. Почему он всегда, сам того не ведая, втягивал близких в проблемы, которые создавал собственноручно. На Макнейра возгласы толпы подействовали как чека, наспех выдернутая из гранаты. Он натружено задышал; со свистом втянул воздух в лёгкие и напряся, точно окаменел всем телом. Сжатые кулаки трясутся от гнева. — Вот же дрянь, — шипит Феликс, словно вставшая кобра. Он срывается со своего места и рывками поднимается по лестнице, представая перед Мидой во весь рост. Она же просто приподнимает голову, глядя ему в лицо с таким напускным равнодушием, что ни один мускул на её лице не дёргается, ни одна прядка не меняет цвет. Единственное, что выдаёт её пренебрежение — это складочка меж бровей. Воздух словно искрится от напряжения между этими двумя, кожей ощущается каждая молния, метаемая Макнейром. Для него Тонкс — кость поперёк горла. И именно сейчас от неё хочется избавиться; проглотить, не запивая, и забыть. Бенни цокает, и хочет было сорваться к Миде на подмогу, но её взгляд и отрицательное качание головой останавливают. Артурс вновь ощущает ладонь сестры на предплечье и смотрит на неё. — Она справится, — уверенно говорит Робин, кивая брату. Он, слегка помедлив, кивает в ответ. Макнейр замечает жест Тонкс и оборачивается, оценивающим взглядом окидывает Артурсов, будто впервые. На его смугловатом лице появляется оскал, и он вновь приковывает свой взор к Миде, уже полностью сосредоточенной на нём. — Защищаешь своих ручных тварей-маглов? — гул и выкрики возросли с новой силой; слизеринцы, соглашаясь, подавали голос, студенты других факультетов вопили громкие возмущения, упрашивая Тонкс бросить в Феликса проклятие, да изощрённее. — У тебя дурная привычка сравнивать людей с животными, — серьёзно отвечает Артемида, поудобнее беря палочку в руки. — А у тебя хуёвая привычке лезть туда, куда не звали, — повышает тон Макнейр. Мида морщится, от чего уголок её губы нервно дёргается. Он смотрит на неё с лютой ненавистью и полной готовностью облить ядом. Привычный садизм смешался с хладнокровной серьёзностью намерений, однако, каких именно — было непонятно. — А мне не нужно, чтобы меня звали, ты — так тем более, — Мида чеканит это как по слогам, взглядом буравя дыру во лбу слизеринца. — Съебись отсюда, со своим магловским зоопарком, раз такая самостоятельная, — цедит Макнейр. — Завались, — уже не сдерживается старший Артурс и рвётся к ступеням. Робин удерживает его на месте, проезжаясь подошвой кед по земле. Феликс не успевает среагировать, когда Тонкс подаёт голос; бросая ответные слова ему в лицо. — Ты не думал, что с тобой могут поступить также? — губы Миды кривятся, подрагивая, но смотрит она почти прямо. Её вражеская апатия сплеталась в плотный канат, вкрапливая волокна подступающей агрессии. На худом лице желваки заиграли, а между изломанными линиями бровей угрожающая складка начала вырисовываться ещё сильнее. Несмотря на это, в гневе Тонкс уступает Макнейру, пусть и перегоняет по самообладанию. — Кишка тонка! — Феликс кричит, не обращая внимания на шепчущихся студентов. А после оборачивается и, скалясь, кричит: — Кто осмелится?! Он показательно смотрит по сторонам, хищным взглядом скользя по знакомым и не очень лицам. Макнейр плескался в своей безнаказанности, точно зная, что ему ничего не будет: никто, просто-напросто, не посмеет его остановить. Эту животную жестокость, глубоко засевшую внутри, боялись, а если не боялись, то точно остерегались. Тонкс на это только ядовито, злобно, по-слизерински усмехается, обнажая зубы и презрительно щуря глаза. Она взмыла левой рукой, с наложенной повязкой вокруг, вероятно покалеченных, костяшек, пальцы удерживали волшебную палочку Макнейра, ранее выбитую заклятием. Юноша приковывает взгляд к девичьей ладони. Мида с, непривычной для неё, наглостью, артистичной дерзостью, гордо задирает подбородок и в одну секунду ощущает себя победителем на пьедестале; она небрежно бросает палочку со ступень и, многозначительно изрекает, шипя: — Апорт, псина, — Тонкс, как по команде дрессировщика, хлопает себя по бедру. Толпа взревела. Аплодисменты вперемешку с улюлюканьем оглушают, в то время, как Артурсы поражённо переглядываются. Её притуплённый инстинкт самосохранения наэлектризованным диодом лампы загорается, когда спина сталкивается с каменными перилами, начиная мерзко саднить. Грудки мантии чуть было не рвутся, когда Макнейр слишком резко встряхивает Миду; она приподнимается на носочки от натяжения, и хватает его за кисти рук, сжимая, что есть сил. — Да как ты смеешь, сука?! — зверея, спрашивает Феликс, вновь встряхивая Тонкс до писка, ненароком вырвавшимся из уст. Его бесит её смелость. Любой бы на месте Миды сейчас в штаны наложил, а она?!.. Макнейр хотел раздавить её как змею, подползшую слишком близко. Он был уверен — Артемида Тонкс достойна его ненависти. Из-за отца, которого засадила в Азкабан её паршивка-сестра; из-за того, что опозорила его; из-за того, что просто пыталась поставить на место. Студенты горланили, кто-то говорил отпустить, кто-то удивлённо вскрикивал, предвкушая нечто феерическое. — Быстро. Подняла. Чёртову. Палочку! — цедит, интонационно подчёркивая красным. — И извинись передо мной, — Макнейр до треска оборачивает ткань девичьей мантии вокруг кулака. — Не в моём характере, — рычит Мида, пытаясь отодрать от себя руки слизеринца. Как ни крути — глядит с вызовом, уничтожает, глазами размазывая по стенке. — Я тебе не шавка, Макнейр! У него не взгляд, а чёртово лезвие, по-садистски скользящее вдоль всего тела. Артемида была уверена: мысленно он её уже давно выпотрошил, намотав кишки на кулак. Об этом он мечтал после судебного заседания, когда Дора поймала его отца на одном из рейдов Пожирателей, забросив в Азкабан. И именно этим он угрожал старшей Тонкс, когда его в бешенстве уводили единственные оставшиеся родственники. — О, поверь, шавкой ты станешь — это бесспорно, — твердит Феликс, не давая Миде мало-мальски дёрнуться. — Когда я сожгу всю твою чёртову семейку, распяв на кресте как ведьм! Вы все поплатитесь за то, что сделала твоя сестра с моим отцом! — Макнейр, отпусти её! — вопит Робин и вцепляется в его руку, боковым зрением Тонкс замечает Бенни — он держит слизеринца на мушке. — Отпусти, иначе я считаю до трёх, — спокойно и чётко говорит Бенни, но жевалки на его щеках играют слишком отчётливо, позволяя понять каждому: Артурус зол. Очень зол. — Пошёл к мордреду, безмозглый гриф, — рыкнул Макнейр, только сильнее сжимая грудки мантии. — Не припомню, чтобы интересовался мнением какой-то низкосортной твари! Пошёл вон в свою конуру, грязнокровка! — Поверь мне, ты не хочешь, чтобы конфликт закончился разговором один на один с деканами. Опусти, Макнейер. Ты не добьёшься ничего этим, — упрямо повторяет Бенни. — Что, переживаешь за свою суку, тупорылый гриф? Не стоит, найдёшь себе ещё одну, — издевательски тянет Феликс. Он тут же вскрикивает от боли, когда Робин со всей силы наносит удар по рёбрам, там точно останется хороший синяк. Адская боль на секунду лишает ориентации. Но этого мгновения хватает Миде, чтобы вырваться из хватки и завалить Макнейра на каменное покрытие у парадного входа. Кровь в ушах шумит так громко, что заглушает собой все окружающие звуки и голоса. Мида не видит ничего, кроме горящих чистой ненавистью глаз Феликса. Раздавить. Размазать мозги. Вырвать сердце! Мида и сама не понимает, в какой момент смотрит на Макнейра не просто как на ебучего идиота, а на кровного врага. Прямо как на Беллатрикс Лестрейндж. Артемиде становится тошно. Она даёт себе мысленную оплеуху, с ужасом смотря на свои руки, сомкнутые на шее Макнейра. Увиденного хватает, чтобы разжать хватку и резко встать, а после отойти как можно дальше на едва гнущихся ногах. Его угроза как обухом по голове, размозжившим череп в крошку, а мозг в вязкую кашицу. Всё её тело колотит, лица в толпе смазаны, почти стёрты. Хочется закрыться руками и часто-часто задышать. — Мида, пойдём, — твёрдо произносит Робин, осторожно, хоть и поспешно, беря подругу за руки. Старший Артурс подбегает с другой стороны, вытягивая из дрожащей ладони Тонкс, так и не использованную по назначению, палочку. Бенни понимает всё не сразу: глаз крепко цепляется за белеющие пряди, ранее зелёные, и почти пустой, непонимающий, взгляд Миды. Она выбралась из хватки друзей, чуть отбежав вперёд на дико неустойчивых ногах спускаясь по лестнице, заставляя окружающих послушно расступиться. Тонкс хочется драть волосы на собственной голове от необъяснимого, подобного утреннему, чувства. Пальцы, идущие крупной дрожью, судорожно ощупывали внутренние карманы мантии на наличие спасительных пузырьков с зельем, на которые были спущены все карманные деньги. Артурсы, сбрасывая оцепенение, направляются следом за подругой, совершенно наплевав на Макнейра, который, умудрившись подняться, сползти с лестницы и, подобрав брошенную палочку, устремил её конец в спины братца и сестры. Он шипит, прицеливаясь, но в две секунды пригвождается к остриженному газону всем телом от брошенного, неизвестным студентом, заклятия… Мида, игнорируя каждый голос и лишний звук, умудряется нащупать пузырёк. На одном паршивом автоматизме она откупоривает его уже слишком быстрым движением: крышечка с характерным звуком слетает, беспрепятственно падая на землю. — Не нападай со спины, Макнейр, — Нотт резко выбирается из слизеринской толпы, грубовато задевает кого-то плечом, игнорируя возмущения. Один взгляд карих омутов горит языками пламени, норовящими облизнуть зрачки. Он почти незаметно цепляет взором Тонкс, неспешно удаляющуюся, но почти сразу начинает смотреть на Феликса. Тео мастерски скрывает раздражение и гнев. Как он посмел тронуть Тонкс? Нотт готов вырвать руки Макнейру одним рывком. Робин, вздрагивая, оборачивается, с нескрываемым удивлением наблюдая на тем что… В голове затесался непрошенный вопрос: Теодор Нотт защищает маглорожденных? И Тонкс? Да когда такое в последний раз было?! Артемида в два глотка опустошает ещё один флакон. Надежда на действие лекарства утопает в грёбанном омуте, когда вместо привычного жжения в горле, материализуется мерзкий, едва сдерживаемый, тошнотворный ком. Сквозь прерывистое дыхание, Тонкс подавляет подступивший спазм, закрывая рот ладонью. Её буквально складывает пополам. — Защищаешь выродков, Нотт, — рявкает Феликс, торопливо поднимаясь. — Нет, — от лжи закололо под нёбом. Теодор сократил расстояние между ним и Макнейром, он оценивающе, с долей брезгливости, смерил взглядом софакультетчика. — Ограждаю факультет от позора, которому ты его подвергаешь, ничтожество. За подобное сам Салазар тебя бы проклял чем-то позаковыристее. А ещё зовёшь себя аристократом, Макйнейр? Но в исполнении Тео фамилия Феликса звучит почти как самое ужасное ругательство. Бенни же догоняет наконец-то Миду, с надсадой глядя на её, резко задрожавшие, плечи и согнутую, в три погибели, спину. — Эй, Мидс, — совсем тихо звучит от Артурса. Руки стремительно перехватывают туловище девушки, казалось, до предела набитым песком; Тонкс тянуло вниз. Она упиралась свободной рукой в траву, удерживаясь на коленях. Рвотные позывы были готовы вывернуть её наизнанку, но Мида держалась, крепко, до побеления, зажимая рот. Вместе с волосами побелела и она сама. Тени под глазами и на скулах вмиг показались темнее. Глаза заблестели от набегающей пелены, а лоб, мелкими капельками, покрыла испарина. — Чёрт, — Бенджамин опускается на корточки и приподнимает подбородок Тонкс, заглядывая в лицо. С каждой минутой её колотило всё сильнее и сильнее. Через ладонь, вжатую в губы, она, наконец, что-то говорит, зажёвывая слова. — Что? Скажи нормально, — нервно, почти вопит Бенни, легонько тряхнув подругу за плечи. Тонкс со свистом затягивается кислородом и отнимает руку от влажного рта. Мида снова складывается пополам и кашляет. Изо рта выходят мокрые хрипы и порции мутной слюны. Спотыкаясь через очередь вдохов, она умудряется что-то изречь на выдохе, перекрывая спазмы. — Я не могу, — за хрипом следует задыхающийся кашель. — Не могу… Сто… — веки Артемиды смыкаются, а глаза слезятся настолько, что солёные капельки готовы горошинами сорваться с ресниц. — Стоять. Тихий писк сорвался с, казалось, разодранных связок, а попытка подняться хотя бы на колени увенчалась оглушительным провалом: Тонкс заваливается на спину, но Артурс успевает её подхватить, укладывая её расслабленную голову на внутренний сгиб локтя. Шёпот противным жужжанием, точно комариным, начал разноситься по всему дворику. Бенни тихо ругается, но, не медля, поднимает обмякающее тело подруги, то и дело трясущейся и хныкающей от подкатывающего бессилия. — Робин! — резко одёргивает старший Артурс сестру и поднимается на ноги. Пуффендуйка дёрнулась, отрывая взгляд от слизеринских юношей, смотрит на брата и громко вздыхает, задерживая порыв воздуха где-то в глотке. Подруга безвольной, точно тряпичной куклой, сникнула в руках Бенни, тоненькой белой рукой, как лоза, обвив его шею. Мида выглядит обездвиженной и, чёрт возьми… Мёртвой. Единственное, что хоть как-то позволяет считать её живой, это лихорадочный озноб и судорожное дыхание, вздымающее грудную клетку. Бенджамин молча уходит, напролом распихивая тесно стоящих студентов. Нотт не успевает сказать новой колкой реплики в адрес Макнейра, как видит бледно лицо Тонкс, пронёсшееся мимо, на фоне гриффиндорской мантии. Во взгляде читается испуг, и Тео провожает им Артурса, поспешно уносящего вглубь замка его Тонкс. «Блять. Блять. Блять!» — внутренний голос вопит и бьёт чёртов колокол разума, расшибая здоровые ошмётки мозга. Нотт закрывает глаза, а перед ними эта дряная полуживая девчонка, желающая его спасти, вытащить из пучины дерьма, в которое он залез по самые уши!.. И что Теодор делает? Играет с ней в «маятник»: скучаю-не скучаю, нужна-не нужна, хочу-не хочу… Руки чешутся пробить в стене замка дыру глубиной в бесконечность и затолкать в неё всю свою боль. Нотт давился этой болью, собственноручно закупоривал её в своё искалеченное сердце. Макнейра хотелось разорвать в клочья, когда он только схватил Тонкс своими паршивыми руками. Вырвать бы ему язык, по самый корень и заставить им давиться. — Шоу окончено, расходитесь нахрен, — голос младшей Артурс вытаскивает Тео из собственных размышлений, взгляд запоздало фокусируется на уходящей внутрь замка Робин и разношёрстной толпе, разбредающейся кто-куда. Нотт не может устоять на месте: срывается и идёт следом за подружкой Тонкс, размашистыми шагами, стремительно нагоняя её. Роб, по-видимому, услышав, что за ней кто-то следует, резко оборачивается, притормаживая. — А ты куда лыжи намылил?! — рявкает Артурс, всем своим видом показывая, что не позволит Нотту сдвинуться с места. Даже без палочки. За пару секунд промелькнула мысль, что есть в Робин что-то похожее на Миду. Это упёртость, хоть и в более агрессивной форме. — Что? — не соображая вовремя, Тео приостанавливается. Магловский фразеологизм застаёт его врасплох. — Куда ты собрался? — сквозь зубы, презренно, повторяет Артурс, более понятно. Нотт чувствует, как она на него давит. И это не может не раздражать. — Хочу помочь, — фыркает Теодор, хмурясь, и намеревается обойти пуффендуйку. — Ну уж нет! Её звонкий голос, на грани визга, готов расшибить эхом нейтральную атмосферу холла. Это, несомненно, привлекает внимание проходящих мимо, но, кажется, Робин на это плюёт с высокой колокольни. Она перекрывает Нотту путь всем своим телом и смотрит на него прямо, практически не мигая. — Артурс, я… — Закройся! Чем ты поможешь? — а действительно, чем? Тео задерживает дыхание от негодования. Рот открывается, а слово ни одним слогом не вырывается. Нотт раздосадовано цокнул, стискивая зубы. Кулаки сжимаются, а глаза то и дело готовы распахнуться от наступающего на горло страха. Под закрытыми веками он видел Тонкс. — Я хочу увидеть её, — ещё более правдиво, но не менее глупо. Теодор снова хочет обойти младшую Артурс, но она вновь преграждает ему путь, ещё и отталкивает своими кулаками, которые тотчас готова пустить в ход — не побрезгует. — Уже увидел… Пиздуй к своим чистокровным и, вероятно, пожирательским, дружкам, — грозно шипит Робин, снизу вверх заглядывая Нотту в лицо. Он чувствует, что вспыхивает как сухая листва, облитая бензином, но сквозь дьявольскую озлобленную завесу он слышит щелчок, зажигающий лампочку в голове. «Тонкс ничего не говорила о нас. Хотя, каких, блять, нас?!» — Не смей соваться к ней! Хочешь поиздеваться? Я не дам тебе этого сделать! Робин трясётся, злится, готова бить его в грудь до фиолетовых синяков. Какого хрена он вообще тащится к Миде?.. — И в мыслях не было, — повышает голос Нотт, перехватывая пуффендуйку за кисти, в попытках оттащить от прохода. — Дай, сука, пройти! Тео совершенно не ожидает дальнейшего действия: Артурс достаточно быстро вырывает руки из кольца ладоней и бьёт ему пощёчину наотмашь. Из глаз посыпались искры. Шипя, Нотт отшатнулся от девушки, с утробным рычанием уставившись на неё. Но Робин не отступилась, лишь расправила плечи, принимая более угрожающий вид. Боевой барсук был готов перегрызть Тео глотку в считаные мгновения. И кто сказал, что пуффендуйцы милые роботяги? Наглое враньё. — Пиздуй, Нотт! — кричит Робин, указывая вскинутым пальцем в сторону выхода из замка. — Ещё тебя во всём ансамбле не хватало. Раз хотел помочь, почему не остановил Макнейра?! Теодор сам задавал себе этот вопрос, но ответ находился быстро. Он снова, как последний трус, держит Миду на расстоянии… И снова испугался за свою, никому не нужную, шкуру! От самого себя Тео тошнило, а стыд краснью заливал всё, ранее побледневшее от ужаса, лицо. Нотт осознавал, что заебался до жути. Разум сходил с курса от появления воспоминаний, и от мерзкого ощущения, что он ничего не понимает. Хотелось просто сдохнуть. Он просто жаждал знать, что делать дальше? Засунув прежние предрассудки и новое желание держать Тонкс подальше от собственных проблем, в коробочку, Тео просто нацелился понять, что с ней было не так? Что сидело в ней паразитом, постепенно сжирая? Плевать. На всё плевать. Он хотел её увидеть. — Хочешь — суди меня, но я просто, как и ты, желаю, чтобы с ней всё было в порядке. — Думаешь, что можешь получать всё, что хочешь? Ошибаешься! — Робин вновь выкрикивает крайнее слово, поднимая средние пальцы на руках. Делая пару шагов назад, она смеряет взглядом расстояние между ней и Теодором, начиная говорить вновь: — Не подпущу я, не подпустит и Бенни… Уверена на все двести: Миде не нужно, чтобы её состоянием интересовался такой… Мерзкий. Тупоголовый. Лицемерный. Что скажет Робин? — Гадкий, ужасный и трусливый слизеринец, — угадать её слов не вышло. — Ты и так сделал ей слишком много дерьма. — Именно это я и хочу исправить, — уверенно говорит Тео, чувствуя, как уголок губы нервно задёргался. Робин качает головой, отходя ещё дальше. Её взгляд наполнен снисходительным, почти жалким, сожалением вперемешку со злостью. — Нет, — она откашливается, жмурясь. — Нет! Уже слишком поздно. Мида была готова простить тебя, а сейчас… Не то время, не те обстоятельства, Нотт. И, плюс ко всему, я тебе не верю. Она — думаю тоже. Теодор смотрит на то, как девушка торопливо разворачивается и ныряет в коридор, ведущий к больничному крылу; сам он стоит как вкопанный. Ненависть к самому себе жуёт его, перетирает зубами и выплёвывает. Тео заставляет себя собираться воедино, но всё повторяется снова и снова. Вопрос самому себе терзает голову. Готов ли Нотт пустить Тонкс в свою разодранную на ошмётки жизнь? Разрешит ли помочь? Он понимал, что помочь она могла. Всё бы сделала, хоть на стену полезла. Тео дышит так, будто задыхается в астматическом приступе. Хочется по детской привычке закрыть собственные уши, от этого он начинает злиться ещё сильнее. Нотт, матерясь, разворачивается и идёт на улицу. Ответ зарождается раньше, чем Теодор успевает о нём подумать. Он сделает всё, чтобы защитить Миду. Но на этот раз, действительно, будучи рядом. Тео делает вывод, что расстояние не пошло им на пользу.