Фантасмагория

Не нужно было быть гением, чтобы понять: её состояние критическое, на грани фатального дерьмища. Маячащие безликими пятнами люди копошатся, бегают, несвязно говорят, но звуки, нечёткие и приглушённые, едва-едва долетают до ушей Миды. — Что случилось? — Помфри, стоящая рядом с Тонкс, внимательно смотрит на обеспокоенных студентов. — Я не знаю! Она просто… — юношеский тенор звучит с удвоенной громкостью, но предательски прерывается внезапным скачком ультразвука, запищавшего настолько мерзко, что свод черепа был готов затрещать. Мида хочет закричать, сорвать голосовые связки, лишь бы что-то услышать!.. Хотя бы вполуха, но хоть что-то, перескакивающее через порог грёбаной слышимости. Она кричит. Но сил не хватает, чтобы разбить нечто, выступающее крепким слуховым заслоном. Саму себя услышать практически нереально. Все ощущения фиксируются на осязании и смазанном зрении, едва ловящем несколько силуэтов. Тонкс всеми силами старается ничего не упустить, но невозможность слышать хоть что-то отвратно саднит виски. — Я не слышу… Кто-то, чьё лицо почти не узнаётся в пляшущих аурах искажённого лекарствами зрения, склонился над Тонкс и пристально разглядывает. Перед глазами всё мажется, так и хочется завопить с новой силой, но Мида лишь вновь повторяет: — Я не слышу! — её рот будто на заглушке — не слышно нихрена, а если и слышно, то лишь сквозь протяжные писки ультразвука. Каждый нерв притупляет чувствительность, и весь мир кажется блеклым пятном, бегающим перед глазами после долгого взгляда на палящее солнце, до которого ни дотянуться, ни коснуться. Реальность оборачивается пожаром, угли от которого Мида готова загребать руками, оставляя россыпь ожогов на внутренней стороне ладоней; Тонкс хватается за неё, нащупывая холодную, накрахмаленную простынь непослушными, бьющимися в ознобе пальцами. Это не даёт провалиться в небытие. — У неё жар, — качает головой Помфри, прикладывая прохладную ладонь ко лбу Миды. Тонкс морщится, но все её старания направлены лишь на то, чтобы открыть слипшиеся глаза. С горем пополам ей это удаётся сделать, но всю поверхность слизистой колет, щиплет и неимоверно хочется почесать. К сожалению, нет сил, чтобы элементарно поднять руки. Они ощущаются такими тяжёлыми, тянущими, пригвоздившимися к жёсткому матрасу лазаретной койки. — Открыла глаза! — слишком эмоционально звучит другой голос. Взгляд метнулся к его обладателю, но зрачки не сразу цепляются за долговязый силуэт. Он плыл и рябил, словно помеха на экране. Мида не видела ни черт лица, ни выражения недоумения и злости, застывшего словно маска. Тонкс крутит головой и щурит глаза. Кто это? Кто? Силуэт парня наворачивает круги по орбите мозга. Слишком знакомый, но и неизвестный одновременно. — Кто вы?.. — собственный тон поражал тишиной и жалобностью. — Не узнаёшь? — удивлённо и горько одновременно звучит голос незнакомца, а после он что-то шепчет второй фигуре, стоящей рядом. — Она бредит, — тяжёлый вздох вырывается из женской груди. На неё взглянуть не получается: веки становятся непослушными. — Срочно позовите профессора Снейпа и профессора Макгонагалл, мистер Артурс, — дозированно отмеряет женщина, и в один миг по впалым щекам проходится ладонь, оставляя хлёсткие удары. Это ни отрезвляет, ни даёт открыть глаза, лишь под тьмой закрытых век проступают красные молнии от боли, вынуждающей тихо пикнуть. Хочется провалиться в бессознательную муть, разорваться на атомы, затянуть на своей шее невидимую удавку и спрыгнуть с самой высокой башни. Бред-бред-бред. Из-за непонимания и невозможности понять Мида готова на стену лезть. Были бы силы на это. Тело пробивает разрядом тока, и позвоночник инстинктивно прогибается, дёргаясь. Сухой ком в горле сглотнуть никак не получилось сквозь массу усилий. Тонкс переваливается на бок, и её рвёт в вовремя подставленный ушат. Вкус желчи мерзко расползся по всему рту, а горло сжимается от очереди спазмов и саднит из-за мокрых хрипов, царапающих чувствительные стенки. Желудок горит, избавляясь от рвотной массы вместе с зельем. Это проясняет на долю секунды сознание — Тонкс, почти что трезво, понимает, во что вляпалась. — Надо вызывать целителя из Мунго, — слышит она от уже точно узнаваемой Помфри сквозь странные гортанные звуки, издаваемые самой Мидой. — Случай тяжёлый. У мисс Тонкс сильнейшее отравление. Это должно было когда-то случиться…

***

Тео лёгким касанием открывает дверь спальни и проносит клетку с недовольно урчащим заложником, прикрытую непромокаемой тканью. Погода испортилась настолько, что отражала внутреннее состояние юноши полностью, до абсурда: мощный ливень заливал улицы и превращал плотную ранее землю в месиво из грязи; сверкания молний были видны даже за стёклами слизеринских окон, перекрытых толщей воды Чёрного озера. Нотт раздражённо убирает мокрую чёлку с глаз и фыркает, вытирая лицо рукавом частично сухой рубашки. Боковым зрением невольно цепляется за темнокожую высокую фигуру, маячащую у шкафа. Это был не кто иной как Забини, натягивающий мантию. Юноша легко улыбнулся и махнул пришедшему соседу рукой. Тео же, стягивая с себя отяжелевшую от воды ткань, повторил этот жест. — Не моё дело, но погода для прогулок дерьмовая, — предупреждает Нотт и укладывает мантию на спинку стула. — По тебе уже увидел, — согласно кивнул Блейз и бросил взгляд янтарных глаз на прикрытую клетку. — Так вот, зачем ты свалил почти сразу после уроков. «Не свалил бы, — думает Теодор. — Но в лазарет меня бы хрен кто пустил, вот и решил развеяться, чтобы успокоиться хоть мало-мальски…» Впрочем, раздражённый комментарий проглатывается вместе со слюной. Тео молча расстёгивает пуговицы на рубашке, а свободной рукой подхватывает палочку и одним махом стягивает ткань, открывая «камеру заточения» своего полужмыра. Кот недовольно осматривается по сторонам, тыкаясь носом в прутья закрытой клетки. Кажется, он осознал, насколько давно его здесь не было. — Если честно, я надеялся, что ты отправишь это отродье на какие-нибудь опыты, — хмыкнул Забини, наблюдая за кошачьим недовольством. — Вероятно, не ты один. Мало кто был доволен Бальтазаром, не единожды страдая от его когтей, но Нотт с первого курса дал понять, что своего любимца ограничивать от сокурсников не собирается. «Не трогайте его — и не будет вам горя!» — говорил первокурсник Теодор, обнимая уже тогда крупногабаритного кота. — Ну и как, пушистый, вылечили тебя? — Блейз опускается на корточки и легко отворяет дверцу клетки, не успев проследить, как полужмыр протиснулся в небольшой проход и бегом шмыгнул под кровать. — А что с ним было-то? Забини, кажется, был единственным слизеринцем, с которым Тео никогда не сцеплялся. Как и Бальтазар никогда не устраивал Блейзу месть в тапки, а для Нотта это уже был показатель. Впрочем, не сказать, что они дружили, но относились друг к другу с должным уважением, хотя бы потому, что не метили в чистокровные шатии. Каждый имел свою позицию, пусть и не всегда сходную, но причин ссориться у этих двоих никогда не было. Блейз также никогда не осуждал Нотта за Тонкс, дружба с которой была буквальным пиком грёбаного разочарования в нём чуть ли не всех «благородных» студентов — одним из мужей мадам Забини был маглорождённый, так что у наследника имелись свои взгляды на столь нелепую позицию «Все грязнокровки козлы, одни мы, чистокровные, достойны места под солнцем». — Сожрал какую-то отравленную живность: то ли жабу, то ли крысу, — Теодор жмёт плечами, а своими словами вызывает лишь удивление на лице соседа по комнате. — Нихрена, — хохотнул мулат, поднимаясь на ноги и поправляя мантию. — Интересно, чей любимец постиг круг пищеварительной системы твоего кота? — Будто меня это ебёт, — хмурится Тео, расстёгивая ремень на брюках. — Если кто-то решил его отравить — это всплывёт, а если это произошло случайно, то мне плевать. Нужно следить за своими животными. — Эгоистично с твоей стороны, — Блейз пожал плечами, на что Нотт лишь отмахнулся, продолжая стягивать оставшуюся одежду. — Может, но на Слизерине нет никого, кто заводил бы крыс или жаб — больно брезгливые. А выпускать такую малышню гулять по окрестностям, как видишь, чревато. Найдётся кому сожрать. Понимающе кивнув, Забини усмехнулся, обнажив белые зубы, и сделал пару шагов в сторону двери. — Это был лучший месяц в моей жизни: без кошачьего ора в шесть утра или «Блять, пушистая ты жопа, какого хрена ты спал на моей одежде?!» — со смехом Блейз спародировал Тео, на что Нотт чуть через силу усмехнулся, залезая в свой шкаф, выискивая из одежды «что посвободнее». — Ой, иди уже, куда шёл. — Как невежливо, мистер Нотт, говорить подобное, — слышится тихий скрип двери. — Удачной прогулки, — Теодор даже не оборачивается, когда Забини почти тихомолком выходит из спальни, оставляя первого в полной тишине. Слышится лишь негромкое ворчание Бальтазара под кроватью и копошение одеждой, натягивающейся на тело. Это безмолвье возвращает обратно в свои убиенные раздумья, раскурочивающие голову в самые настоящие щепки. Тео плетётся на ватных ногах к собственной кровати и садится на её край. Аккуратно берёт стеклянный пузырёк в руки с тем самым страшным названием «Молисомнус» и вздыхает. За это Нотт был готов голыми руками оторвать голову Артемиде. Касание к стеклянному горлышку маленького флакона отрезвляет, и Теодор окончательно убеждается, что находится в своей пустой спальне. Сил в уставшем теле не хватает на то, чтобы удерживаться в положении сидя, поэтому Нотт позволил себе упасть на заправленную постель и с минуту поразглядывать зелёный балдахин. Что он знал об этом зелье? Немного, впрочем, даже этого было достаточно, чтобы сделать вывод — «Молисомнус» нихрена не хорошая вещь. Не витаминки, ни лёгкое успокоительное. Стоило найти лекарственные брошюры и почитать о нём более подробно. Стекло раздражающе теплело в ладони, поэтому Тео небрежно поставил пузырёк на прикроватную тумбу, устраивая руки за головой для пущего удобства. Что его самого связывало с этим зельем? Достаточно многое, в конце концов, он и сам когда-то принимал «Молисомнус». Пузырьков с лекарством было много — они всегда ждали Теодора на прикроватной тумбе после смерти матери. Да, точно. Тессеус закупил для сына целую партию, насчитывающую как минимум сотню склянок успокоительного. Да, и это был именно «Молисомнус». Отчего-то сомнений в этом не было. В своей ранее потерянной памяти Нотт видел зелье. Именно оно стало ему универсальным спасением от панических атак. Слабо помнилось, пил ли Тео целый курс или ему повезло? Обошлось без этого? Вот данную подробность вспомнить было тяжело. Он то и дело прокручивал в своей голове пришедшие воспоминания, однако зацепиться толком ни за что не удалось. Перед ним вставало столько вопросов, ответы на которые крылись лишь в его собственной памяти, которая предательски подводила. Или искажалась, как отражение «кривого зеркала», или просто мыслительный поток врезался в огромную непробиваемую стену. Тео чувствовал себя Минотавром, метавшимся в лабиринте. Где вход — он забыл, а выход — не знал вовсе. Кажется, Теодору напрочь отшибло всю память из-за того давнего вмешательства Элмерса в голову. Может, через брешь искалеченного барьера разума не смогли выйти все стёртые отцом воспоминания и вот сейчас, спустя столько лет, они наконец-то возвращаются? Двигаются по течению и всплывают, приводя сознание в полнейший ступор. Мозг воспринимает это как нечто чужеродное, точно опухоль, растущую в организме и медленно его отравляющую. Кем был тот мужчина? Какие приступы панических атак преследовали Тео? Почему отец собирался искать убийцу, если он буквально мог навести след на себя? И… Почему тогда стёр это из головы потенциального свидетеля? Тео не мог понять. Странное ощущение недоумения щекотало затылок, заставляло пульсировать и болеть голову от мысленного напряжения. Это воспоминание могло без труда оправдать Тессеуса в глазах собственного сына, а он то ли по глупости, то ли по непонятным для Теодора причинам, избавился от него. А может обливиэйтор забыл «вытащить» его? Может, не заметил? Нотт нахмурился, приподнимаясь на локтях, поворачивается к тумбочке лицом и резким движением дёргает круглую металлическую ручку ящика на себя, вытаскивая чистый пергамент — привычка хранить его поближе стала слишком неотъемлемой из-за периодических провалов в памяти. Призвав к себе пишущее перо, Тео перевернулся на живот и судорожным косым почерком записал один самый главный вопрос, возникший в его голове буквально минуту назад. Стёр специально. Появляется на поверхности, и Теодор слабым нажимом обводит его несколько раз, пристально рассматривая, сквозь задумчивую пелену на его выражении. Это ведь было логично?.. Учитывая его слова на крайней встрече — очень похоже на то. Даниэлю Элмерсу было выгодно, если Тессеус не сможет оправдать себя. «Хорошо, но может отец сам воссоздал это воспоминание? — он откладывает перо на тумбу и начинает массировать свои виски подушечками пальцев, прикрывая глаза. — Немудрено, что лицо того мужчины в кабинете было пустым. Он не мастер фальсифицировать свои мысленные картины под воспоминания. А может, когда-то я это помнил, а Элмерс стёр в общем потоке, — Тео тихо дышит, следя за своей логической цепочкой в голове. — Да, но даже если это и так, то почему он и слова не упомянул о том, что отец подделал их?» Нотт-старший их только стирал… Так говорил чёртов обливиэйтор. «Что за проходной двор, блять, в моей башке?!» Теодор невольно опускает руки, сминая пальцами заклеймённый важной фразой пергамент. — Полное днище, — выдыхает Нотт, падая лицом в свою белоснежную подушку. Дыхание спирает и заметно перекрывается. Сжатая в кулак ткань наволочки буквально впивается в ладонь. Тео хочется закричать от непонимания. Думать становилось всё тяжелее, а мало-мальски адекватные мысли покидали черепушку, проходя сквозь неё и растворяясь в наэлектризованном воздухе слизеринской спальни. Теодор лежит так некоторое время, стараясь ни о чём не думать, и в этом ему помогает пушистая лапа, хлопнувшая по кудрявой макушке. Сразу понимая, в чём дело, Нотт медленно поворачивает голову, укладываясь на щеку, и без удивления смотрит на пушистый силуэт его полужмыра и недокота, видимо, выползшего из-под кровати и ощутившего всю напряжённую атмосферу, исходящую от хозяина. Кот смотрит с осуждением, сидя прямо и гордо, будто юноша, по сравнению с ним самим — сплошное разочарование. Теодор хмурит брови, фыркая, переворачиваясь на спину и начинает сверлить кота взором из-под опущенных век, важно скрестив руки на груди. — И чего ты на меня так смотришь? — спрашивает Тео, щурясь. Бальтазар точно ухмыльнулся как-то по-кошачьи, засранец, и громко выдохнул носиком, таким образом, пародируя Нотта. Тео всегда казалось, что его кот — чуть ли не лучший собеседник в Хогвартсе, но как-то с возрастом, он перестал с ним разговаривать. По крайней мере, прилюдно. Бальтазар любил, когда хозяин с ним чем-то делился. Да, он ничего ему не мог сказать в ответ, но, тем не менее, одним слушанием, кот мог сделать Тео в разы легче. За годы их сожительства, полужмыр настолько привык к младшему Нотту и его ближайшему окружению, что мало кого к себе мог подпустить без лишних царапин на коже кошачьих любителей. Судя по недовольно виляющему хвосту, пушистый на Тео заметно обижался, даже брал на себя его манеру поведения назло. Вот как, например, сейчас. Пусть кот и быстро сдался, наступая крупной лапой на грудь хозяина. Нотт с интересом наблюдал за Бальтазаром, когда тот, с таким же презренным выражением морды, укладывался на него, поджимая лапки, чуть ли не утыкаясь носиком в нос Теодора. Последний с тяжестью вздохнул. Полужмыр был очень увесистым и ощутимым на теле. — Обижаешься опять на что-то? — наконец спрашивает Тео, но любимец, неудивительно, молчит и глядит своими золотыми глазищами с вытянутыми зрачками на юношу. — Это значит «да»? — в ответ лишь тишина. Нотт вскидывает одну бровь, поджимая губы. — Или это означает: «Да, глупый ты идиот!» Бальтазар заурчал, а Теодор, сквозь напускное возмущение, прыснул от смеха. — Ну ты и маленький засранец! — пальцы Нотта ерошили загривок кота, и тот завёлся мурчать с новой силой, что отдавалось дикой вибрацией по всему телу Тео. — Но да, ты прав, я тот ещё идиот… — звучит с грустью. Полужмыр прикрывает глаза и полностью даёт понять, что готов слушать своего хозяина, утыкаясь носом в его шею, вытягиваясь вдоль всего туловища. Теодор всё сразу понимает. — Я так устал от этого дерьма. Так хочу, чтобы всё было как раньше, — в горле засел тянущий ком. — Ничего не понимаю, что творится в моей жизни. Чувствую себя жуком на тайском рынке: все смотрят голодными глазами и чего-то постоянно хотят, понимаешь? Нигде покоя нет. Ни здесь, ни дома, хотя, знаешь, а дом ли мне это?.. Ощущая подскочившее сердцебиение, Тео вынуждает Бальтазара потереться о его щеку, как-то тихо, для своих габаритов, мяукнуть. — Да-да, спасибо за поддержку, — пальцы зарываются в шёрстку на шее кота, и Нотт зажмурился, стискивая зубы. Говорить с любимцем было дико непривычно, но, почему-то именно сейчас так важно. — Вокруг меня грёбанное биополе, отталкивающее хороших людей, способных мне помочь, и притягивает каких-то… Кому обязательно «нужна моя помощь». Я не хочу жаловаться, и даже не хочу, чтобы ты меня жалел, — Теодор оглушительно вздыхает и открывает глаза, рассматривая тёмно-серые пятнышки на окрасе полужмыра. — Это так унизительно, но, пусть блять звучит эгоистично, однако, мне тоже может быть хреново, но никто этого даже не замечает… Вежливый тройной стук заставляет повернуть голову в сторону тёмной дубовой двери и напрячься. Не дай Салазар, если этот кто-то слышал его монолог для кота. Точно за душевнобольного примут. — Входи, — отзывается Тео. Спустя секунду на входе материализуется Дафна. А, как он сразу не додумался? Теряет хватку. — Привет, — Гринграсс улыбается. Улыбается такой улыбкой, будто прямо сейчас готова на всё. Она опирается о косяк, а Теодор скользит взглядом от её каблуков и до волнительно изогнутых губ. Её чёртов образ ему знатно поднадоел. Всё слишком приторно, будто кукла, хоть и отдаётся с самым искренним желанием. Всегда и всё для него. Губы пухлые, чувственные, всегда горячие до чёртовой тошноты. Светлые волосы уже до одури надоели: наматывать их на кулак никакого удовольствия. Её шея — до рези в глазах скульптурная, даже мгновенные следы от удушья не делали её живее. От «идеальности» её параметров хотелось закрыть глаза. До скрипа, блять, в зубах идеальна. От этого и тошнит и сразу хочется выблевать всю фальшь, которой она пропитана до основания. Дафна никогда не будет живой. Никогда не будет такой как… — Тео? — её тихий голос выдёргивает Нотта из омута рассуждений, и он врезается взглядом в загадочно улыбающееся лицо Гринграсс. Все эти мгновения он смотрел будто сквозь неё, однако, Дафна этого даже не поняла. — Да. Да, привет, — откашливается Теодор, даже не вставая со своего места. Кот заметно напрягся, но продолжал лежать на хозяине, перестав мурлыкать. — Ты так неожиданно пропал, — подмечает Гринграсс и, медленно подойдя к его кровати, изящно усаживается на край, поправляя край юбки, сминая его пальцами. Тем самым волнительным движением, которое Тео выучил назубок. — Я волновалась. — Не стоило, — звучит холодно. Даже слишком. — О, ты забирал Бальти из лечебницы? — по-актёрски вскидывая брови, говорит Гринграсс и сильнее растягивает губы в улыбке. «И как только у неё не болит рот?» — кисло думает Тео, поглаживая кота. Бальтазар приоткрывает глаза и очень медленно поворачивает ушастую голову к девушке, глядя на неё с бо́льшим пренебрежением, нежели ещё месяц назад смотрел на Тео, когда тот отправил его к ветеринару. — Как ты, мальчик? — Дафна протягивает руку с аккуратным маникюром к полужмыру, дабы зарыться пальцами в пушистую шёрстку. Животному это не нравится. Тео не сдерживается, кричит, когда когти Бальтазара нежданно впиваются в грудь, сквозь одежду. Любимец яростно зашипел и прижал уши к голове. По спине кота точно пустили разряд электрического тока: загривок, шерсть вдоль позвоночника и самый кончик хвоста встали дыбом от протянутой ладони. Гринграсс охнула и прижала руку к груди, отшатываясь. — Блять, — рыкнул Теодор, постаравшись как можно более осторожно отодрать кошачьи когти от своей кожи. Если честно, Нотт понимал реакцию полужмыра: он сам был периодически готов также напрячься, когда Дафна касалась его, а он вовсе того не хотел. Каков хозяин — такая и животина. О данном размышлении Тео решил промолчать. — Он такой нервный, — отмечает Гринграсс, на что Нотт лишь жмёт плечами. — Всё нормально, успокойся, — Теодор успокаивающе касается загривка полужмыра, пока тот не прикрыл глаза и не утихомирился окончательно. — Хорошо, молодец… — громкий, почти что облегчённый, выдох. — Он мало кого принимает. Не нужно его трогать, Даф, — Нотт поворачивает голову к сидящей рядом Гринграсс и едва заметно хмурится, разглядывая лицо блондинки сквозь тень балдахина. — Ладно, — скрыв напряжение, отвечает Дафна, послушно кивая. Она возвращает свои пальцы к перебору подола юбки и опускает глаза на него, с напускным интересом рассматривая чёрные складочки. Гринграсс умела играть на публику: улыбки, смех, девичье обаяние — это у неё выходило просто потрясающе. Предпочитая показывать лишь то, что «нужно» и что «выгодно», Дафна прятала свои негативные, почти постыдные для неё, чувства. Она всегда держалась с некой молчаливой гордостью, предпочитая не влезать туда, где её точно ждали конфликты. Бесспорно — Тео считал это качество очень хорошим. Гринграсс никогда не стремилась к скандалам и публичным выяснениям отношений, как «истеричные королевы» их факультета, за это Дафну стоило уважать, но была лишь одна непреодолимая проблема. Она лгала себе. Также, как и другим, предпочитая не показывать себя с правдивой стороны, покрывая чернотой честность, которую Тео всегда ценил в людях. Нотт не понимал её: неужели Дафне было комфортно участвовать в параде чёртового лицемерия? Быть тем, кем ты не являешься? Каково это жить в постоянном страхе, что настоящего тебя никто и никогда не примет? Тео посмотрел на Дафну с жалостью, в этом они были схожи. Вот только он за два года смог понять, что счастливым, будучи лицемером, не станешь, а она за всю жизнь так этого и не осознала. Сегодня скрывать свой напряжённый настрой ей было невероятно тяжело. Гринграсс сделала напряжённый вдох полной грудью и заметно поникла. Прямая осанка изменилась в мгновение ока и Дафна ссутулилась, упираясь руками в колени. — Мне нужно поговорить. — Именно поэтому ты пришла ко мне? — спрашивает Теодор, привставая, переместив кота к себе на колени. Гринграсс метнула взгляд серых глаз на Нотта и сжала губы, простое «да» даже озвучивать не пришлось. Отключая свою проницательность от преждевременных догадок, Тео невольно ведёт плечом и кивает. — Хорошо. Надеюсь, это не слишком серьёзно. — В этом и проблема: всё… — она замолкает и нервно облизывает губы, даже не замечая смазанной помады. — Всё серьёзно, потому что мне написали родители. Они хотят, чтобы мы хотя бы заявили о намерении пожениться, ибо всё это они называют несерьёзным. — По-моему мы обсуждали это, Даф, — Тео прижал ладони к лицу, с силой проводя. — Даже помолвку проводить бессмысленно. Ему надоело всё повторять по ебучей Сансаре. — Они так не считают, — чуть ли не скулит Гринграсс, сдерживая повышенные тона, готовое задребезжать в её голосе в любую секунду. — Ты могла бы дать понять, что это будет лишь моё, — Нотт осёкся. — Наше, — скрипя зубами. — Решение. — Я пыталась им объяснить, — она резко поднимается с кровати и смотрит на него с чувством нескрываемой растерянности. — Тео, это не по традициям… — Какого чёрта тебя волнуют традиции? — голова начинает кипеть как свистящий чайник. Тео едва держится. Дико хочется сорваться и очередью колких режущих реплик сыграть в дартс, используя вместо мишени Дафну Гринграсс. — Потому что отец считает, что это важно! — её руки сцепляются в замок, и она с мольбой глядит на Теодора, вызывая в нём новую подкатывающую волну раздражения. От такого давления хочется размять шею, будто на ней был тяжкий груз безумно долгое время. — Меня воспитывали как аристократку, чтящую традиции и… — Традиции, — фыркнул Тео, яростно глядя на Дафну из-под опущенных век. — Что за лицемерие? — он с особой осторожностью перекладывает спящего кота на кровать и спускается босыми ногами на паркетный пол. — Что ты, блять, чтила, когда трахалась со мной?! Большие глаза Гринграсс округляются ещё сильнее. Это взбесило с новой силой. Не было в них того улыбающегося прищура и голубизны, в которых он так отчаянно нуждался. Гринграсс не его родственная душа, но, кажется, только сама Дафна до сих пор этого не поняла. — Как ты можешь так выражаться?! — даже не срывается на крик. Лишь какое-то очень сдержанное проявление недовольства. — Могу, кто мне запретит? Лучше уж скажи мне, зачем ты спала со мной, раз так чтила традиции и знала, что я тебе «обещан» с самого детства? — неимоверно хочется что-нибудь разнести, разбить и искромсать. Нотт резко поднимается и опасно нависает над Дафной, заглядывая ей в глаза. — Чтобы у тебя не было других. Чтобы ты был только со мной, — тихо и сквозь рваные выдохи отвечает Гринграсс, не отходя назад. — Да что ты, — ядовито хмыкает Тео, сжимая кулаки и ведя плечом, сбрасывая прилипшую злость. — Поздравляю! Ты просрала свою невинность и традиционность в пустоту, благодаря двуличию. Ты думаешь, что сможешь привязать меня к себе тем, что просто раздвинешь ноги?! — Нет, Тео, просто я так хотела, чтобы… Чтобы ты был со мной. Ты ведь моя судьба! А я твоя, понимаешь?! — она смотрела на него, как на высшее божество, то ли готовящееся покарать, то ли помиловать. Дафна была готова упасть на колени перед Тео. И от этого хотелось скрыться. — Я даже простила тебя за Тонкс! Сложилось ощущение, что Гринграсс собственноручно ударила его в солнечное сплетение и после наступила на него острым каблуком, пронзая насквозь. Собственная кожа становится слишком тесной, из неё хочется высвободиться, как из навязчивых оков. Прощать за Тонкс. Кулаки чешутся, сжимаясь. — Что?! — он вспыхивает горячее и ярче. Дафна зажимает рукой свой слишком говорливый рот, точно мечтая проглотить язык, предварительно разжевав. — А я разве просил прощения?! — Я думала, ты жалеешь о том, что водился с ней. Я думала, что ты образумишься! — серые глаза блеснули пеленой, но Тео это ни капли не тронуло. — Ты думала, что заставишь меня «образумиться»? Не много ли берёшь на себя? — хочется зарыться пальцами в волосы, сжать у самого корня и выдрать. Хочется взвыть и зарычать, как глубоко сидящий доберман. Хочется закрыть уши. Мида никогда не стремилась его изменить или «образумить». Почему она могла понять и поддержать, а остальные — нет? Она даже готова принять его таким, каким он сам себе был противен. — Я хотела, чтобы ты стал нормальным чистокровным волшебником и не позорил собственный род, а впоследствии и меня! Я всё равно выйду за тебя, как ни крути, Тео! А знаешь почему? Потому что так решили наши родители, — Дафну как прорвало. Эмоции колотили, как отбойным молотком по голове. Её слёзы не могли сдержаться на ресницах, тёмными ручейками сбегая по щекам. Размазанная тушь подтёками уходила от глаз и до самого подбородка. Она тихонько шмыгнула, в попытках отдышаться. Теодор молчал, стиснув зубы. — Они приняли это решение и ему нужно следовать… — Бредятина, — раздосадовано цокает Нотт, задирая голову, делая очень глубокий вдох. Нахрена? На кой он нужен ей? Почему в него вцепились Гринграссы хваткой кракена? — Для тебя — может быть, но ты никогда не поймёшь, какое давление производят родители, обвиняя, что ты не бросаешь на меня взгляд лишний раз! Что я всё время прикладываю недостаточно сил, чтобы быть достойной твоего внимания! Никогда не будешь достойна. Ни-ког-да. — Никогда не пойму? — спрашивает Тео, гневно щурясь. Его голос звенит, но Дафна не обращает на это внимание. — Никогда, — подтверждает Гринграсс, вытирая тёмные дорожки слёз. — Никогда! Мужчины никогда не смогут понять и прочувствовать то, что переживала я. Губы Теодора дрогнули в кривой усмешке, постепенно превращающейся в животный оскал. Его кулак напряжённо вздымается, идя крупной дрожью, но разжимается, падая на глаза, прикрывая безумие, пляшущее на дне глазниц. Что-то внутри разбивается на множество осколков. Утробный смех перерастает в озлобленный дьявольский хохот, бьющийся о барабанные перепонки с пугающей периодичностью, оглушая. Нотт не понятно как, но чует, что Дафна отдалилась от него на несколько шагов, заметно пугаясь. — Тео?.. Комнату накрывает тишина. Теодор качает головой, со свистом выпуская воздух сквозь сжатые зубы. — Какая же ты сука, Дафна. Отрывая ладонь от лица, Нотт с нескрываемой ненавистью смотрит на её лицо: размазанная тушь и съеденная помада, немного смазалась пудра и выступила испарина — и она уже не такая идеальная, какой казалась. Эта чёртова попытка спасти браком собственный зад была слишком гнилой. Меркантильная, лживая, двуличная тварь. — Что?.. — как же жалко звучит, у Тео аж скулы сводит от приторности. Да, он не поймёт, несмотря на потери близких, преследующих по пятам; ложь, так и норовящую сожрать остатки его души с потрохами; несмотря на растерзанный разум и давление всех, кто его окружает; несмотря на эти грёбанные ряды Пожирателей, которые прожуют его и не подавятся — выплюнут при ненужности, уничтожат и глазом не моргнут. Теодор теряет всех. И не удивится, если в конечном итоге потеряет и себя. На этот раз окончательно. — Пошла вон, — тихо цедит Тео, кивая на входную дверь. Дафна смотрит на него и не верит своим ушам. Страх полностью парализовал, и она едва заставила язык двигаться, а связки работать: — Тео, прости.… Прости, умоляю, я так не хотела этого говорить, я ведь так люблю тебя, — её голосок звенел, как маленький трясущийся колокольчик. Слова Дафны — хреновый мажущий выстрел, отрикошетивший от его искалеченного сердца. Позади слышится надрывное и громкое мяуканье кота. Тео не смог сдержать победоносной ухмылки: полужмыр чуял ложь как любимое лакомство, что даже просыпался от потока обманного омбре. Да, пиздела Дафна нехило. И об этом дерьме Бальтазар всегда предупреждал своего хозяина. Отвращение к девушке возросло с новой силой. — Пошла вон, блять! — Нотт не сдержал крика, с резкостью указав на входную дверь. Размазывая чёрные струйки по своему лицу, Гринграсс подскочила и, разворачиваясь на шпильках, пулей вылетела из спальни, напоследок, сопровождая свой уход громким хлопком, заглушающим тихие всхлипывания. Рыча, Тео почти обессиленно плюхнулся на кровать, сцепляя пальцы под онемевшим затылком, таким образом, закрывая уши кистями. Становится неимоверно тяжело дышать: воздух будто совершенно не попадает в лёгкие. В них точно было миллионы и миллиарды дырочек, из которых поспешно убегали ценные объёмы кислорода. Понимание что делать — отсутствует. Ясность цели размылась как песок морским прибоем. Как же хочется исчезнуть, сбежать от гнёта обстоятельств и забыть обо всём, что его непроглядной стеной окружает уже который год. Язык чешется выговориться, а в горле стоит ком невысказанных слов, отдушину которых не поймёт никто. Никто, кроме Миды. «Какой же я идиот», — думает Нотт, опуская дрожащие руки к лицу, закрывая. Хотя кто знает, смогла бы она сейчас проникнуться всем, что он так долго скрывал? Как же, сука, сложно понять! Он другой. Она тоже стала другая. Не поймёт пока, что в Тонкс не то, но, тем не менее, её осуждение страшее, нежели чьё-либо другое. Тео готов как верный пёсик лечь у ног Артемиды и рассказать всё: зачем он оставил её, зачем оттолкнул, что с ним происходит, и происходило эти два года, пытающих его с самым агрессивным садизмом. Высказать всё. Абсолютно всё. Теодор больше не хочет терять её из-за своего ебучего молчания… В ладони — стеклянный пузырёк, а коридоры слизеринского подземелья обжигают каждую клеточку тела холодом. Нотт осознал сразу: нечто внутри прокладывает маршрут к лазарету, по которому ноги следуют до дикости послушно.

***

Тео сходил с ума. Прошла пара дней, но он так и не смог выкинуть из головы образ Тонкс, что сломанной куклой лежала на земле и почти не дышала. Шоколадные сигареты так и просили «закури», но он не мог. Запах Тонкс, её терпкий и одновременно сладкий вкус на языке точно заставил бы умереть в ебучей агонии от того, как ему её не хватало. Нотт купил их в Хогсмиде. Нашёл её дешёвый заменитель, но никак не решался им воспользоваться. На обратной стороне века он буквально выжег бледный побелевший образ его девочки. Желваки невольно сжались. Какой, блять, его? Ноги вновь и вновь вели его в лазарет, стерильный запах которого неимоверно раздражал чувствительное обоняние, но каждый раз ему мешали. Артурсы — точно церберы «дежурили» у её изголовья. Будто сговорились, чтобы не подпускать Нотта. Он бы, наверное, и не пытался попасть, не пытался бы увидеть, как бы духом на то не решался, но из-за того, что он слышал о Миде — точно не мог остаться безучастным. Поговаривали, она была слишком плоха, даже на ногах не стоит, и что Макнейр её точно проклял. Если бы проклял — Нотт убил бы его собственноручно. Лишь единожды за эти пять дней Тео смог пробраться в больничное крыло и уйти практически незамеченным. Почему практически? Помфри видела его, но ничего. Не сказала ни слова. Может, заметила, что Теодор не был в состоянии объясняться, выглядя как ходячий труп, действующий на автоматизме, а может сама устала возиться с таким случаем, как у Тонкс. Нотт застал Миду спящей. Прямо как, чёрт возьми, тогда, когда оставил это помолвочное кольцо на её безымянном пальце правой руки, которой она обхватила свои коленки, причмокивая во сне. Пижамные штаны бесформенными полосками ткани скрывали худые ноги. Пушистая копна волос распласталась на подушке каштановыми прядками, что смотрелось ужасно непривычно. Ресницы подрагивали, несмотря общее и довольно спокойное состояние сна. Никакого тисома. Кажется, она слишком давно не спала нормально, оттого и уснула за несколько часов до отбоя. Тонкс почти что незаметно поёжилась, ёрзая на накрахмаленной постели. Покрывало скомкано устроилось у самого изножья. Теодор неосознанно скользнул взглядом к её белым носочкам, сползшим чуть ли не до зябко поджатых пальчиков на ступнях. «Блять», — вместо вздоха. Тео смотрит на неё и невольно хочет забыть, что он прожил эти два мучительно долгих года без неё. Без мерзлых объятий и холодных девичьих рук на своей груди, без голубых омутов искрящихся от радости, без её хаотичного перебора гитарных струн, без запаха её волос и без губ, на которых Нотт ловил выдохи и громкий смех. Без-Артемиды-Тонкс. Звучит как неизлечимая болезнь. Нотт почти свыкся с отсутствием Миды в его жизни, переломал свою свободу на части, заковал себя в оковы, возвёл в рамки, собственноручно посадил себя в клетку. Склонял голову перед тем, кого презирал, разрешал висеть на своей шее той, кто не был нужен. Грёбанная девочка-суррогат. Сахарозаменитель. Зелёный чай вместо марихуаны. Волей-неволей — это заставляет подстроить свои мысли, чтобы просто свыкнуться. Но даже так, стоило ему только заговорить с Тонкс, как двухлетняя выдержка затрещала по швам. Заменители не помогли, когда рядом оказался его персональный наркотик… Женщины. Женщины. Женщины… Не нуждаются в заботе — так ему говорил отец, делясь премудростями, в очередной раз опрокидывая в себя стакан огневиски. Теодор даже поверил. А как не поверить? Дафна была готова стоять перед ним на коленях, и стояла; была готова массаж делать по утрам, и делала; была готова считать его Божеством, и считала, не требуя ни грамма взамен. Думать о ней хотелось меньше всего. Это действовало как привыкание — отточилось острым лезвием как важный навык; въелось в таламус как нечто нужное. Хочешь или не хочешь, но как ни крути ты — есть хотя бы часть своего окружения. Вдолбленное за годы в голову обязательно аукнется, когда не ждёшь. Какой бы контроль Теодор не прилагал, какую бы нерушимую крепость от отцовского влияния не возводил, но некоторые вещи были важной и неотъемлемой частью его гордости, без которых она рушилась как неисправная плотина. И именно этим Нотт не хотел походить на своего отца. Жизнь его матери с таким мужчиной в браке обернулось горьким несчастьем. Для всех. Гордость — традиция. Устой в его перекромсанной башке. Заботиться о женщине значило гнуться под неё. Не быть с ней строгим — давать слабину, которая до пустоты дробила мужество. Назревает вопрос: какое мужество? А существовало ли оно? Было ли заложено в Теодоре природой? В горле, на мысленные вопросы, чесался отрицательный ответ. «Блядские устои, — Тео сбрасывает с себя эти мысли и тихо выдыхает застоявшийся в лёгких воздух. — Конченый характер», — страшно, что отцовский. Только от этого хочется сдаться. Его гордость кончается там, где начинается Артемида Тонкс. «Мужчина ты, Нотт, или «каблук», прогибающийся под… Девичьи ноги, — невольная усмешка. — Замёрзла ты. Мерзлячка, » — он наконец-то сдаётся. Теодор окольцовывает её лодыжку и с осторожностью спускается чуть ниже, ощупывая центром ладони холодную кожу. Тонкс, сама того не понимая, опять ломает его на части, без прямого участия. Сначала кольцо, теперь это… Прекрасно. Прогнула под себя по полной. Где-то глубоко в подсознании слышится вой озлобленной гордыни. Нотт чувствует, как она нервно ёрзает и пытается лечь поудобнее, но он не выпускает Тонкс из своей хватки. Тео буквально испытывает чёртово удивление в коктейле с поглощающим исступлением: нога у Миды настолько маленькая и худенькая, что это лишь даёт возможность контролировать момент. Сука, думать страшно. Он влюблён в узость её девичьих щиколоток. А в это ли только? Теодор обессиленно приземляется на край постели и несильно тянет на себя ногу, расправляя, дабы поправить её беленькие носочки. Он скользит по лодыжке ладонью, и, наконец, аккуратно берёт в руку её узкую стопу. Тонкс же, к удивлению, спит крепко, не просыпается. Нотт подцепляет самыми подушечками пальцев ткань и не спеша натягивает сперва один носок, затем и второй. Мида только хмурится во сне и, немного поёрзав ступнями по простыни, наконец, поворачивается к Тео спиной, посапывая. «Чертовка ты, Тонкс, — звучит в голове Теодора и он лишь тихо вздыхает, подавляя желание сгрести всё это девичье тело в охапку и согреть. — Вот за это тебя ненавижу…» «За то, что ломаешь». Эту нежность в собственных руках хочется искоренить, может даже вырвать плечи из суставов, чтобы больше не повадно было. Предрассудки никак не могли успокоиться, заткнуться и забиться, куда подальше. Но хоть раз хочется ошибиться на счёт себя. Не такой же он, в конце концов, мудак… Нотт хмуро подтягивает к себе тонкое больничное одеяло, лежащее у изголовья, и резким движением расправляет. «Ты даже мне не принадлежишь, а уже загоняешь под ноготь», — как бы ни хотелось признавать. Артемида немного расслабляется, когда голубое покрывало укрывает её от шеи до пят, а следом груз с плеч падает и у Тео, пусть не до конца. Хватит с него этих игр в шпионов, они затащили его на самое дно, не давая сделать и глотка свежего воздуха. Настало время вернуть всё, как было. И, перво-наперво, — Артемиду Тонкс. Без неё эта жизнь совсем невыносима…

***

— Передозировка, — кратко произносит целитель, снимая диагностические чары с его подопечной. Мида смотрит на немолодого мужчину рассеяно, с трудом улавливая каждое его слово, произнесённое дико уставшим голосом. Его будто разбудили за пару часов до будильника и отправили вертеться в цикличный процесс рабочей рутины. Нетрудно представить, что сейчас творилось в Мунго, со всеми последними событиями. А именно — участившихся рейдов Пожирателей. — Как? Но от чего?! — воскликнула Макгонагалл. Если честно, в глаза ей, да и всему собравшемуся «консилиуму» смотреть было стыдно. Помфри озадаченно вздыхала, качая головой, подсознательно понимая, что если бы не её Флюэрофаст, то… К счастью, они никогда не узрят, что было бы с Тонкс, не среагируй она вовремя. Макгонагалл старалась держаться максимально трезво, именно благодаря её своевременным решениям дальше Робин и Бенни слухи не пошли. Но всё равно в её глазах плескалось волнение с примесью горького разочарования. Снейп прожигал своими омутами дыру в побелевшей макушке Тонкс, раздражённо щурясь. Почему-то казалось, что сейчас в его голове, точно пластинка, крутится какая-нибудь едкая фраза: «Я думал, что ниже в моих глазах падать некуда, но вы всё равно умудряетесь меня удивить!» Да и плевать! — Это я бы хотел у вас спросить, — отвечает мужчина, поправляя очки в квадратной оправе, так и норовящие слезть с носа. — Что вообще происходит в Хогвартсе? Почему в вашей школе студенты травятся зельями?! Ну, юная леди, успокоительные или снотворные? Мида прикрывает уставшие веки и усердно кусает пересохшие губы, съедая корочку. Неимоверно хочется исчезнуть, сжаться до размера молекулы и пропасть из виду. Холодные, до противного, пальцы подцепляют ткань одеяла и комкают его в ладони. Накрыться бы сейчас с головой и спрятаться. Но, к сожалению, это помогало только в детстве. — Мисс Тонкс, не хотите ответить на поставленный вопрос? — серьёзно интересуется Северус, заставляя Артемиду открыть глаза и посмотреть на его тёмный силуэт исподлобья. Кожу леденит от мысли и стойкого ощущения, что все смотрят лишь на неё, но это ни в коем разе не выдавливает и слова изо рта. Мида чувствовала, что всё кончится именно так. Ну, если не так, то точно подобно данному образом. Была уверена наперёд, но уж точно не думала о том, что всё дойдёт до состояния приступа. Тешили надежды, что эликсир просто перестанет действовать, станет как пустышка-капсула для неё, выработав иммунитет. На крайний случай — она могла уснуть и просто не проснуться. Однако мысль была самонадеянная, и сейчас Мида это отчётливо понимала. Всё же зелье было сильное. Вырубало Тонкс как лошадиная доза хорошего наркоза. И спалось спокойно, и вернувшийся из далёкого детства лунатизм с проклятым тисомом не беспокоили… До поры до времени. — Мисс Тонкс, — со всей колышущейся серьёзностью повторяет замдиректора и строго смеряет ученицу взглядом. Артемида постаралась выпрямиться и, невзирая на измождённость, от которой кружилась голова и рвать хотелось по новой, расправила плечи. Она приподнялась на локтях, но сразу качнула головой, напряжённо жмурясь. Сколько времени прошло? В этом сознание подводило. Кажется, что долгие часы. Вот только если внимательно посмотреть на собравшихся, можно предположить, что провалялась в лазарете она не меньше пары дней. Ужасно. Мида даже не смогла уловить, когда из камина в больничном крыле вышел целитель. Точно. Тонкс была в грёбанном отрубе, когда лишила желудок всего содержимого. Сегодня её особенно тянуло в сон, а разум стал таким шатким, во всех хреновых смыслах этого слова, что Мида чуть не поцеловалась лицом с подушкой, проваливаясь в бессознательную пучину. Однако Помфри этого сделать ей не дала: привела в чувства как раз тогда, когда её коллега явился в лазарет. — Мне нечего вам сказать, — вместо «Отвалите нахрен!» Забившись в угол сильно не отобьёшься — разорвут. Глаза Макгонагалл впиваются в лицо Миды, а взгляд у неё наполнен мольбой и необходимой учительской строгостью. — Если вы думаете, что ваша наглость сойдёт с рук, то очень сильно заблуждаетесь. От слов Северуса Снейпа невольно хочется цокнуть и скрипнуть зубами до состояния стёршейся эмали. Раздражает, но сил на полноценную злость не хватает. Артемида тяжело дышит. Её грудная клетка вздымается с нескрываемым усилием, а опускается с какой-то непонятной дрожью, будто воздух, ударяясь, скатывается со ступень её мутного сознания. — Вы должны сказать, милая! — Мида вздрагивает от голоса мадам Помфри и заметно выдыхает воздух сквозь раздутые ноздри. Женщина складывает руки в умоляющем жесте и буквально готова склониться вдвое над изножьем. — В любом случае придётся, — размеренно чеканит целитель, с лёгкой небрежностью кладя волшебную палочку на прикроватную тумбу. — Об этом инциденте узнают ваши родители. Несмотря на предсказуемость слов, Тонкс чувствует, как внутри всё до мерзости холодеет. Её выцветшие губы, напоминающий цвет больничных простыней, искривляются, сжимаясь в одну тонкую полоску. — Мы с профессором Снейпом напишем письмо чете Тонкс, — изрекает со стойкой ответственностью декан Гриффиндора. — Они должны принять меры! Примут. Правда, доводить их до предынфарктного состояния не хотелось. От мысли, что будет с родителями после новости, что их Мида-Ди закидывается успокоительными зельями как аскорбинкой, хотелось разрыдаться. По крайней мере, истощённые нервы требовали именно этого. А ещё поспать и, хотя бы, мало-мальски поесть, ну и выключить эти лекции нахер, свести их тональность до неощутимого ушами писка. — Может мои методы будут крайне суровы, но, — целитель помедлил, вздыхая. — Я никогда не видел такой передозировки, чтобы назначить рекомендации, лечение и поставить на палочку мисс Тонкс ограничитель… — Ограничитель?! — Мида бестактно перебивает мужчину и почти пищит своим ослабевшим голосом. Белёсые волосы заливаются волнительным закатным оранжевым, но от недостатка сил, они становятся блеклыми, заметно тускнея и возвращая свой «природный» цвет, с которым видеть Артемиду до одури непривычно. Каштановые пряди упали с плеч, рассыпаясь вдоль оторванной от подушки спины. — Ограничитель, — подтверждает мужчина. — И сократить вашу деятельность — организм крайне истощён. — Тогда дуэльный клуб и практические занятия по ЗОТИ для вас закрыты, — встревает Снейп, с прищуром разглядывая раздосадованное лицо ученицы. «Блять», — красноречиво выдаёт внутренний голос. От ярости кровь бурлила, горела и пульсировала, отдаваясь в ушах характерным звуком; ярость перетекала в неверие, наворачивающее спиральные круги по сверхчувствительным стенкам сознания; неверие перетекало в страх. «Да что они понимают?!». Хочется в одно мгновение закричать, высказав всё, что она о них думает. Страх обездвиживает пальцы, делая тело окоченевшим, а лицо максимально обезнадёженным. Он сковывает все конечности цепью под названием «обстоятельства», и забрасывает Миду в клетку с крепчайшими прутьями, сталкивая носом к носу с самым оглушающим страхом. — Так вот, — откашливается целитель и смотрит на Северуса. — Нужна сыворотка правды. — Не имеете права, — Тонкс цедит это слишком злостно, чем приковывает к себе взгляд Макгонагалл, в котором читается «Не поступайте так бессовестно, мисс Тонкс!» — Имеет, — сухо замечает Помфри, не давая Макгонагл вставить и слова в защиту студентки. — Имею, — подтверждает слова медведьмы целитель. Тяжело, и чуть прихрамывая, мужчина усаживается на матрац, рядом с Артемидой. Он либо не замечает, либо мастерски игнорирует её озлобленный и всепоглощающий взор. — По законам Министерства магии — имею. По крайней мере, в данном случае эта практика не запрещена. Видите ли, мисс Тонкс, к пациентам, когда их молчание при невозможности или нежелании говорить может привести к необратимым последствиям, можно применить ветирасерум. А информация, которую вы скрываете, может навредить вашему здоровью напрямую, собственно, как и репутации школы. Да плевать было на репутацию школы… Мида упала на подушку, закрывая дрожащими ладонями лицо. Вдох. Сердце готово пробить дыру в её груди. Выдох. Кружится голова, а кислород со свистом проходит сквозь холодные пальцы. Снова вдох. Ком засел в разодранном хрипами горле, а виски начало неимоверно тянуть. — Простите, мисс Тонкс, это для вашего же блага. От слов целителя становится лишь хуже, а от понимания того, что Мида сама залезла в это дерьмо, состояние падает до отметки «чертовски паршиво». — Профессор Снейп, есть ли?.. — вопрос звучит глухо, прерываясь рассечённым воздухом и тихим стуком донышка стеклянного сосуда о дерево: кажется, декан смог поманить к себе зелье, которое, вероятно было в его запасах. Но откуда? Зачем ему в карманах сыворотка правды? Или он готовился заранее?.. Жилистая ладонь целителя окольцовывает маленькое запястье Миды и, едва прикладывает силу, чтобы отодрать её ладонь от лица. Состояние безысходности плещется в ушах, будто их залили водой. Неимоверно колотит конечности и хочется тихонько запищать от того, что этот случай, этот момент не имеет выхода, с какой грани ни глянь. Нет… Мида не может сказать. Не может! Ни совесть, ни осточертелый разум не могут — блокируют каждый мысленный поток, который готов тут было сорваться со связок. Пугает раздражающее осознание, что без сыворотки она не скажет ничего от элементарного стыда, обволакивающего стенки сознания вязким сиропом, а не от страха. А куда деваться? Некуда. Горлышко флакона уже касалось пересохших губ Тонкс. Целитель неспешно вливал в неё сыворотку, внимательно вслушиваясь в звуки крупных глотков. Веритасерум обволакивал ротовую полость, мало чем отличаясь на вкус от обычной воды. Непривычно. От успокаивающих зелий горело внутри, пока не наступало чёртово долгожданное успокоение, а это… Обычная вода — да и только. Мерзкая вода, что заставила её внутренние барьеры, скрывающие мерзкую правду, разбиться в мелкую каменную крошку, а затем измельчиться в пыль. Исчезали тайны, секреты. Раскрывались все карты. Только спроси, и развязанный язык заглаголит то, что ты принимаешь за истину. — Мисс Тонкс, видом какого зелья вы вызвали передозировку? — спокойно начинает мужчина, неотрывно глядя на студентку. — Успокоительным, — помедлив, механически отвечает Артемида. Она буквально ощутила, как правда катком проехалась по поверхности языка. От такого нёбо засаднило. — Хорошо, — целитель взмахивает волшебной палочкой, заставляя перо записывать всю важную информацию в блокнот. Он даже не замечает переглядывающихся женщин, взволнованно и с ожиданием глазеющих на Тонкс. — Каково название этого зелья? — «Молисомнус», — Мида отводит взгляд, когда глаза мужчины округляются до размеров монеты галеона. Она могла поклясться, что слышала его удивлённый вздох. Снейп лишь тихо, едва слышно хмыкнул, одёргивая подол своей длинной мантии. — Это довольно сильный вид успокаивающего зелья, мисс Тонкс, — задумчиво тянет целитель. — Вы принимали его по рецепту? — Изначально да, — с каждым ответом правда давалась легче, пусть и с её проявлением становилось тяжко дышать, будто на груди сидела тяжёлая горгулья. — Подробнее, мисс Тонкс. Из-за чего вы его принимаете? — вмешивается Снейп. На его лице появилась гримаса какого-то подозрения, странно смешанная с напускной серьёзностью. С чего его это заинтересовало? — На фоне стресса у меня проявился лунатизм, который не беспокоил меня с детства, — размеренность собственного голоса режет уши. — Появился тремор и приступы паники, это вынудило моего отца показать меня специалисту, который назначил мне «Молисомнус». — Насколько давно вы его принимаете? — вновь вставляет своё слово целитель, даже не глядя на перо с блокнотом. — С июня этого года, — отчеканила Мида. — Пять месяцев, — медленно произносит Снейп, прикладывая сжатые пальцы к подбородку. Его нескрываемый, насмешливый взгляд и привычная злоба скрылась за задумчивостью. — Обычно его курс идёт около месяца, а потом он перестаёт действовать, — целитель в пол оборота разворачивается к замдиректору, хмурясь. — Мисс, — не глядя. — Какая была дозировка в первый и последний, — он произносит крайнее слово с нажимом. — Месяц? — Один флакон в сутки и… — цокает Мида, прикрывая глаза. Солгать хочется, но внутренняя правда рвётся наружу слишком резко, болью отдаваясь в груди. — Увеличилась до пяти или шести. Шок на минуту обволакивает пространство, тяжёлой вуалью опадая на плечи собравшихся. Макгонагалл прикрывает рот ладонью, заглушая слишком несдержанный выдох. Атмосфера накаляется. Стерильный запах помещения до одури обостряется. — Какие побочные эффекты данного зелья? — опомнилась гриффиндорский декан. — В зависимости от организма, — задумывается мужчина, поправляя очки и заглядывая в блокнот. — К основным относятся сонливость, медлительность, снижение трудоспособности, головокружение. При уменьшении дозы эти эффекты проходят. — Но мисс Тонкс лишь её повышала, — напоминает Макгонагалл. — Именно поэтому у неё проявились другие побочные эффекты, — отделяя каждый слог процедил Северус. — Верно, и к ним относится апатия, истеричность, нарушение координации, тремор и общее обострение ранних симптомов, — целитель загибал пальцы, терпеливо перечисляя, и, наконец, показал свою пятерню, поджав губы. Артемида устало завалилась на кровать и слегка поёрзала на жёсткой постели. Картинки поочерёдно начали вырисовываться в голове, подстраиваясь под каждый симптом. Всё озвученное преследовало её, постепенно нагоняя, но самой было непонятно — это она так мастерски играла, или остальные прикинулись дураками, ничего не замечающими? — Но это очень сильно отражается на успеваемости. В этом случае ученица преуспевала во многом, верно, профессор Снейп? — Минерва обернулась к коллеге через плечо, окидывая его вопросительным взглядом, стараясь удостовериться. — Верно, — подтверждает Северус. — Притом не раз были выигрыши в дуэлях… В таком состоянии это сделать крайне затруднительно. Да и магическая сила уменьшается на фоне истощения от вещей, которые вы перечислили. — Мисс Тонкс, давно ли вы ощущаете подобные побочные эффекты и ощущаете ли вообще? — целитель словно пропускает слова мимо ушей. — С начала августа и да — ощущаю, — Мида почти незаметно кивает, бросая взор на пишущее перо. — Ваши родители знают, что вы продолжаете употреблять это зелье? — снова врачебное уточнение. — Нет. Уже как четыре месяца не знают, — веки сами закрываются, и Тонкс крепче закутывается в тонкое одеяло. — С момента первого выпитого курса, получается… Спустя месяц после него, родители уже не знали… Так? — целитель задумчиво буравит взглядом лицо Миды. — Да, — в коротком ответе вмещается каждая мало-мальски напряжённая эмоция. — Ваш организм очень хорошо подстраивается под тяжёлые условия, — слова мужчине даются тяжело, язык то и дело заплетается от возрастающего удивления. — Вы очень хорошо переключались со своего состояния на иную деятельность, вероятно, магическую. Вы много практикуетесь? — Стараюсь как можно больше во внеурочное время. Точнее — старалась. Истерзанный заклятиями ясень в Запретном лесу, впитал в себя, наверно, почти всю магию Тонкс. — Именно поэтому, — целитель вновь смотрит на деканов и Помфри, разворачиваясь. — Магия не ослабилась. Её постоянно развивали. Она практически всё время была на своём прежнем уровне. Мисс Тонкс, вы ощущали какой-либо её рост или упадок? Артемида нахмурилась, но сразу же выдала: — Нет. Но магия будто вечно стояла на своём месте, я не становилась сильнее и не была способна усиливать проклятия. — А всему виной «Молисомнус», — подметил мужчина и, подхватив левитирующий блокнот, заглянул в него, сопоставляя всю записанную информацию. — Хорошо, с этим мы разобрались, но каковы дальнейшие действия? Студентке нужно в специализированное больничное учреждение, — на слова Макгонагалл мадам Помфри активно закивала. — Верно, в больнице существует всё самое необходимое для того, чтобы улучшить состояние мисс Тонкс! — целитель напряжённо вздохнул, поднимаясь с кровати, больше взглянуть ему в лицо не удавалось — он стоял к Миде спиной. — Больница Святого Мунго переполнена, — слегка раздражённо чеканит мужчина. — По правилам, да — я должен забрать ученицу, но нет ни одного свободного места. Всё забито… — он умолк. — Ранеными. Артемиду чуть передёрнуло: так говорит, будто об этом никто не знает. Однако она заставила себя смолчать. — Я даже не могу отправить её в больницу имени Лейбели. «И не надо, спасибо! — подумала Мида. — Папа всегда говорил, что это живодёрня, а не больница, напоминающая психические диспансеры у маглов». Но уж если там целители суетятся, то что за ужас происходит в Мунго? О трудовой переработке отца и количестве жертв от тёмной магии думать не хотелось… Послышался шелест листков в блокноте. — Какие рекомендации? — понимающе кивает Помфри, после чего задаёт вопрос. Целитель заметно призадумался. — Первое — это наложить ограничитель на палочку. — Можно обойтись без этого? — встревает Мида, чем оборачивает несколько пар глаз на себя. Это всеобщее внимание заостряется, буквально воздух, врывающийся в лёгкие, заставляет колоть. — Исключено, — отрезает Макгонагалл, качнув головой. — Совершенно исключено, — подчёркивает Снейп. — Вероятно, вы начнёте слишком сильно нервничать, это будет провоцировать магические всплески и… Да где же? — проговорив, мужчина отвлекается, что-то судорожно выискивая в своей медицинской сумке, но наконец не выдерживает — берёт свою палочку и взмахивает, произнося «Акцио». — Вы сможете кому-то навредить, — задумчиво говорит Северус, будто бы для самого себя, в какое-то, никому неизвестное, подтверждение. — Да, навредить, — целитель возвращается в разговор, который неожиданно прерывается звяканьем баночек краски на тумбе. Тонкс пригвоздила, до одури внимательный, взгляд к своей палочке, которую смогла заметить в руках профессора Макгонагалл. Бледность и слабость перекрывались потоком нескрываемого раздражения и ебучей безысходности. А что теперь ей делать? Не дай Мерлин кто-то узнает об этом ограничении… Тот же Макнейр превратит её в фарш. — Палочку, — в мужскую руку легло «требование» и целитель с осторожностью провёл по древку подушечкой большого пальца. Мокнув самый кончик тоненькой кисти в краску, — Мида даже считать не стала, сколько бы ей потребовалось галеонов, чтобы купить растворитель, — он неспешно дотронулся ворсинками до основания волшебной палочки, с огромной сосредоточенностью вырисовывая несколько рун блокировки в один ряд, идущий вдоль всей поверхности. Мида наблюдает, как краска мгновенно впитывается в древо грецкого ореха и по нему пробегают поблёскивающие линии магической блокировки, затухая на узком конце. — Когда снимут ограничение? — Тонкс не сводит глаз с манипуляций целителя. Приостановив свои действия, он неспешно поднимает голову и поправляет съехавшие очки, заметно задумываясь. — Вам слишком рано об этом думать, мисс Тонкс, — отрезает Снейп, хмуря чёрные брови к переносице, из-за чего выступает глубокая морщинка. — Через месяц, — звучит хрипловатый голос целителя. Закончив свою работу с волшебной палочкой, мужчина бережно откладывает её, принимаясь собирать свои принадлежности. Лазарет на время погрузился в тишину, прерываемую далёкими возгласами в коридорах школы. Все молчаливо наблюдали за целителем, ожидая дальнейших рекомендаций, а тот, в свою очередь, вероятно, думал, что сказать. — Вы не сможете пользоваться заклятиями, требующие приложения сильной магии, — врачебная сумка защёлкнулась на замочек. — Это я уже поняла… — небрежно тянет Мида, подтягивая палочку к себе. — Ограничитель попросту блокирует нежелательные магические всплески, если таковые будут, — понижая привычно быстрый темп речи, говорит целитель и смотрит на мадам Помфри. — Мои рекомендации таковы: пару дней стационарного лечения, а дальше, судя по состоянию мисс Тонкс, решайте, что делать. — Я вас поняла, — важно кивает Помфри, вслушиваясь в каждую реплику. — Слишком сильно не перенапрягаться, лишний раз не практиковаться, иначе, по неосторожности, может произойти магический всплеск, да в этом случае ограничитель спасёт, но пациентка будет крайне истощена после такого. Едва заметно Мида фыркнула, складывая дрожащие руки на груди. Раздражало, что они говорили так, будто её здесь нет. — Но это больше относится к учителям, — произносит Макгонагалл. — Мы сегодня же предупредим весь педагогический состав, чтобы… — Не нужно никого предупреждать, — рыча, Артемида вновь перебивает замдиректора, с диким рвением пытается встать, однако, ей усердно не даёт этого сделать целитель. — Вы слишком слаба, юная леди! — выдаёт мужчина, усаживая студентку обратно в кровать. — Мисс Тонкс, не время для пререкательств! Вы уже не единожды перебиваете, так ещё и разговариваете в таком тоне! — Минерва делает несколько шагов вперёд, буквально взглядом пытаясь вжать Миду в жёсткую койку лопатками. — Какая муха вас укусила?! — Да плевать мне… — Тонкс шипит, как змея, когда одёргивает от себя чужие руки. Нервы распирали до предела, но, несмотря на общую и заметную слабость, голос Миды звенит от ярости, которую выплеснуть некуда. Она как чёртова филиппинская кобра плюётся ядом девяностопроцентной летальности. Сыворотка правды окончательно развязывает дрянной язык. — Я просто покажу это чёртово ограничение на палочке и всё, не нужно озвучивать всю эту информацию и делать из меня какую-то больную, слабую, и немощную! — самой становится больно от последних трёх слов; неимоверно захотелось разжевать колючую проволоку. — Не трогайте меня, — огрызается Артемида, отталкивая в очередной раз от себя целителя и спуская ноги в белых носочках на холодный каменный пол, старательно пытаясь нащупать собственные ботинки. О, кажется, вот они. — Сейчас дело не в вашем чувстве собственного достоинства, мисс Тонкс, — тон Снейпа заставляет трещать барабанные перепонки как первая осенняя корочка льда, покрывшая лужи. Мида старательно игнорирует своего декана, натягивая сначала один ботинок, затем другой, начиная их шнуровать. — Что за наглость?! — вопит Минерва, вскидывая руками, когда Тонкс наконец завязывает крайний бантик на шнурке и шатко поднимается, делая пару шагов. С Миды хватит. Этих грёбанных нескольких минут было достаточно для понимания, что из неё вырисовывают больную слабачку. Да, с ней не всё в порядке но… Да какого хрена она должна доказывать что-то самой себе?! Безысходная злоба ломает тело до жалобного хруста. — Немедленно остановитесь! — приказным тоном повторяет Макгонагалл, но вновь — никакого действия. Целители напряжённо переглядываются, наблюдая со стороны. Артемида шагает, запутываясь в ногах и еле сдерживается, чтобы не пойти по стеночке. — Морально сильный и взрослый человек никогда бы не стал отравлять себя зельями. Вы — эгоистичная, безответственная и безалаберная соплячка, обманывающая собственных родных и жалеющая себя. Одно его предложение — и ноги подкашиваются. Фразы — бьют тяжеленым мешком, набитым камнем, по голове. А слова — расстреливают до кровавого месива по бетонной стенке. Бессилие пулей пронзает навылет. Надломленное тело покидают все силы, сменяясь глухой яростью, и Мида измождённо садится на соседнюю кровать и склоняется напополам, запуская пальцы в спутавшиеся волосы, разминая шею под затылком. Обманула собственных родных. Уничтожает. Жалеет себя. Усиленно прогибает. — Северус! — вскликивает Макгонагалл, однако, декан непоколебим. — Либо вы остаётесь здесь, либо вас привяжут как буйную больную — целитель имеет на это право, а это скажется на вашей репутации сильнее, чем то, что вам поставили ограничитель… Упырь. Звучит чертовски убедительно. Артемида оборачивается через плечо, ловя взглядом потемневшее лицо Северуса Снейпа. В край не хочется разрыдаться, но нижняя губа дрожит, а широко распахнутые глаза блестели зеркальной пеленой. Тонкс до хруста в пальцах сжала покрывало в кулаке и сдержала писк, застоявшийся в измученном горле. Плечи с тихим вздохом опустились, а рука плавно соскользнула с опущенной шеи. На периферии сознания пронеслось у каждого: она остаётся. У переломанной на части нет сил двигаться дальше. — То-то же, — цедит Снейп, делая вперёд несколько небольших шагов. — А теперь я хочу написать вашим родителям. — Профессор?! — растерянно воскликнула замдиректор, выравниваясь. — Вы не поговорите с ученицей? — С данной безалаберностью справляться предстоит точно не мне… К тому же, — искривив и так не шибко ровную линию тонких губ, декан резко одёргивает свою мантию по привычке, начиная говорить вновь: — Я давно хотел поговорить с вашей матерью мисс Тонкс. Он резво оборачивается, оставляя после себя лишь витающее облако чёртовой неизвестности и недоумения. Мида молчит, выдавить из себя и слова не выходит, она следит за расплывающимся пятном чёрной мантии и взор камнем падает на поверхность шершавого холодного пола. Голову саднит лишь один вопрос. «На кой чёрт ему говорить с мамой?..»

***

«Какое прекрасное место для нервного срыва», — произносит какой-то космический герой, рассматривающий просторы неизвестной ранее планеты, со страницы магловского комикса. — Чертовски согласна, — бубнит Артемида, нахмурено разглядывая разворот яркого журнала, по-дружески притащенного старшим Артурсом. Вкус на литературу у друга, что греха таить, был довольно сомнителен, пусть и весел. Тонкс закрывает комикс, отрешённо глядя на пёструю обложку и не выдерживает, откладывая его от себя на прикроватную тумбу. Бенни и Робин были её самыми частыми посетителями за эти пару дней: забалтывали до першения в горле, рассказывали о последних новостях в школе, читали забавные отрывки из семейных писем, в которых чета Артурс, зная Миду лишь заочно и по полароидным фото их старшей дочери, желали ей скорейшего выздоровления; тащили журналы и магловские книги, о которых Тонкс ранее не слышала, и, спасибо им за это, — не требовали рассказывать подробности случившегося. Друзья прекрасно понимали, что Артемида не в состоянии объяснить собственные поступки. Ей нужна была поддержка и возможность раскрыться, которой, если честно, пользоваться не хотелось. Она была благодарна Артурсам за терпение, но не было в ней готовности рассказывать им всё. Ни за успокоительные средства, ни за постоянные практики, ни за Нотта, явившегося в её жизнь точно гром среди ясного неба. Раздражало то, что Мида ждала его, надеялась, что он зайдёт и скажет: «Ну что с тобой на этот раз?», но он всё не появлялся. То ли из-за Робин, отвесившей ему пощёчину — почему-то было стыдно, но данность вызывала восхищение, — то ли из-за их крайнего вечера после клуба Слизней. Всё возвратилось на круги своя? Ему стыдно? Он не хочет видеть её? Не желает раскрыться? Как-то эти мысли зарождались в голове чересчур часто. Тонкс подозревала, что она анализировала все их встречи из-за отсутствия иных раздумий. Мозг не занимали извечные проблемы и препаратные желания расплакаться, оттого она и думала о Тео. Думала о нём слишком часто. Утром, в обед и вечером. Скука по нему, осознанная в глубине души, бурила глубокий Гранд-Каньон в её сердце, отбивающее слишком быстрый ритм при одном виде Теодора Нотта. Он — персональные грабли. Он — «божественный дар», обратившийся самой страшной мукой: десятью египетскими казнями одновременно. Мида потянулась в постели и взглянула на камин, выглядывающий из-за ширмы. Она томилась в мучительном ожидании, что из каменной кладки, обрамлённой зеленью трансгрессирующего пламени, выйдут папа с мамой, с заметным огорчением ловя взглядом собственную дочь. Чёрт, представлять это, было сродни тому, как размышлять о внешнем виде неописуемого монстра в произведении Лавкрафта. Андромеда и Тед Тонкс никогда не разочаровывались в своих дочерях, даже несмотря на то, что они были самыми настоящими магнитами для неприятностей. Творили, как говорится — не редко и метко. То прыгнут с тарзанки, то напугают магловских деревенских детишек, то разнесут половину дома, напустив садовых гномов. И даже при таких обстоятельствах — они гордились и Дорой, и Мидой, доверяли им и сами вызывали чувство доверия, которое последняя, сразу поняла, что мастерски просрала, даже не глядя в родительские глаза. Артемида ощутила себя провидицей, когда услышала полыхание огня в этом проклятом камине. Ей моментально захотелось сжаться, как броненосец, укатываясь куда подальше. Природная гордость и нелюбовь к демонстрации трусости не дали зарыться по самые уши в тонкое одеяло. Тонкс выглянула из-за завесы и поймала краем глаза именно тех, кого ожидала и хотела, пусть и не при таких обстоятельствах, увидеть. Андромеда вышла из очага, отряхивая своё аккуратное тёмное платье, и через плечо обернулась назад, дожидаясь мужа, явившегося следом. Тед Тонкс грозно осмотрелся по сторонам, выискивая знакомую зелёную макушку. На лице отца читалась самая настоящая нескрываемая злость, именно это заставляло запереживать: если за пару дней он не смог отойти, то как он был взбешён, когда только получил известие о состоянии Миды? Испарина была готова покрыть бледный лоб, в тот момент, когда Тед нашёл дочь глазами и его русоватые брови сошлись на широкой переносице. Он точно хотел сорваться и зашагать к ней со скоростью сверхзвуковой ракеты. «Хьюстон, у нас проблемы…» — едва не произносит вслух младшая Тонкс и прижимает к себе коленки, усаживаясь. Понять всю серьёзность ситуации не даёт полнейшее непонимание и невозможность трезво оценить ситуацию. Успокаивающие настойки, которые были призваны снизить синдром «отмены», всё ещё лежали в тумбочке по указанию Помфри — их разбавляли травяными отварами, вырубающими без задних ног. Кажется, только благодаря им, душащее спокойствие пока сосуществовало с её организмом… Андромеда останавливает мужа, удерживая его за предплечье и что-то говорит. Слишком взволнованно и с горечью материнского переживания. Мида замечает, как отец выдыхает, как поднимается его грудная клетка. Он что-то коротко отвечает жене и с любовью касается губами её лба. Даже почти не пришлось пригнуться — Андромеда была ниже мужа чуть меньше чем на голову. Тонкс-младшая пожалела, что не умеет читать по губам. Родители наконец-то поворачиваются к Миде. Они выглядят устало. Даже с такого расстояния можно заметить, как измождён отец и как задёргана мать. Артемиде стало ужасно стыдно. Не так яростно и с примесью обиды, как во время посещения целителей, а с горечью от содеянного. В несколько широких шагов, чета Тонкс оказалась рядом с кроватью Артемиды, присев с разных сторон. Мида во все глаза разглядывает родителей. У отца тёмные круги легли под покрасневшими глазами, он весь постарел на добрых лет десять. Тед Тонкс «обзавёлся» щетиной, отросшей как небольшая борода, а кожа его точно посерела, как свинцовое небо за окном. На высоком мужском лбу проступает яростная венка, похожая на электрический разряд молнии и Мида наконец осмеливается взглянуть в его голубые — прямо как её, — глаза. А мать приобрела заметную, во всех своих проявлениях, усталость, прикрытую слоем косметики: пудра, слишком очевидно скрывающая следы бессонных ночей и исхудавшие заострившиеся скулы, помада же перекрывает бледность аккуратных губ, заметно выделяясь на лице. — Ничего не хочешь сказать? — спрашивает старший Тонкс, удивляясь, что выражение младшей дочери почти не изменилось: лёгкая озадаченность вкупе со спокойствием продолжали царить на лице. Мида хотела сквозь землю провалиться. Хорошо скрытый стыд жадно выедал целый кратер в её груди. Она устало стёрла с лица фальшивую маску и впечаталась маленькой ладонью в лицо, грузно выдыхая весь воздух, который был в лёгких. Сказать нечего. — Артемида Диана Тонкс, — звучит раздосадовано, до жути официально и от этого режет ухо. — Как после такого я могу считать тебя взрослым здравомыслящим человеком? — И взрослый здравомыслящий человек может облажаться, пап, — понуро отвечает Тонкс, отдирая ладошку от лица. Тед напряжённо качает головой и вновь хмурит брови. — Сейчас твоё остроумие ни к месту, — строго произносит он, пробегаясь глазами по дочери с попыткой высмотреть нечто угрожающее её здоровью. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — ответ даётся с задержкой. Смотреть на отца нормально не получается: что-то нудно сверлит в солнечном сплетении, то и дело вынуждая сложиться в три погибели и исчезнуть из его поля зрения. Тед же пытается найти слова. Строгость испаряется, заменяясь мутной печалью, которая беспрепятственно бросается в глаза. Его поглощает задумчивость, от этого Артемиду изнутри кошки скребут. — Пап, не смотри на меня так, пожалуйста, я ощущаю себя последней идиоткой от этого твоего взгляда, под названием «дочь, я разочарован», — она не выдерживает, опускает руки по обе стороны от себя и нервно мнёт хрустящую постель. — Мида… — Ты разочарован? — Тонкс не даёт ему договорить: желает удостовериться сразу. Хочется прямо сейчас обдать себя кипятком, если всё в действительности хреново. Она чувствует тёплые ладони отца на своих щеках, вынуждающие поднять голову прямо. — Немного, — наконец-то отвечает Тед, оглаживая большими пальцами скулы дочери. — Мне казалось, что между нами куда больше доверия. — Я доверяю, пап!.. — Не перебивай, — строго одёрнул дочь Тед, а после вздохнул. — Мы всегда были честны с тобой. И надеялись на взаимность, но не получили её. Почему ты не сказала, что тебе настолько плохо? Почему продолжила пить успокоительные? Кажется, я воспитывал в вас достаточно благоразумности, чтобы ни ты, ни Дора не баловались лекарствами. Мида поджала губы. Отец был прав, глупо было отрицать. Она прекрасно знала, какие могут быть последствия при неконтролируемом приёме успокоительных. Знала и всё равно делала по своему, а когда стало поздно отменять лекарства, побоялась рассказать. Хоть и понимала, что родители, пусть и покачают головой, но не станут её сильно ругать. А помогут, дадут совет, приласкают… Стало дурно. Она действительно сильно подвела родных, в чём раскаивалась, но отменить сделанного было нельзя. И стало до слёз обидно, что теперь из-за её собственной ошибки родители станут верить ей чуточку меньше. А для неё это было сродни пощёчине, от которой щека бы горела всю оставшуюся жизнь. — Я не могла грузить вас ещё и своими проблемами, — сипло ответила Мида, прежде чем осознала, насколько это глупый ответ. Не могла или всё же не хотела? Как она могла требовать с родителей доверия, если сама не могла быть честна с ними до конца? Бесспорно, все имели право на секреты: она, родители, Дора. Как ни крути, но тайна — дело человеческое. Невозможно быть открытым этому миру на все сто. Даже для самых близких. Артемиду терзали собственные тайны, но сказать их, значило стать уязвимее. Быть слабой для неё одно из самых страшных перспектив. Тем более, в глазах тех, кого она желает защитить. То и дело, засыпая без «Молисомнуса», Мида слышала, что где-то шепчет свои безумные речи Беллатриса Лестрейндж, а через пару секунд слышала крик Доры, рвущий её связки до крови. Конечно, есть вещи, которые никто никому не расскажет. Даже у отца с матерью есть секреты, но это личные и безвредные секреты, которые не терзают душу. Секреты же Артемиды были хуже демонов, её личным кошмаром, от которого не было спасения. Выпивая зелья, голоса стихали, но легче не становилось. Переживания Миды должны были быть рассказаны родителям. Потому что так было бы лучше, потому что так было бы правильнее. Но она побоялась показаться глупой, слабой, побоялась увидеть жалость в глазах близких. И что теперь?.. — Ни ты, ни Дора не грузите нас своими проблемами. Вы — наши дети. Как мы можем отвернуться от вас, когда вам нужна наша помощь? И как мы можем вам помочь, если вы не хотите открыться нам? — Тед подвинулся ближе, позволяя тем самым дочери улечься на его плечо. Широкая ладонь легла на голову Миды, зарываясь пальцами в волосы, чтобы слегка помассировать. — Вам и так тяжело, а я.… Я думала, что справлюсь сама, ведь не маленькая уже, — немного гнусаво произнесла Артемида, утыкаясь носом в отцовскую шею. — И как? — подаёт голос, молчавшая ранее, Андромеда, обнимая её с другой стороны и прижимаясь щекой к затылку. — До этого случая — справлялась, — честно ответила Артемида, но вздрогнула, когда мать и отец вдвоем коснулись её искалеченной руки со сбитыми костяшками. Они выглядели лучше после заживляющее мази, но всё ещё можно было понять, что Мида их явно не поцарапала. — Таким образом? — уточнил Тед, кивая на искалеченную руку. И через секунду услышал лисье фырканье над своим ухом. — Это был крайний случай. — И сколько таких крайних случаев уже случилось? — спросила Андромеда, но её ответ остался без ответа. — Мида… Может, расскажешь, что так сильно тебя беспокоит? — Я… Я не уверена, что хочу. — Почему? — удивился Тед, погладив дочь по спине в попытке успокоить. — Потому что, — насупилась девушка. — Это не ответ, юная леди. — Тед, — мягко остановила мужа Андромеда, — Дай ей время. — У неё было достаточно времени! — Тебе ли не знать, как тяжело порой рассказать обо всём близким? Вспомни хотя бы нас. — Милая, не порть, пожалуйста, воспитательный момент! — А я и не порчу, — фыркнула Андромеда, а после крепко обняла дочь. — Мида, по своему опыту я хочу сказать, что многое в нашей жизни нам кажется настолько пугающим, что втягивать в это близких не хочется. Ты боишься, что твои тайны нам могут как-то изменить наше отношение к тебе? — Артемида сдавленно замычала. — В этом нет ничего предосудительного. — Но вечно скрывать от нас свои переживания у тебя не получится. Ты думаешь этот инцидент последний? Навряд ли. Более того, могу тебя заверить, что чем дольше ты будешь копить всё в себе, тем только хуже будет для тебя самой. Стрессу нужен выход. Но лучше раньше рассказать, чтобы мы все вместе подумали о вариантах решения, чем позже, когда уже решать что-то будет поздно, — уверенно произносит Тед, крепче прижимая к себе дочь, подсознательно желая её защитить от, неизвестно откуда и когда взявшейся, подступающей опасности. — Я понимаю… Но я… я не могу! — Мы дадим тебе время, — сказала Андромеда, поцеловав дочь в щёку. — Собраться с мыслями, чтобы всё рассказать. Потому что больше так не может продолжаться, Мида. Ты и сама это понимаешь. — Да. — Это хорошо, — кивнул Тед. — Надеемся на твою благоразумность. Но мы всё же вынуждены с матерью лишить тебя карманных денег. — Что? — моментально оживилась Артемида. — Почему? — Чтобы ты не покупала себе больше зелья, — ответила Андромеда. — Это для твоего же блага, малышка. «Пиздец, — страдальчески тянет внутренний голос. — Зелья я больше пить не буду. Разве что если захочу изощрённее покончить с собой. Но сигареты я, видимо, больше не куплю….» — Никотиновая ломка изводила похуже отменённого успокоительного. — Я взрослый человек для таких лишений, — Мида натужно прикусывает губу, отчего дёргается, но и виду не подаёт о внезапной боли. — Может быть, но для нас ты всегда будешь маленькой девочкой с очень отчаянными решениями, — Тед слегка улыбнулся, взъерошив макушку дочери. — Взрослыми решениями, — подмечает Андромеда. — Хоть порой глупыми и слишком безрассудными. Так мы точно сможем быть уверены, что ты не попадёшь в очередную передрягу с этими зельями. — А чтобы ты не наделала глупостей, то мы настоятельно не рекомендуем ходить в Хогсмид. Артемида с недоумённым выражением оборачивается к отцу и с заметной раздражённостью вскидывает руками. — Могли бы уже просто сказать, что запрещаете! — закатывает глаза Мида. — Или в ваших учебниках по воспитанию трудных подростков нельзя говорить слово «запрет»?! — Милая, это очень важно, — со строгостью произносит Меда, взволнованно касаясь щеки дочери ладонью, вынуждая посмотреть на себя. И пропускает мимо ушей колкость Артемиды. — Это уже просьба Доры. Она не хочет, чтобы с тобой что-то случилось. — Дора заделалась в воспитатели? — охнула Артемида. — Ей, как никому из нас, известно, что творится. Особенно после того, как она и Грозный Глаз Грюм поймали старшего Макнейра… — Эдвард отвердел, стискивая кулаки, но смог лишь отчасти расслабиться, когда на своём предплечье ощутил ладошку жены. Невольно в голове возникли угрозы Феликса Макнейра, его безумный взгляд и собственные руки, сдавившие смертельной удавкой шею. Мида передёрнула плечами. — К чему вы ведёте? — задала уточняющий вопрос Тонкс-младшая. — И почему Дора не смогла прибыть с вами? — Она почти не появляется дома, всё время в Аврорате, — прослушала первый вопрос Андромеда. — Это её работа, мам, — как ни крути, но Дора была значимым примером для Миды. Элементарно — из-за храбрости, переламывающей любые преграды, стоящие на пути. Этой сестринской черте стоило позавидовать. — Но всё же: что происходит? Чета Тонкс переглянулась, стреляя друг в друга предупредительными взглядами. Точно общаются телепатически! Но спустя муторные секунды, Тед сдаётся. — Есть подозрения, что кто-то из студентов может быть в рядах Пожирателей. Перед глазами размытый образ Малфоя у Выручай-комнаты и Макнейра, грозно вжимающего Миду в каменные перила. На Малфоя основания были. И не потому, что он выглядел как «подозрительный-ебучий-змей-гремучий», и не потому, что он избил Поттера в вагонном отсеке, и не потому, что мог вести себя как идеальный карикатурный пример аристократа со сборищем гнид вместо мозгов. Причина была иной. Его отца первым посадили в Азкабан, после нападения на Министерство. Малфоев ждала не шибко счастливая жизнь после этого. Многие подумали, что Драко, как и его мать, испугались после случившегося с Люциусом, посему они могли обрубить на корню всякую связь с армией Того-чьё-имя-нельзя-называть. Однако никому не приходило на ум, что их бы моментально убили после такой выходки. Между тем, не было улик или доказательств, из-за которых семейку Малфой могли бы взять под арест, или, хотя бы, вести под наблюдением. С Макнейром обстояла та же ситуация, пусть он и был психически, как казалось, нестабильным. Из-за безосновательных угроз, брошенных в спину Нимфадоры после заседания по делу Уолдена Макнейра, не было смысла принимать мер по раскрытию его «возможной принадлежности к Пожирателям». — Есть какие-то подозрения? — наконец спрашивает Мида. — Понятия не имею. На счёт этого не разглашается, чтобы не сеять панику, — отвечает Тед, пожимая плечами. И как назло помочь ничем нельзя… И Драко около выручай-комнаты слишком давно не вертелся. Что ему там вообще было нужно? — Только не смей лезть в это, Артемида! — моментально наказывает Андромеда командирским тоном. — Не могу, мам, как я полезу в бой с ограничителем? — постаралась убедить Мида, помахав перед лицами родителей своей палочкой, ранее лежащей на тумбе, как бы показывая руны блокировки, нанесённые на древко. — Иногда мне кажется, тебя и это не остановит, — со вздохом Тед качает головой. Как ни крути, но в этом отец был прав… Андромеда отвлечённо отвела взгляд на настенные больничные часы. Её изящные фигурные брови изогнулись ломаными линиями. — У нас осталось не так много времени, объясни, почему мне писал Снейп? — миссис Тонкс натянула на своё лицо маску серьёзности, Тед же промолчал, пристально наблюдая за реакцией дочери. — Я сама не понимаю, мам, — Мида качает головой и задумчиво надувает губы, почёсывая нос. — Может, поговорить о моём воспитании… — В каком смысле? — спросила Андромеда, слегка удивившись. — Ну как тебе сказать… — Артемида издаёт странный звук, похожий на фырканье и вновь задумывается. Подобрать слова своему странному поступку было тяжело. — Ты что-то натворила? — сдерживая слабую усмешку произносит Тед. — Нагрубила учителям и чуть не ушла из лазарета, — отчеканила честно, лаконично и без лишней эмоциональной окраски. Андромеда прикрыла веки и с вырвавшимся вздохом закинула ногу на ногу. Тед неодобрительно посмотрел на дочь, дёрнув уголком губ. — Что за недопустимое поведение, Мида-Ди? — вырывается у старшего Тонкса. — Пап! — ворчит Артемида, кривясь от своего детского прозвища, и отползает в другую часть кровати, чтобы лучше видеть лица родителей. — Не сдержалась. Тем более под сывороткой. Смолчать было нереально тяжело. — Ты вся в Тобиаса! — резко обронил Эдвард, упираясь ладонью в колено. Он весь поалел, когда назвал имя своего покойного отца. Мида знала, что у папы с дедушкой всегда были натянутые отношения: Тед первое время запрещал видеться дочерям с ним, но по просьбам Андромеды, всё-таки, скрипя зубами, разрешил. — У того тоже язык подвешен был. Бестактность — его второе имя. — Нет, просто он чеканил правду такой, какая она есть, пап, без всех этих… Лишних слов и наигранной «тактичности», — она изобразила кавычки двумя пальцами. — Максимализм так и несётся впереди тебя, — отчеканил Тед, набирая полную грудь воздуха. Неизвестно, что произошло между ними, было известно лишь то, что отец в семнадцать ушёл из дома, покидая стены, уже давно не родного, для него, семейного гнезда, но по многочисленным просьбам, никто так и не обмолвился словом, что могло встать непреодолимой стеной между Эдвардом и Тобиасом Тонкс? Между сыном и отцом; между парнем, желающим семейной любви и тепла, и чёрствым циничным мужчиной, потерявшим любовь всей своей жизни многие годы тому назад, оттого и ставшим, мягко говоря, «хреновым папой». По крайней мере, это единственное, что можно было выдавить из Теда о всей сложившейся ситуации между ними. Но, он никогда не утаивал, что не хочет, чтобы дети стали похожими на его отца. Особенно характером. Но чем больше не хочешь, тем больше вероятность исполнения. В Доре Тобиас разглядел множество черт покойной жены — Дианы: неусидчивость, вечное желание носиться по всему дому, болтливость обо всём и ни о чём одновременно. Само очарование. Это заставило мужчину растаять и время от времени вылезать из скорлупы охладевшего циника, становясь любящим и внимательным дедушкой. А в Миде было что-то такое… От Теда, пусть и похожа на него внешне она была в разы меньше, чем старшая внучка. Любознательная, усидчивая (после получения шрама пыл извечной активности поубавился), упорная, да и смышлёность в глазах плескалась как волны в бескрайнем море. Именно девочки стали тем самым желанным искуплением собственной вины перед сыном. Тобиас вкладывал в внучек всё, чего не мог вложить из-за собственных ошибок в Теда. Кажется, оттого Артемида во многом разделяла взгляды своего дедушки. — Прекратите, — отрезала Андромеда, поглядев на раздражённых мужа и дочь. — Мида, ты уверена, что не было причин вызывать нас к декану? — постаралась перевести тему, с лёгким давлением нажимая. — Нет, честно. Я не знаю, зачем вы ему понадобились, — на удивление спокойно произносит младшая Тонкс, мотая головой. На лице прослеживается растерянность. — А, — с резкостью щёлкает пальцами, нечто вспоминая. — Он говорил, что давно хотел поговорить с вами. Ну, точнее, с тобой. — Хорошо, — поджимает губы Меда, заглядывая дочери в глаза. — Теперь ответь мне на такой вопрос: ты использовала блэковское заклятие, которому я тебя учила? — Мида недоумённо хмурится на. Чёрт возьми. Фамильное блэковское проклятие невербального типа. Да — именно им она временно ослепила и глаза, и бдительность Миллисенты Булстроуд. — Использовала. — Зачем? — тихо, но со сдерживаемым срывом голоса. В коричневой радужке горел смертельный вольтаж. — Не сконтролировала, — без колебаний отвечает Артемида, обнимая колени руками. — Я даже не поняла, как его использовала, мам, — несмотря на уверенность в голосе, от волнения всё сжималось. Блять, иногда она не умела сохранять хладнокровие. — Я же предупреждала! — что-то в голосе миссис Тонкс треснуло и не ушло незамеченным. С дрожащим вздохом смешалось всё, что так давило на неё многие годы. Она — первая женщина рода Блэк, кому разрешили использовать и кому, — немаловажно, — проклятие поддалось, марая хрупкие руки в кровь по самый локоть. — Что с той девочкой? — требовательно интересуется Андромеда, на что получает усердное мотание головой. — Ничего. Она в порядке, я ведь правильно выполнила проклятие, я уверена в этом! Меда молчит, Тед мягко кладёт ладонь на плечо жены и с осторожностью притягивает её к себе, кладя щеку на макушку стриженных волнистых волос. — Скажи ей, — с какой-то лаской, просит старший Тонкс, на что Андромеда почти незаметно кивает. — Мида, с ней не всё в порядке, — женщина выправляется, с волнением глядя на дочь. Невнятно вырывается «что?!», из-за чего Артемида чуть было не сваливается с койки. Дыхание от страха перехватывает и тянет куда-то вниз, не выпуская кислород наружу. Кончики пальцев становятся до покалывания ледяными, а голова настолько жгучей, что о неё можно прикуривать сигареты. «Быть того не может!» — Почему я об этом ничего не знаю? — сглатывая непомерно огромный ком, спрашивает Мида. — Профессор Снейп сказал, что мы имели бы огромные проблемы, если бы студенты не подписывали дуэльный договор. Вероятно, из-за заклятия что-то произошло с её полями зрения, пока что это всё, что мне известно из письма. А может это не из-за заклятия? А может всего лишь совпадение? Ну не может всё навалиться на неё так!.. — Она может видеть? — Мида чувствует, как материнские руки хватают её ладонь и успокаивающе гладят. Хоть ври, хоть нет — это не помогает. — Да! Да, может, милая, — Андромеда с силой притягивает дочь к себе и гладит ту по затылку, вкладывая в каждое своё прикосновение спокойствие, которое она так усердно пыталась вызвать. — Тебе не нужно было использовать это проклятие под успокоительными зельями, — подаёт голос Тед. — С такой зависимостью, — почему-то Мида была уверена, что отец читал историю её болезни. — Магия могла проявляться со всплесками, которые ты сама не была в силах заметить. — Я контролировала себя… — Артемида сдерживает всхлип, утыкаясь в плечо матери. — Ты не можешь быть уверенной в этом, — парирует старший Тонкс. — Тед, пожалуйста, не нагнетай, — умоляет Меда, целуя дочь в шрамированный висок. — Она должна понимать, к чему это могло привести, — не унимался Тед. — Никто не ослеп! Я правильно выполнила заклятие! — постаралась уверенно выдать Артемида, выбираясь из материнских объятий, приняла твёрдость положения, немного поёрзав в постели. — Верно, однако… — слышится из уст Андромеды. — Если бы ты потеряла контроль, то она… Это привело бы к необратимым последствиям, — хрипло закончила Меда и ощутила, как сердце пропустило удар от вида раздосадованной дочери. — Доченька, — рассеянный выдох Теда утонул в скрипении старых кроватных пружин, когда он придвинулся к Миде чуть ближе, не выдерживая собственной строгости. — Пообещай нам использовать это заклятие лишь в оборонительных целях. Забудь о нём во время учебных дуэлей. Он раскрыл руки для объятий, в которых Артемида тут же утонула; её короткая реплика почти не донеслась до уха, но все сразу поняли, что она наполнена сожалением до самых краёв. — Ну и хорошо… — почти облегчённо выдыхает Тед, натягивая улыбку, прижимая дочь всё крепче и крепче, пока она тихонько не просипела. — Пап, задушишь, — старший Тонкс отпускает Миду, осторожно беря её лицо в свои ладони, обводя линию изломанных бровей подушечками больших пальцев, а затем целует в лоб. — Люблю вас… — вздыхая, говорит Артемида сдавленно, когда отец, улыбаясь, касается губами самого кончика её носа. — И мы тебя любим, птенчик, — отозвалась Андромеда, с нежностью улыбаясь. Её взгляд снова упал на часы, и уголки губ опустились с отрывистым выдохом, обращающим рассеянное внимание мужа и дочери. — Нам пора, — нехотя произносит женщина, наблюдая, как Мида и Тед крепко-крепко обнялись, с шуршанием прощающегося шёпота. — Пиши нам, ладно? — руки матери притянули дочку к себе, а губы отпечатались помадным следом на девичьем лбу, чего никто не заметил. — Ладно… — кивнула Артемида, улыбаясь с лёгкой грустью. — Доре передавайте от меня привет, и пусть мне напишет, а то на прошлое письмо так и не ответила и ещё, — она опасливо оглянулась по сторонам, удостоверяясь, что целительница находится не рядом. — Потом расскажите, о чём конкретно декан с вами говорил. — Хорошо, обязательно, — с уверением произнесла Андромеда, отпуская дочь. Стали слышны приближающиеся, доносящиеся эхом шаги, отскакивающие от больничных стен и каменной кладки пола. Походка схлопывающимся звуком разрывала натянутую до предела тишину. Мида постаралась выглянуть из-за родителей, но её точно накрыло волной мелких мурашек, когда цепкий взгляд встретился с, поражающим своей твёрдостью, силуэтом, который она так хотела увидеть. Но почему так не вовремя?! — Тео? — одними губами прошептала Мида. Тонксы переглянулись с заметным недоумением и обернулись через плечо. Их реакция была слишком молниеносной: взгляды сошлись на дочери с одним вопросом: «Что он здесь, во имя Мерлина, делает?!» Глупо и бессмысленно говорить о том, что родители прекрасно были осведомлены, с кем в своё время водилась их дочь. Вела переписки, обнималась на платформе и с кем попадала на ковёр к декану. Чего-то плохого о Нотте они сказать не могли, по началу. Андромеде он вовсе напоминал Сириуса, если брать школьные годы — тот тоже нехило хулиганил. Но вот случай на Святочном балу… Тед был готов разорвать Теодора в клочья из-за того, что он обидел её Миду-Ди, но последняя его уверила, что справится сама — не маленькая ведь уже. Вот и сейчас она метнула взгляд на родителей, содержащий конкретно эту реплику. Нотт только по приближению успел заметить, что около Тонкс кто-то находился. А когда понял, кем являлись эти самые «кто-то», то едва подавил порыв выровняться, как натянутая струна на скрипке, и замедлить, прежде быстрый и размашистый, шаг. Собрав все ошмётки своего мужества и подавив пробивание зёрнышка стыда, Тео всё-таки подошёл к больничной койке, для собственной уверенности заведя руки за спину. — Миссис Тонкс, мистер Тонкс, — хрипло, но не без стержня уверенности начал он. — Добрый день. Мида взглянула на него: весь взъерошенный, дёрганный, даже немного подавленный. Точно готов развалиться на части, но что-то его упёрто удерживает. Что-то произошло? Андромеда слабо развернулась, почти незаметно кивая, и вновь посмотрела на дочь, окидывая её многозначительным взором, в котором вымерялся полный столбец термометра волнения и тревожности, однако, понять это удостоились лишь сама Мида и Тед. — Милая, мы пойдём, нас ждёт профессор, — дозированно отмеряет Меда, дожидаясь кивка дочери, и медленно разворачивается, собираясь уходить. Тед промолчал. Он с теплотой дотронулся до щеки Артемиды и огладил, натягивая улыбку, дрожащую в самых уголках. — Давай, поправляйся, — выдаёт мужчина, стараясь не замечать на себе взгляда юноши. — Хорошо, — едва улыбается Мида, следя за уходящими родителями. Она постаралась вычеркнуть из своей головы неодобрительный взор отца, коим он окинул Нотта перед тем, как удалился из больничного крыла вместе с матерью. Тео, вероятно, постарался сделать то же самое. Теодор присаживается на край кровати и облокачивается на изголовье. Мида, окинув его боковым зрением, спустя молчаливые минуты, перемещается в полусидячее положение, смотря на Нотта почти что прямо, сложив ногу на ногу. Так и не решившись разорвать тишь, Тонкс делает это вместо него, не выдерживая. — О чём думаешь? — спрашивает она, волнительно поёрзав стопами в белых носочках по постели, даже не догадавшись, что для Тео эта картина показалась по-детски очаровательной. Волей-неволей он перенёсся мыслями в тот вечер, когда пришёл к ней в первый раз. — Во-первых, — Нотт поднимет уже менее озабоченный взгляд на её лицо и тычет указательным пальцем в свой лоб, хмурясь, — У тебя помада. Артемида натягивает ткань больничной рубахи на руку и, с наигранным равнодушием, трёт поцелованное матерью место. — Всё? — Нет, — вздыхает Тео, подсаживаясь чуть ближе, и тянется рукой к девичьему лбу. Мида немного напрягается от странного чувства близости, но не противится. Тео хочется оглушающе вздохнуть. Вовсе забывается то, что он был готов отругать Миду за эти грёбанные зелья, за то, что довела себя до такого, но… Отчего-то, глядя на неё, быть злым не получается вовсе. Он с осторожностью стирает помаду со лба и ненароком заглядывает в глаза Тонкс; она же чувствует, как начинают печь уши, точно к ним приложили горячий металл. — Я… — Нотт прерывает молчание, с неохотой убирая ладони от лица Артемиды, но продолжает держать зрительный контакт. Её молчание действует на нервы: терпеливая, чёрт побери, как никогда! — Я знаю, что с тобой Тонкс. Мида вздыхает и укрывает лицо непрочным заслоном из ладошек, жадно дыша. Откуда? Откуда он знает? Артурсы? Они бы ни за что его не подпустили к ней. Слухи? Тео никогда в них не верил! Тео, наблюдая за озадаченностью Миды, со вздохом выуживает из кармана брюк слишком знакомый пузырёк. В памяти Тонкс тут же красуется момент, как флакон выпадает из непослушных пальцев и теряется где-то в стриженом газоне, а дальше? А дальше чёрт его побрал. — Ты нашёл его? — догадалась Артемида и перевела взгляд на лицо Нотта, не в силах глазеть на раздражающую этикетку, мозолящую разум уже несколько дней от извечного недостатка дозы. — Скажи: зачем? — за витражами окон сереет ещё сильнее, и весь лазарет пробивается яркими вспышками молний, сопровождаемых громом и шумом накатившего ливня. Тонкс привстаёт с подушки и не разрывает зрительный контакт, буравя взглядом чайный глянец его глаз и ощущая ухом только затишье, повисшее в помещении сквозь дикую бурю где-то на улице. Тео же хочется встряхнуть эти маленькие девичьи плечи, на которых точно останутся красные следы от его пальцев, если сожмёт слишком сильно; хочется вытрясти из неё всю правду, заставляя говорить всё, от чего ей так плохо. — Чего ради ты пила так много успокоительных? Что так беспокоило тебя? — не выдерживает Тео и, находя взором её ладонь, с заметными ранками на костяшках, с осторожностью перехватывает, откидывая кусок стекла куда-то на кровать, проводя пальцами рядом с искалеченными местами. — Тео, — Мида вместо ответа тихо вздыхает, что волей-неволей подумаешь — на груди её нечто тяжёлое и грузное, мешающее. Она даже вдоха ровного не может сделать. Но, поджав губы, уверенно отвечает вопросом на вопрос: — А ты? — Нотт понимает не сразу, к чему ведёт Тонкс. — А что беспокоит тебя? Чего ты так боишься, что даже не хочешь подпустить меня к себе? — он сдерживается, чтобы не уронить голову на тощий девичий живот, отдаваясь объятиям этих рук. — Я… Я много чего боюсь, — наконец отвечает Тео, этим ответом возводя честность между ними в абсолют. Приподнимает дрожащую ладошку к своему лицу и утыкается лбом в шершавые от ранок костяшки, едва удерживаясь, чтобы не начать целовать их. Её взгляд это нечто, посланное ему, засранцу, наивысшим благословением. Только Тонкс имела право смотреть на него с неодобрением, даже разочарованием, и в то же время понимающе, с этим уничтожающим всепрощением. Мида — его боль и лекарство одновременно. Горечь чёрного перца и сладость пчелиного мёда. А она смотрит на него и молчит. Зарывается свободной рукой в свои спутавшиеся волосы. Язык саднит от множества слов у обоих, но Тео опережает её. — Мне не хватает тебя, я устал от этого дерьма, Тонкс, — Нотт не поднимает глаз на её лицо, исступлённо гладя большими пальцами тыльную сторону её ладони. — Я испугался, когда это… — даже слов не хватает, чтобы подобрать для описания, когда она бездушным сосудом, безвольным мешком свалилась, белея, точно скоротечно погибая. — Это произошло с тобой. — Ты слишком много переживаешь обо мне Тео, — твердит Артемида почти без усмешки. — Знаю, — Нотт поднимает голову, смотрит в, почти что до боли родное, лицо, но не отпускает руку. — Дафна знает, что ты здесь? — вопросы о Гринграсс точно нечто навязчивое, чужеродное. Последнее, о чём Нотт бы хотел думать. — Нет, не спрашивай о ней, мы…. Поссорились, — качает головой Тео, на что Мида кивает, скрывая облегчённый треск. Внутренности сворачивает спазмом. Такая родная и далёкая, блять, одновременно. Выдернуть бы её из прошлого и вернуть себе в объятия. Размечтался… Не будет этого — слишком просто. — Ты хочешь вернуть всё как было? — ощущение, что Тонкс читает его как открытую книгу. — Как было, — кивает заторможено Теодор. От разговоров под ночным небом до утреннего завывания «просыпайся, милый Тео! Нас ждут великие дела!»; от объятий на закатном берегу Чёрного озера и до поцелуев в тёмном углу библиотеки; от краснеющих щёк и сбившегося дыхания во время смущения и до совместного полёта на старом Нимбусе под открытым небом. Всё как было. Нотту уже физически плохо без этих мимолётных мгновений, что он проводил рядом с персональным лекарством. — Да. Нашу былую дружбу, — назвать это «дружбой» язык не поворачивается. Слишком скупое и кислое слово, что желваки сводит, и невольно давишься им. — Хочу. Хочет всё и сразу. Особенно сейчас — коснуться пальцами этого шрама на виске. Тео кажется, только тронь это клеймо — и он в обязательности рассыплется на части. — Ты ведь понимаешь, что без доверия этого не получится? — удивляет скрипучая серьёзность в голосе Тонкс. — Понимаю, — отвечает Нотт, глядя в глаза. — За эти пару лет накопилось слишком много секретов друг от друга. И меня пугает, к чему они приводят, — он вновь проводит пальцами по корочке ранок, хмуря тёмные брови. — Откуда это? — Мида склоняет голову набок, убирает свободной ладонью волосы, наползшие на лицо, и садится по-турецки. — Мне было очень хреново, — Тонкс качает своей каштановой макушкой и мягко вытягивает руку из хватки Тео. От этого почему-то немного коробит и к себе уже хочется прижать не только девичью ладонь. Нотт видит её потускневшее выражение и поджатые губы в тонкую линию. Вся сломленная, но держится завидно крепко. Теодор нуждался в ней ещё сильнее. Она в нём — даже не бьют сомнения, — тоже. — Если честно, то мне тоже… — Мида заксуила губу. Уничтожающе. Больно. Тоскливо. Хуёво так, что на стену лезть хочется. — Не очень хорошо, — нёбо режет от слов, желающих прорезаться, а он на них скупился. Идиот… — Извини, что я тебя оттолкнул тогда, — вновь говорит Тео, сцепляя пальцы в замок и невольно опускает взгляд на беленькие носочки. Один чуть сполз и его чертовски хочется поправить. Опять. — Я сам не понимал, что произошло. — Так и поняла, — кивает Мида, замолкая. Между бровей прорезается страдальческая складочка, а глаз она не поднимает, лишь из-под полуопущенных ресниц разглядывает белизну постельного белья. — Я должен был тебе рассказать, но испугался, не хотел… — Не хотел втягивать в то, что сам не понимаешь, — Тонкс продолжает фразу за него, убеждая, что всё прекрасно помнит. — Да, я не осуждаю тебя. Как всегда. «И спасибо тебе за это», — невольно трепещет в голове. — Ты нужна мне, — на выдохе произносит Тео и замечает, как Мида поднимает голову, и впивается взглядом в лицо: его смысл так тяжело понять, распознать, прочитать между строк, но, кажется, рябила в её зрачках жажда, утолённая именно этими словами. — Нужна мне рядом, потому что всё это так… — Что с тобой всё-таки? — хрипло спрашивает Артемида, задумчиво почесав кончик носа, не подозревая, что этот жест едва не заставил Нотта улыбнуться, от своей детской очаровательности. Снова. — Расскажу, когда ты скажешь, зачем пила зелья, идёт? — Мида тихо ворчит, разминая затёкшую шею, и прикрывает глаза. — Тео, это нечестно, — она резко тыкает пальцем ему в грудь, подозрительно щуря глаза. — Я не пыталась выяснить, что с тобой, когда хотелось, а ты пытаешься без моего спроса влезть в мои же дела, наступаешь на пятки, чего-то добиваешься, сейчас и вовсе подобрал за мной флакон из-под зелья. Это как минимум… Странно. — Хорошо, это действительно странно, — соглашается Нотт. — Но это был единственный способ узнать, что с тобой произошло, — он перехватывает девичью руку и осторожным движением поправляет кольцо на безымянном пальце, краем глаза цепляясь за то, как алеют щёки Тонкс. Смущать её хотелось почему-то именно сейчас. Она фыркает, но глаза даже не опускает. Тео оглаживал пальцами её ладонь, пока Мида выжидающе обводила его силуэт зрачками, прижав свободную руку к своей груди. Они погружаются в недолгую прорву молчания. Попытки собраться с мыслями кажутся невероятно тщетными, когда чувствительные пальцы ощущают холод её руки, когда до ушей доносится её слегка прерывистое дыхание, и когда глаза впитывают без остатка её взъерошенный вид, который въедается в подсознание. — У меня проблемы с памятью, — медленно начинает Теодор, стараясь не смотреть Миде в глаза. — Мысли случайным, независящим от чего-то образом, могут пропадать, и я даже этого не замечу, — Нотт складывает их ладони в импровизационный замочек. — Поэтому стараюсь записывать всё малозначимое, по сравнению с тем, что могу помнить. — Что это был за приступ? Почему-то внутри стало немного легче, когда Артемида не стала спрашивать о подробностях появления этих… Проблем. — Вернулось воспоминание. Лишаться их — безболезненно, а вот возвращаются они при малоприятном процессе. — Ты раньше испытывал такое? — Мида сомкнула пальцы и почти неощутимо провела подушечками по пространству между выступами костяшек Тео. Касаться его — страшно. Вдруг это всё мираж и сплошное видение, готовое растаять к утру? Она нерешительно проверяет эту мысль, кусая губу и понимает, что хочет двинуться дальше. Руки. Кисти. Предплечья. Грудь. Шея. Лицо. Кудри. Видеть и просто ощущать присутствие недостаточно. — Нет, — отвечает Тео, опуская их руки на кровать. — Тогда, как ты понял? — спросила Тонкс, ведя плечом, сбрасывает накативший табун мурашек с собственных лопаток. — Не знаю, — Нотт чешет затылок свободной рукой, тихонько выдыхая. — Читал, что у многих, кому проводились процедуры по возвращению памяти, после травм, то это было довольно болезненно. — Ты вспомнил что-то значимое? Глаза Артемиды в задумчивости бегают по его лицу, стараясь сосредоточиться на сказанных словах. Голова работает с постоянными перебоями. Мозг отказывается обрабатывать информацию с прежней быстротой. Всё внимание сфокусировано на пальцах Тео, скользящих по её руке. — Не знаю, сложно сказать, — он отрицательно мотает головой, испуская тихий вздох. — Устал думать об этом. — Ты не думал обратиться к целителям? Хотя… Сейчас это делать бессмысленно. Мунго набита битком, — задумчиво тянет Мида. — Нет, никаких целителей, — выходит до ужаса твёрдо и с подавленной нотой. Теодор подкрепляет свои слова тем, что сжимает ладошку Артемиды чуть сильнее. — Отец не знает об этом, — Нотт продолжает. — И не хочу, чтобы знал. Мида невольно вспоминает Тессеуса Нотта и морщится от подкатившего образа этого хладнокровного мужчины. Ядовит, как чёртов токсин. Холоден, как воды Северно-ледовитого. Почему-то били сомнения, что он примет это состояние своего сына. Не дай Мерлин, сбагрит куда-подальше, чтобы он «не позорил его честное имя» с такими проблемами в памяти. — Ясно… — коротко выдаёт Тонкс. — Может, объяснишься теперь? — тема слетает слишком быстро и вот теперь доминирующую позицию занимал Тео, буквально нависая над Мидой. Это уже слишком неотъемлемая привычка. Молчит, как партизан. Что-то думает — себе на уме, а накал её измученно-звенящей души ощущается одной кожей, словно Мида — моток оголённых проводов под напряжением. Долгие несколько минут они молчат. — Долго ждать? — Нотт не выдерживает, кривя до одури непослушные уголки губ. От нервов они то и дело подскакивали. — Сколько потребуется, — пусть и раздражает реплика, но говорит по справедливости. Давить здесь вовсе не стоило, Тео сам себя одёрнул. Артемида делает глубокий вдох и, не выдерживая, распрямляет затёкшие от положения, ноги, совершенно не обращая внимания на сползший носок. Теодора это невыносимо раздражает. Руки ломит от желания его поправить. Что с ним только стало?.. — Всё просто, — тянет Тонкс, ныряя рукой в глубокий рукав больничной сорочки, пряча замёрзшую кожу под хлопковую ткань. — В этом случае истина немногословна — я боюсь. — Чего, или кого? — спрашивает Тео, замечая её крайний жест. Он кладёт девичьи пальцы между своих сжатых рук, согревая. — Всего, что произошло. Эта ситуация с Министерством, а до этого сбежавшие из Азкабана, а потом, — Мида до побеления кусает нижнюю губу, начиная невольно её мусолить, сдирая сухую кожу зубами. Следует вздох. — Потом Лестрейндж. Беллатриса. Она говорила много вещей, напугавших меня. Например, что сожжёт наш дом, шкуру спустит… Блять, — Тонкс отворачивает голову, а её рваное напряжённое дыхание мурашками щекочет затылок. — Просто вспомни, что говорил Макнейр, если слышал. Слышал. И именно сейчас с тройным желанием захотелось закатать его в асфальт. — Он напугал тебя? — Да, — честно отвечает Мида. — Напугал. Он напомнил мне её. С каждым сказанным словом громкость голоса понижалась на ощутимый тон. Теодор хочет прижать её к себе, впитать каждую фибру страха и боли, отнять эти ужасные чувства у Тонкс, лишь бы ей стало легче. — Я боялась, что она может прийти ночью, от этого начала плохо спать и ужасно много тренироваться, чтобы быть готовой к встрече. Эти мысли мешали мне жить, и когда однажды я зашла на чердак, открыла шкаф, где завёлся боггарт… — девичья спина заметно ссутулилась. Одной свободной рукой она судорожно обняла себя. — Я увидела его в личине Беллатрисы и даже не смогла прогнать. Забилась в угол и испугалась так, что на мои рыдания пришёл папа. — Мида, — одними губами. Пальцы с дрожью поползли вверх по тонким рукам и дошли до костлявых плеч. — Мысли о ней мешали жить, совершенствовать навыки, становиться сильнее, а я понимала, что для меня это необходимо. Она была сплошным сомнением на пути к цели. Перечёркивала труды, кровь, пот и слёзы одним своим образом перед моими глазами… И тогда появилось зелье. Оно помогало, но спустя один месячный курс, полного избавления от навязчивых мыслей не произошло, и я начала пить их в тайне. А потом… Потом то, что произошло сейчас. Слова засели комом в горле и Тео унимал свои руки, так и норовящие скользнуть по её лицу. — Я никого и ничего не боюсь так, как её. — Сейчас тебе страшно? — Теодор почти нехотя убирает ладони с плеч, располагая их по обе стороны от сидящей Тонкс. — Немного. — А… Макнейра ты боишься? — этот вопрос не давал покоя. Нотт с особой мягкостью касается маленькой щиколотки и не отрывает глаз от лица Артемиды, вздрогнувшей от такого прикосновения. — Скорее опасаюсь, нежели боюсь, — она жмёт плечами и, затаив дыхание, наблюдает за манипуляциями Тео: он осторожно, заботливо и успокаивающе вытягивает её лодыжку, и с нежностью поправляет носочек, натягивая до середины голени. Мида не смотрит издевательски: взгляд наполнен искренним любопытством и изумлением. Любуется им. Глядит и не наглядится, зажимая рот ладонью. — Тео… Слова здесь до ужаса лишние. Звучит до ужаса сдавленно. Нотт поднимает на неё глаза и вид такой Артемиды Тонкс нарушает сердечный ритм. Ресницы её дрожат, щеки совсем немного залились румянцем. — Он к тебе больше не подойдёт. Не позволю, чтобы Макнейр тебя и пальцем тронул, а сейчас жалею, что тогда позволил, — звучит с уверенностью, скатывающейся в чёртову досаду. Мида вновь кусает свою истерзанную губу и, не сдерживаясь, улыбается. Улыбается широко, как чёртов Чешир, обнажая все тридцать два. Всё нутро в ком сворачивается от такого. «И в кого ты, блять, такая… Красивая? Скупо. И тупо. Милая? Недостаточно…» Тео судорожно перебирает в голове горсти эпитетов, которые знал, не останавливаясь ни на одном. — Я думала, ты умеешь только грубить, требовать и злиться. — А я думал, что ты умеешь только ёрничать, — парирует Тео. Они вновь молчат. Смотрят друг на друга, и ни одного слова выдавить не получается. — Тео, — Мида прерывает тишину и вынуждает Нотта отозваться. — Что? — Останешься? Почитаешь мне вслух?.. — она кивает на стопку книг и комиксов, стоящих на прикроватной тумбе. Нотт щурится, улыбаясь, и цепляет глазами первое попавшееся название. Они оба сорвались с этого чертового лезвия и схватились друг за друга при полёте в пропасть. Никак иначе. Весь ранее монохромный мир приобретает краски. — Давай мне сюда своего… Заратустру, посмотрим, что он там «говорил».