Напарник

      — Предательская гнида!       Теперь он шел по коридору настолько тёмному, что приходилось время от времени выставлять вперёд руку и обращаться к элементальным частицам на полу, чтобы только ни во что не втесаться. Эхо тоже помогало. Поэтому, наверное, Кэйа и ругался во всю прыть.       Точно не потому что в напарники ему досталась такая сволочь.       Очевидно, Альбедо врал. Естественно, рыцарь это понял. Не было у алхимика никакого колоссального морально-нравственного страдания, не было у него сомнений. Но что было вместо них? Альберих не знал. Он мог только определить вранье, он не умел читать мысли.       Хотя здесь нечего было читать. Всё было просто. Его послали.       Одно оставалось неясным: что он будет делать, когда морок подступит к нему, если рядом не будет белого огонька?       «Я дурак».       — Но дуракам везет, разве не так? — шепнули над самым ухом.       Резкий разворот спас, похоже, Альбериху жизнь. Он ледяной вспышкой отразил удар клинка. Хлесткий. Точный. Грозивший рассечь ему спину.       Еще выпад холода. Почти рефлекторный. Вслепую. Промах.              Шаркнули по снегу сапоги. Отскочив на три шага, Альбедо посмотрел капитану в глаза.       Нет. Это был не Альбедо. Этот был другой. Какой-то белый, совсем белый. Губы у него были синие. С тяжелой полуулыбкой. Были не мигающие больные глаза, нацеленные, как штыки, на Альбериха.       На шее не было звездочки.       Рыцарь рванул наискось. Ледяная сабля весело легла в руку. Звякнула о полуторку. Холодная пыль резанула щеку.       А затем еще раз. И еще. Лёд шипел и крошился, а двойник не открывался. Бил коротко, почти без замаха, — в шею, в бок, в плечо, по ногам! Альберих отвечал. Спокойно. На выдохе.       — Хреновенько тебя братишка драться учил!       Меч противника прошел над головой.       Бой на клинках. Это так скучно.       Выпад холода разрядил обстановку. Двойник вскинул руки, закрываясь. Альберих отступил на шаг. Ударил саблей об пол. В руке остался ледяной осколок.       Оппонент уже, — не замахивался — бил.       Альберих нырнул к нему вплотную. И просто сбил его с ног! Клинок двойника вспорол воздух.        Рыцарь ударил осколком в шею. Руку перехватили.       Алхимик… это существо дико улыбалось. На таком расстоянии Кэйа мог отчетливо слышать тихий досадный хрип. Противник дрожал. Вцепился в осколок. Не давал додавить ножа до глотки.       Тогда осколок разорвало. Вспышка мороза ослепительно хлопнула перед лицом двойника. Тот вскрикнул. В кулаке рыцаря уже лежала новая льдинка.       Кэйа прижал её к горлу врага.       «Попался, касатик».       Он видел, что противнику больно было раскрыть глаза. Шипя и отдуваясь, чувствуя лезвие на коже, он крутил головой. Чертыхался. Когда его глаза приоткрылись, наконец, ледяными щелками, Кэйа улыбнулся. Легонько. Успокаивающе.        — Ты скажешь мне, где Кли, и объяснишь, что случилось с Альбедо, — убаюкивал капитан, — а я взамен голову тебе не отрежу. Договорились?       Тогда двойник перестал вертеться. Медленно и буднично, он выдохнул:       — Будем знакомы, человек.       Глаза. У этого существа были страшные глаза. С насмешливыми искорками, совершенно равнодушные. Такие бывают у тех, кому по-настоящему на всё наплевать.       Отвести взгляда от этих глаз не получалось.       Кэйа дёрнулся, будто пробуя вырваться из захвата. Бесполезно. Никто его не держал.       В казармах в апреле очень-очень холодно.        — Это я тебе голову отрежу…       Голос звучал словно издалека. Альберих чувствовал, как тяжелели его легкие. Зрение заплыло черными пятнами.       Руки в тот день ему обварило. Джинн шептала что-то доброе на ухо.        Отца похоронили на холме.       Сквозь морок Кэйа чувствует, что тело его сейчас безжизненно валяется на холодном полу. И чужая рука аккуратно убирает волосы с его лица. Прикосновение ледяное. Морок горячий. Давит на голову.        В красном билась молния. У брата дрожали губы и сжимались кулаки. Огонь.       — Это ещё что такое… – врывается растерянный шепот.       Дилюк в тот день на него не кричал.       — Мама дорогая!       Не надо туда лезть.       — Мы с тобой, оказывается, оба никому не нужны, друг.       Да, его бросили. Да, брат его ненавидит. И он ненавидит сам себя. Потому что так должно быть. Он заслужил. Он не тот, кем должен быть. И он ничего не может изменить.       «Нет! Это не мои мысли».       У него не сохранилось воспоминаний о том, как отец ушел. Не было картинки, не было силуэта, растворяющегося в дожде или мгле ночи, не было никакой романтики.       Потому что отец сказал ему уходить самому.              А Кэйа был послушным ребенком.       — Я ничего не внушаю, я только показываю…       — Ты лживый бешеный паразит, — выплюнул Альберих, не слыша собственного голоса.       Тогда он увидел развалины в красных языках, треснувшую землю, разорванное небо...       Чужая чёрная рука лезла в его память, копалась в фактах и событиях. Это были не его воспоминания.       — Да будь ты хоть наполовину тот, кем должен был быть, ты бы это помнил, — в голосе сквозило разочарование. — Стыдно, галчонок.       Галки...       Кэйа ничего не чувствовал и не видел, но слезы проглотить у него получилось. Нет, об этом он сегодня вспоминать не собирался.       О чем угодно он готов сегодня думать, но об этом — не будет. Просто не будет.       Стало очень больно.       Он не будет.       Физически больно. В голове.       Черное солнце! Нет, это... это тоже неправда. Это Луна. Луна закрыла собой Солнце.        Солнцу самому страшно. К нему на небо летят галки — черные, маленькие. Летят быстро, не жалея сил, чем выше, тем лучше, и чем выше, тем горячее.       «Я никогда не понимал».       Они возвращаются на землю. Белым пеплом.       Под дождем пепла стоит фигура. Черный силуэт. Маленький... кажется. Кэйа не узнает ребенка, не видит его лица — только затылок, и тот в капюшоне. Он не знает, как ребенка зовут, но знает, что тот чувствует. Они оба чувствуют одно и то же.       Ребенок вздрагивает. Поворачивает голову.       Прядь синих волос.       Он ничего из этого не помнит. Это ложь. Ничего не было.       — Я вижу, как ложь превращается в страх...       Голос звучал прямо в голове. Кэйа царапал ногтями камни.       — И это логичная метаморфоза.       Невыносимый бред продолжал давить. Горящие руины, ураган из детства, голоса, приказывающие уйти, и чёрная позёмка чужих мыслей, окрашивавшая всё в один цвет. Беспомощная истерика. Рука тянет за нервы, и они рискуют порваться. По венам прокатываются кипящие волны, и хочется убежать.       — Не трогай его!       Тот, кто выворачивал, жёг черный огнём его память, вдруг остановился. Морок тревожно всколыхнулся. Смешались неясные чужие чувства.        Бешенство, ненависть, бушующие жажда и предвкушение, застарелые униженность и тоска... в мороке всё сложилось в сумасшедший, особенно густой поток чувств и навязчивых мыслей. Красными вспышками в этом чёрном потоке бились сомнение и тревога. Откуда... взялось сомнение?       Ощущения мешались, нельзя уже было отличить одно от другого. Сердце просто билось под самым горлом, изнемогая от фейерверка, бушующего в голове.       И тогда всё прошло. Отступило. Оставив за собой только печаль.       Белую печаль.       Кэйа тихонько выдохнул. Перед самым глазом мягко блеснул снег. И уже не морок, а простая пелена бессилия стала медленно накрывать его с головой.        И тогда что-то встряхнуло его за плечи.       Что-то красное.       — …эйа, Кэйа, проснись! Кэйа! Кэйюшка!       Вдох. Ничего не чувствовавшими руками он прижал к себе алый комочек тепла.       Его обнимали, дергали за волосы, осыпали ударами маленьких кулачков и душили сведениями. Они гуляли всю ночь. Кли думала, это её братик. Это действительно её братик, только другой, не Альбедо, а другой. Хорошо, что Кэйа нашелся. Кэйа был настоящий? Точно? Он видел Альбедо? Их Альбедо.       — Искорка… Искорка ты наша... — только и шептал он в ответ.       Он заглянул ей в глаза. Огромные, напуганные, обрадованные. Она только что спасла ему жизнь… На ней страшно бестолково был завязан шарф.       Осторожно, чтобы ледяными руками не задеть ребенка, рыцарь укутал Кли поплотнее.       — Теперь всё будет хорошо.

***

      Искорка оказалась невредима. Кэйа решил, что так должно быть и впредь.       Лучшее, что он мог сделать, когда их сумасшедший маньяк растворился неизвестно где, а лаборатория алхимика осталась в часах пути — найти в туннелях укромное место и спрятать Кли там. Потом нужно было быстро отыскать напарника. И дело с концом.       — Знаешь, этот человек... он не белый, на самом деле.       Кли странно называла его: «Черный человек». Почему «черный человек»?       — Напомни мне как-нибудь тебе рассказать. Стихотворение есть такое, — отшучивался рыцарь.       Ей точно было больше известно, чем ему или алхимику. Но девочка слишком устала, чтобы что-то объяснять. Он нёс её на руках, а она то и дело роняла голову ему на плечо.       Кэйа прижимался щекой к маленькой макушке. Он чувствовал себя виноватым.       Главное достоинство бомбочек Искорки: они поджигают что угодно. Промерзшие корни и старые обрубки хвои покорно вспыхнули. Закуток, который он выбрал, не так хорошо прогревался. Но там было сухо. И чужой глаз не приметил бы поворота туда.       В конце концов, Кэйа отстегнул свой плащ.       — Я люблю пушистые штуки... — шептала сонная девчушка, утыкаясь носом в мех накидки.       — Всё для вас, почетный Алый Рыцарь, — шептал он, — и вот ещё что...       Кли накрыло прозрачным ледяным щитом. Та мгновенно проснулась:       — Холодный шарик! — она сперва развеселилась, а потом добавила задумчиво. — Ты думаешь, мне понадобится броня?       — Ну ты ведь помнишь, что мы говорили о таких случаях, — устало проговорил рыцарь.       — Что это просто хорошая примета и твой проверенный ритуал...       — Именно, — капитан улыбнулся.       Он подыгрывал до упора. Но видел, что Искорку это не особенно успокаивало. И понимал, что ей не хочется оставаться одной.       — С Альбедо всё будет хорошо, — обнадежил он, — я обещаю.       Она смотрела на него с тревогой и сурово сжимала полы платья в кулачки.       — Обещаю, — повторил Кэйа без улыбки.       — Ладно. Я тебе верю, — ответила она очень серьезно.       Через секунду она чисто по-детски потянулась его обнимать.       — И в тебя я тоже верю.       Рыцарь взял с Кли честное слово, что она останется в закутке, будет сидеть тихо и держать бомбочки наготове. Разумеется, чтобы сохранить тепло. И затем он двинулся дальше по туннелям, вслушиваясь в каждый шум.       Разум его ещё слегка немел от морока. Галки тихо-тихо кричали где-то в глубине коридора. Галки под землёй. Забавно.       Он ощутил тогда впервые так ясно: и эти предательские туннели и стены, и застревающие, путающиеся в них звуки, этот морозный до боли воздух, само это место, сама эта ночь — мстили. Кому и за что — Альберих не понимал. Не помнил или не знал. Но чувствовал, был точно уверен в том, что всё, что сейчас происходило, было не одним только планом двойника.       Как обычно, всё было несколько сложнее. Да, это была не простая месть. Не воспоминания Кэйи, и даже не навязанные ему видения.       Завидев впереди холодные пятна света, рыцарь остановился. Он неспешно собрал в ладони немного инея. Частички сложились в белый заострённый осколок. Капитан задумался, неравномерно постукивая по льдинке пальцем.       Кто-то будто ухватил Альбериха за затылок и с силой повернул ему голову. Заставил посмотреть на то, что он изо всех сил старался в себе не замечать. То, что этот самый лёд много лет назад помог спрятать.       Такое теплое и печальное чувство. Чувство, которым проникнуты были странные легенды, которыми теперь мондштадцы развлекали своих детей. Им были проникнуты те каменные цветы, которые он видел раз в жизни, название которых давно забыл… его сны. Его секрет.       Та, о которой он помнил по рассказам отца, та, о которой слагали истории, Каэнри’ах давно умерла, конечно. Но её труп протягивал к живым руки. Умолял эти руки согреть.       И Кэйа отвечал на мольбы.        Потому что он был единственным, кто слышал.       И он будет слушать. Но тогда... в ту ночь он должен был обо всём забыть.       Он завёл осколок за ухо. Выдохнул. И пошел прочь.       На снегу осталась длинная прядь синих волос.

      ***

      Наконец, эти туннели закончились. Рыцарь увидел широкую, невероятной глубины ледяную пещеру, всю в голубых и белых переливах. Его не интересовала красота. Ему нужны были навязчивый ориентир и открытое пространство.       «Ну где ты, собака»...       Он перебирал в голове все годящиеся для двойника имена. Если он умеет, пускай и теперь прочтет мысли Альбериха. Если он такой умный, —       В этот раз Кэйа не успел увернуться. Нечто острое впилось в левое плечо. Сорвавшись на короткий крик, рыцарь ухватил нападавшего, тот мгновенно вывернулся. Красные огни мучительно заплясали перед глазами. И... черный огонь.       Альберих игнорировал видения. Ничего нового ему бы уже не показали.       Выдрав осколок из раны, двойник снова замахнулся. Кэйа вцепился ему в локоть здоровой рукой. Алый камень маячил прямо перед глазом. Рыцарь видел собственную кровь.       Двойник высвобождал руку со зверской остервенелостью, а капитан, сжав зубы, отказывался отпускать. В какой-то миг их взгляды встретились.       Рыцарь не успел понять, кто кого опрокинул на землю. Он шипел, отбивался и пытался вымарать из головы огни, едва успевая дышать. Сперва его осы́пало шквалом ударов — он перехватил замах, собрал мороз в руку, ударил, промахнулся, потом зашипел от резкой боли, когда красный осколок проехался вдоль ключицы до самой шеи, — а затем морок стал его душить. Чёрно-красное месиво выжигало раны, застилало глаза, не давало думать.       Как-то ему удалось пригвоздить безумца к земле. Хрипя и отдуваясь, едва видя противника сквозь чёрную пелену, он создал новый ледяной осколок, замахнулся, —       Вспыхнул белый огонек.       Кэйа выставил вперёд локти, чтобы отвести удар. Со всего размаху проехавшись по льду, рыцарь никак не отреагировал на боль. Замер.       Он точно видел белый огонёк.       — Аль...        Удар в кадык выбил из рыцаря дыхание. Он раскрыл рот, чтобы вдохнуть, и тут же получил будто пушечным ядром в висок. Поймал затылком каменный пол. Потолок. Он видел только потолок. В ушах звенело.       В мороке снова бушевал черный огонь.       «Черный человек»...       Его потащили за ворот. Вдохнуть так и не получилось — тяжелый удар сапогом под ребра не дал этого сделать. На этот раз красной перед глазами была кровь. Боль прошила позвоночник, потом — солнечное сплетение.       В затылок себя ударить капитан не позволил.       Пол мгновенно накрыла ровная корочка льда. Двойник тяжело и глупо рухнул на камни, бросил на Альбериха яростный взгляд.       Тот ответил смешком. Вспышка инея была готова в его кулаке, оставалось лишь вытянуть вперёд руку.       И снова.       Этот белый огонёк.       С трудом задержав на пальцах сверкающий лёд, Альберих зашипел от досады. Вспышка уже весело разогналась в крови. Едва не разорвалась против его воли. Нельзя. Теперь бить было нельзя.       — Ну давай же, галчонок! — взревел противник.       Уворачиваться было поздно. Двойник уже занёс красный осколок над самой головой Альбериха. Воздух свистнул.       Камень лопнул.       Сознание ошпарило мороком. Красный свет выжигал изнутри, как летучий огонь. Вместо зрения остались вспышки, вместо слуха — скрежет и звон. Альберих не чувствовал ничего кроме слёз.       Сквозь горячую кровь в ухе до него донеслось:       — Всё-таки ты слёток.       На грудь надавил тяжелый чужой сапог. Кэйа ударил наотмашь. Медленно и совершенно беспомощно. Лёд его больше не слушался. Уронив руку в снег, рыцарь понял, что не сможет даже собрать её в кулак.       «Альбедо, идиот… во что ты вляпался?»       — Ну, галчонок, не бойся...       Смеющийся сумасшедший склонился над капитаном, заглядывая ему в глаза.       — Скоро всё закончится.       Он аккуратно вытянул кусок льда из ослабевшей руки рыцаря. Отстранился. И отошел, не торопясь, на несколько шагов.       Альберих разглядел в мутных пятнах, как двойник легко поигрывал осколком на пальцах. Он слегка касался второй рукой того места, где на шее должна была быть звёздочка. В его жесте было много задумчивости и простого расчета.       Рыцарь всё понял.       Двойник развернул льдинку острым концом на себя. Взял на вытянутую руку. Замахнулся.              Белый огонек вспыхнул.       Кэйа сорвался с места.