Колоссальная дымящаяся куча драбблов — Shingeki no Kyojin

      I       Какое же оно тут всё конченое, в сердцах думает Леви Аккерман.       Они с Эрвином договорились встретиться в издательстве единственной местной газеты — в северно-восточной части Каранеса. У него тут не терпящее отлагательств дело.       В здание попасть было нетрудно. Тучный охранник на входе, укрывшись, как одеялом, продукцией своей конторки, досматривал третий сон. Когда Леви его разбудил, оценил крылья на его плаще и сказал — вам во второй. Леви больше говорить с ним не стал. Второй кабинет точно легко должно быть найти. Так думал Леви.       Проходя мимо двадцать пятого кабинета к двадцать девятому и двадцать девятому, он больше так не думает.       Издательство, со стороны казавшееся крошечным, внутри оказывается длинным и узким. Задействуют его на полную: ширины коридора между кабинетами едва хватает, чтобы два человека могли бы разминуться. Если бы кабинетные двери открывались в коридор, то при открытии одной вообще нельзя бы было пройти. Крохотные окошки под потолком пропускают в эту тесную бежевую коробку свет. Некогда белый потолок покрыт грязными серыми разводами. Ещё чуть-чуть — и рухнет. А если не рухнет, то, по меньшей мере, осыпется.       За дверями одного из двадцать девятых кабинетов слышится звонкий смех. Аккерман, на всякий случай, прикладывает ухо к двери. Два человека. Женщины. Обсуждают, судя по доносящимся обрывкам фраз, чьего-то нерадивого мужа. Его зарплату, в частности. Леви вздыхает — было бы, о чём говорить.       Недолго думая, он стучит в дверь и заходит:       — Извините, — говорит, — не подскажете, где второй кабинет?       Яркий свет из окон, отражаясь от светлых стен, с непривычки слепит глаза. На просвет видно, что пыли в помещении чуть ли не больше, чем воздуха.       Становится дурно.       Женщины внутри кабинета, оказывается, не две, а три. На широких столах фальцуют и нарезают готовые выпуски газеты.       Молчала та, которая режет, мигом понимает капитан. Тяжёлая гильотина. На месте работницы если ошибёшься — можно и без пальцев остаться.       Одна из девушек, со светло-каштановыми, в рыжину, волосами и такими же карамельными веснушками, игриво улыбается ему:       — Уже второй за сегодня. Девочки, да у нас аншлаг!       Леви делает страшно-постное лицо. Мысль о том, что рыжая девица могла тут недавно флиртовать с Эрвином Смитом, вызывает у него тошноту.       — Поднимитесь на второй этаж. До конца коридора, дверь направо.       Резчица, невысокая женщина в сером, даже не находит нужным поднять глаза от своей работы, чтобы ответить на поставленный вопрос.       — На второй этаж? Что тут с нумерацией?       — Дом с крыши строили, — просто объясняет резчица.       — На самом деле мы в двадцать седьмом. Просто семёрки закончились, — вторит ей рыжая.       — Я не спрашивал.       — Какая разница. Высокий красавчик спросил.       — Спасибо, — говорит Леви.       Резчица сдувает со лба прядь коротких, по плечи, пшеничных волос. Очень по-знакомому как-то. Сперва набрала в щёки воздуха, а потом, сжав губы в трубочку, выдувает.       Да ну, не может такого быть. Просто совпадение. Дежа-вю.       — Проветрить бы тут, — отмахиваясь от странной мысли, Леви уходит дальше искать второй кабинет.       В подтверждение его слов третья фальцовщица, до того притихшая, как мышь перед хищником, громко чихает.       II       Когда Эрвин Смит и Леви выходят на улицу, последний, прикрыв рот сгибом локтя, во весь рот зевает. Помогает это мало: всё ещё кажется, что лёгкие забиты пылью и даже обрезками грязной серо-оранжевой бумаги.       — Видимо, придётся задержаться, — констатирует Эрвин и так, в общем-то, понятную им обоим вещь. И с нескрываемым удовольствием зевает тоже.       — Насколько?       — Зависит.       — То есть, надолго, — заключает Леви.       — День-два — это недолго. Тебе есть, чем заняться?       — Есть. Заставлю жирного всю эту помойку прогенералить, — Аккерман указывает большим пальцем наверх, в сторону второго этажа.       — Шутишь, — Эрвин только головой качает.       — Шучу, — без тени улыбки на лице соглашается Леви. — Город посмотрю. Понаблюдаю со стороны за тобой. Может, этот переговорщик тоже решит понаблюдать, прежде чем мы с ним встретимся. Если буду слишком близко — испугается.       — Договорились. И ещё. Леви. постарайся отдохнуть, пока есть возможность. Хорошо?       Леви неопределённо пожимает плечами. Как можно отдыхать в Каранесе — он себе слабо представляет.       — Иди первым, — говорит.       — Ну, до вечера! — прощается Эрвин.       Чуть поодаль от входа в издательство, укрывшись утренней длинной тенью от Стены Роза, стоит светловолосая резчица и давится дымом от сигаретки. Леви думает подождать, пока Эрвин Смит уйдёт подальше, и направиться за ним. Но нет.       Не получается.       — Меня зовут Леви, — заявляет Леви.       Резчица поднимает на него грустные серые глаза, до странного знакомое лицо с отпечатком жертвенности.       — Да. Я знаю. Вы у нас публиковались. То есть, не вы лично.       Она тянет руку, чтобы прикоснуться к гербу с крыльями у Аккермана на груди, но быстро себя одёргивает:       — Извините.       — Не извиняю. То есть, ничего страшного. Вы?       — Я? — переспрашивает женщина. — Меня зовут Дина.       — Дина, — повторяет Леви, пробуя имя на вкус. — Обед у вас во сколько?       — Извините, — как заведённая, ошарашенно повторяет она. — Я не знаю. Во сколько получится закончить тираж, во столько и обед.       — Понял, — Акккерман разочарованно поджимает губы. — Я могу принести вам еды?       — Что? Нет, к чему вы вообще? Нас и здесь неплохо кормят. Смотрите, у меня талончик есть.       Леви, непроизвольно вставший на мыски, встаёт на землю как следует.       — Ясно…       Не стоило вообще её донимать. Подумаешь — женщина, отдалённо похожая на одного знакомого, всякое может быть. Особенно в этом тесном загоне, куда титаны пять лет назад затолкали человечество.       Они молчат немного. И прежде, чем Леви придумывает достойный повод сбежать, Дина говорит ему:       — Если что, завтра у меня выходной и… на обед нет особых планов.       III       В последние годы отношения Леви с деньгами резко ухудшились.       Когда он жил в Подземном городе, было проще. Сколько денег бы ты ни заработал, их всегда мало. Как будто в бездонную яму сыпались. В ту пору, когда он, Фарлан и Изабель выбрались на поверхность, сильно лучше не стало: рядовым, даже если они — разведчики, которые постоянно рискуют жизнями, в армии платят немного.       Потом друзей не стало. Жизнь Леви принялась вращаться вокруг Разведкорпуса, Эрвина Смита или около того.       До этого момента Аккерман был жадным до денег, потому что у него была цель, для которой их надо было много. Потом он узнал, что оклад — это не только красиво украшенный корешок книги, но и постоянная сумма, которую ему обязаны выплачивать каждый месяц. Но на деньги ему уже было плевать. Даже когда он стал капралом, а после — капитаном, в быту его не изменилось совершенно ничего. Аккерман знает, что нормальные люди держат запасы “на чёрный день”, и на всякий случай держит. Какой день ему, будучи военным, считать “чёрным”, он так и не понял. С белыми днями в его жизни тоже наблюдается дефицит.       Пару раз он пытался передать деньги Яну — старый знакомый и подельник, по информации от людей, которые знают людей, ещё долго не мог работать после операции, которую организовал ему Лобов. На второй раз Ян через этих же людей вполне однозначно намекнул подачек ему не слать, и что если вышлет ещё раз, то получит деньги назад.       Леви его понял.       Возвращаясь из не самых удачных экспедиций, Леви не раз слышал в спину недовольные шепотки — “что за глупости, куда идут наши налоги”. Его это не задевало.       Но сейчас он невольно задумывается, сколько налогов на него лично уходит из зарплаты этой женщины, которая ест грушевый пирог так, будто никогда в жизни его не видела, и боится, что его сейчас отнимут. Пусть даже она это делает грязными руками. Ладно. Надо очень постараться, чтобы отмыть едкую типографскую краску.       Леви, напротив, кусок в горло не лезет. После смерти Изабель он много подкармливал бродячих кошек, когда был в крупных городах — потому что она так делала бы. Если её миссия жива, то и она сама как бы не уходила.       Леви и сейчас чувствует себя так, словно кормит голодную кошку. Это неправильно. Кошки туповатые. Кошка никак не поймёт, что ты её сытой тушкой пытаешься заткнуть совесть и чувство вины.       Дина — другое дело. Это человек, со своей жизнью и предпочтениями, со способностью к эмпатии, в конце концов. Ничего звероподобного в ней нет.       — Спасибо, что пришёл в гражданском, — нарушив рыхлое, прерываемое только звуками работы челюстей, молчание, Дина улыбается.       — Я не на службе, — не двинув ни единым мускулом на лице, врёт Леви.       Строго говоря, ремни от ОПМ всё ещё на нём, но большей частью скрыты под тёмно-коричневой курткой. Куртка Аккерману великовата, а без ОПМ на границе с землями титанов он чувствует себя как без жизненно важного органа.       — Знаешь, когда ты подошёл тогда… они наблюдали из окна. Думали, что меня сейчас арестуют.       — Глупости, — качает головой Леви. — Разведчики не занимаются внутренними проблемами людей.       Только в исключительных случаях, добавляет он про себя. Когда речь идёт о людях-титанах.       — …Как я понял, люди тут не слишком доверяют полиции. Почему?       — Сложно сказать, — Дина пожимает плечами. — Причин много. Тут, на востоке, с ужасами от возвращения титанов не особо сталкивались. Несколько лет назад приходили волны беженцев… в местном отделении Гарнизона людей стало в полтора раза больше, но преступность всё равно возросла. Так, что страшно было из дома выходить. Но никто как будто не связывает одно с другим. Не хотят признавать очевидное. Просто раньше было хорошо. А потом стало плохо, и король в связи с этим ничего не предпринял. Будешь пирожки с картошкой?       — Да нет, — удивившись столь внезапной переменой темы, бубнит Аккерман.       — Тогда я заберу несколько своей соседке? У неё вахта, так что пару дней не будет дома. Если сама начну готовить, не будет есть. Убоится.       — Конечно. Всё настолько плохо?       — Даже мой сын готовит лучше. А ему восемь.       Леви чувствует себя очень глупо. Обычно этого с ним не бывает, но рядом с этой женщиной он чувствует себя глупо во второй или даже в третий раз. С другой стороны, это честно и добросовестно, наверное — расставлять все точки над i прямо на первом свидании. Аккерман даже не уверен, что это свидание.       Дина внимательно на него смотрит. Видимо, ждёт, что после такого заявления Леви встанет и уйдёт.       — Где он сейчас? — вместо этого спрашивает Аккерман.       — У бабушки с дедушкой. Нечего детям делать… здесь, — она взмахивает рукой, указав куда-то. Леви прикидывает: это в сторону внешних ворот Каранеса.       — А отец?       — Погиб пять лет назад.       — Соболезную.       Взгляд Дины холодеет. Руки — сжимаются на тканевом свёртке, куда она положила пирожки для соседки.       — Капитан…       — Леви.       — Леви, — исправляется Дина, глядя на него своими амальгамными глазами, — это правда, что в Тросте перед прорывом титаны появились прямо из стен?       — Я не могу об этом говорить, — цедит Леви. — Не сейчас.       — Может быть такое, что это произойдёт где-то ещё?       Аккерман, недолго думая, накрывает её руки своей. Наверное, надо сказать что-то утешительное; но утешительных фактов у него немного.       — Был всего один случай, когда титан появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда. Колоссальный титан в Шиганшине, пять лет назад. В последний раз, в Тросте, колоссального титана не было.       По какой-то причине это Дину успокаивает. Держать её серую руку очень легко и приятно. Леви думает: дьявол, в этой газетке же нехватка кадров. Там каждый человек может работать на трёх должностях: верстальщика, наборщика и выпускающего редактора, к примеру. Или нарезчика с рядовым журналюгой.       Впрочем, Дина больше не задаёт никаких опасных вопросов про службу. Лично про самого Леви — осторожно трогает почву. Как будто на самом обычном первом свидании, какие бывают у людей слегка за тридцать.       Дина в основном рассказывает: о том, какая её соседка хорошая и как она вкусно готовит. Что её сын — умнее всех детей на свете и когда-нибудь спасёт человечество. Рассказывает так, что у Леви всё внутри в трубочку сворачивается. В конце концов, он готов взять под мышку Дину, доехать до грёбаного её родного Альдерсберга, где бы он ни был; её дивное дитя взять под другую — и ускакать с обоими в глушь. Где ни титаны, ни люди их всех не найдут.       Её адрес в Каранесе он перед прощанием просит сам.       IV       — У нас есть с собой полная карта? С Марией? — спрашивает Леви.       Эрвин в соседней комнате чем-то усиленно шуршит. Нашуршавшись, констатирует:       — Да. Мне принести?       — Сам подойду.       Когда Аккерман подходит, Смит расправляет для него карту освобождает стул.       — Да сиди.       — Мне надо отойти.       — А.       Леви с упорством, достойным лучшего применения, ищет Альдерсберг в границах Стены Роза, пока взгляд не соскальзывает вниз. Вот одноименный холм на юго-востоке, вот само поселение.       Если соединить Шиганшину и Каранес прямой линией, Альдерсберг — это где-то треть расстояния. Ближе на юг.       Леви подпирает голову руками и сидит так очень долго. Эрвин, вернувшись, ставит рядом с ним чашку чая. Кажется, перед этим он растерянно качает головой.       V       Дверь в комнату непрерывно скрипит и хлопает от сквозняка, назойливо напоминая: ты на вражеской территории. Сил встать и закрыть её у Леви нет.       Дине, кажется, всё равно. Она лежит на боку, отвернувшись, и вроде бы спит, укрывшись простынёй. Только одна нога торчит наружу. Леви пытался подоткнуть под неё единственное имеющееся одеяло, но она скинула его, угрожая “начать дымиться”.       Устав шататься на сквозняке, на пол падает притулившийся в углу комнаты деревянный костыль.       От грохота Дина вздрагивает и просыпается. Леви думает — твою мать.       — Оставь. Потом поднимем, — глухо, в подушку, просит Дина. — Всё равно упадёт опять.       — Если нормально ставить, то не упадёт.       — Угу.       Кажется, она ему не верит. Но не спорит. Это хорошо. Ни на какой связный диалог он всё равно не способен.       Один из Аккермановских старых знакомых — ещё из Подземного города — утверждал, что после коитуса мужчина думает о величайшей из своих печалей. Пока Дина спала, Леви валялся, смотрел пустыми глазами в пустой потолок и думал про Зика.       Про то, как он, закапывая картошку в угли, чтобы испеклась на радость вчерашним кадетам, сдувал со лба выбившиеся из крысьего хвоста прядки, собрав губы в трубочку. И ещё потом — когда в первый и последний раз перемывал окна за Эренем Йегером, к вящему неудовольствию последнего. После этого перевёртыш к каждой уборке начал относиться как к экзамену в кадетском училище.       Дьявол, Леви даже никогда не находил Зика симпатичным — ни личность его, ни внешность. Они даже не друзья, вроде бы. Мысль с тем, чтобы с ним переспать, Аккерману в нормальных условиях и в голову бы не пришла. А тут получается: встретил женщину, похожую на него, как сестра, задал себе вопрос — переспал бы я с Иезекиилем Шульманом, будь он женщиной? — и тут же дал на него положительный ответ.       Нет. Не так. Зик тут вообще ни при чём. И влюблён Леви в Дину — сумасшедшую женщину, которая работает в графике шесть через один, которая живёт в одной квартире и спит в одной постели с инвалидкой. В Дину, которая приняла как должное смерть мужа, но не осмелилась даже допустить смерть сына.       — Мне завтра… сегодня уже надо будет уехать по работе. И потом — из города. Сразу же.       — Хорошо. То есть, плохо, конечно.       — Я не хочу.       — Знаю.       Нахальная дверь наконец-то перестаёт скрипеть. То ли из вежливости, то ли просто решила почтить минутой молчания павший костыль.       — Кстати, Леви. Какая у тебя фамилия?       — Аккерман.       Дина переворачивается на спину и складывает руки на животе.       — У нас бы получились интересные дети, Леви Аккерман.       Интересные. Даже не “красивые”. Так она говорит.       — Из меня семейный человек как из пацюка оберштурмфюрер, — на всякий случай, если она имела в виду “красивые”, уточняет Леви.       — Да… наверное, из меня тоже. Наверное, я не имею права больше вообще детей иметь.       — Почему?       — Леви, как думаешь, если бы ты точно знал время своей смерти, то что бы ты делал? — она уходит от ответа встречным вопросом.       — Ничего.       — Почему? — Дина поворачивает к нему голову.       — Это был мой вопрос.       — Ответь, пожалуйста, раз твой.       — Ничего бы не делал. Никто дату своей смерти не знает. А если слишком уверен, что знает, то запросто может устроить себе самосбывающееся пророчество.       — Но есть же прогнозы докторов, так?       — Прогнозы погоды тоже есть, — вздыхает Леви и закладывает руки за голову. — Иногда они сбываются, но в основном меняются.       — Есть прогноз, что мне осталось не больше восьми лет, Леви.       Леви переворачивается набок и прижимается лбом к её лбу.       — Это на очень долгую дистанцию прогноз.       Он не хочет говорить, что себе подобных позволить не может. Он не уверен даже, что переживёт год или ближайшую экспедицию. Зато уверен, что сделает для этого всё возможное, должен сделать. Люди считают, что он лучший боец человечества. Эрвин Смит считает его незаменимым.       — Ты меня слышал. Даже если это хоть немного вероятно, я не могу бросить ещё одного ребёнка, которому и десяти лет нет. Да что там — рисковать его здоровьем тоже не могу.       Леви говорит:       — Сколько?       — Чего — сколько?       — Если нужны лекарства или какая-то операция, я оплачу.       Дина делает огромные глаза. В их уголках, кажется, блестят слёзы.       — Мне ничего не нужно.       — Мне несложно.       — Да не в этом дело! Тут никак не помочь деньгами, понимаешь? Нет? Неважно. Давай потом об этом поговорим? Когда вернёшься?       Вот так. Леви приходил за нормальным разговором, но нормального разговора у них не сложилось.       Он обещает, что вернётся. Ему хочется, чтобы Дина тоже считала его незаменимым — как первого и единственного сына; как девушку, которая когда-то ходила с одним костылём.       VI       У Эрвина Смита сегодня хорошее настроение. Оно и понятно: в его ментальной картине мира за один день стало в два раза больше информации о титанах, чем было.       Если бы там, на этой картине, отводилось чуть больше места для Леви и его мыслей, то главнокомандующий, наверное, радовался бы не так сильно.       Пока он говорит — в основном, конечно, сам с собой — Леви пинцетом листает прошивку газеты, которую выклянчил у Дины. Бумага цветёт всеми оттенками жёлтого, а качество печати настолько ужасное, что даже неловкое прикосновение смазывает чернила и оставляет следы на пальцах.       Эрвин бормочет:       — Эрен Йегер никак не согласится на её условия. Я уверен наверняка.       — Заставим.       Эрвин на секунду останавливается. Оглядывается на Леви, внезапно вмешавшегося в ход его мысли, и принимается дальше бороздить комнату из стороны в сторону.       — Нельзя заставить человека прекратить защищать родину. Нет, должен быть другой способ. Мы получим и Колоссального Титана, кем бы он ни был, и сохраним Атакующего. Мне надо придумать, как.       Лениво ползущий сквозь поля желтизны взгляд Леви останавливается на предпоследней странице, последней полосе одного из выпусков. Конечно же, там указываются имена всех, кто принимал участие в создании выпуска.       А я ведь так и не спросил её фамилию, думает Аккерман. И совсем не удивляется, когда цепляет взглядом предпоследнюю строчку.       Там написано: Дина Шульман.       Чуть ниже, в нижнем колонтитуле, поверх всего нацарапано чёрной перьевой ручкой: Я — КОЛОССАЛЬНЫЙ ТИТАН. И клякса.       Леви откладывает от себя подшивку.       — Эрвин, — говорит.       — Что?       — Это мне надо придумать, как.