***
Работа — ключ к выживанию. Но так было не всегда. Когда-то он работал и учился, чтобы не выживать, а жить. Разные вещи. «Я починю себе ногу и смогу влезть на ту же скалу, что и остальные». И — «я верну себе легкие, чтобы протянуть еще один день». Момента, когда одно перетекло в другое, Виктор не помнил. Все происходило постепенно, его тело изнашивалось, утро за утром, симптом за симптомом. Перевернулся ли мир, когда озвучили диагноз? Конечно, нет. Он подозревал давно, он знал. На подкорке мозга уже несколько лет расцветала паразитом мысль: если я не добьюсь результатов, я умру. Сам по себе страх смерти вещь незначительная, где-то на уровне инстинктов. Люди не хотят умирать: поскальзываясь, они хватаются друг за друга, отпрыгивают от взметнувшегося костра, от искр, закрываются руками от неожиданной опасности, является ли она таковой или нет. Вот и все, вот явление само по себе. Но то, что оно приносит, уже трагедия. Ты больше не будешь видеть и слышать. Не будешь есть, пить, наслаждаться, чувствовать. Не будет ни Солнца, ни воды, ни мощеных улиц, ни запаха весны. Ни переживаний, где-то там, под ребрами, вплоть до желудка. Улыбки, смех, слезы и радость открытий, все канет в ничто. С этим «ничто» люди и сражаются. И он сражался тоже. Яростно, эгоистично, упрямо и хладнокровно, годами. Шел по собственному пути так остервенело, что сама плоть стерлась о дорогу и преобразилась в металл — совершенное переплетение научной мысли и магической природы. И вот он, кажется, победил. И оставался один шаг до финишной черты, когда он посмотрел под ноги, чтобы обнаружить пепел сгоревшей на жертвенном алтаре Скай. Работа — ключ к выживанию, и он только и делал, что работал, и так погрузился в эту гонку с самим собой, что она вдруг потеряла смысл. Куда он все это время стремился бежать? Ради чего хотел быть здоровым? Взобраться на какую-то там скалу, как в детстве? Нет, нет, у него были амбиции. У него есть амбиции: оставить след в истории, помочь другим людям, исправить несправедливость, да, исправить, починить. Но ведь на скалу тоже хочется взобраться, верно? Ведь если он на нее вскарабкается, сам, то тогда его примут в игру остальные дети. И он больше не будет одинок. Снова. Пушечная канонада заставила Виктора вздрогнуть всем телом. Укутанный в черное, походящий на ворона церемониймейстер, закончил речь. Виктор не услышал ни слова. Врачи разрешили посетить ему торжественные проводы, но он понятия не имел, как следует себя вести и что он должен чувствовать, он лишь старался стоять от толпы как можно дальше — не хотелось видеть праведный гнев в глазах отчаявшихся. Ведь Виктор выжил, а советники нет. Виктор выжил, а люди, на которых метеоритным дождем упали осколки величественного здания — нет. И его лицо никак не хотело складываться в приличную скорбную маску. Слез не было. Внутри зияла пустота. Хромая, он подошел к мемориалу, когда все разошлись. Ждать пришлось долго, но привычная боль отступила — сегодня не до нее. Лицо Джейса, высеченное в белоснежной колонне, застыло совершенством линий. Все тот же крепкий подбородок, те же брови. И удивительно искренняя тень улыбки: такая появлялась на лице Джейса лишь изредка, в процессе работы. Или талант художника, или Виктор видит то, что хочет видеть. Кольцевой кенотаф из семи* статуй пародировал Совет. Виктор так и не выучил имена большинства из них — политические игры были прерогативой Джейса, хотел он того или нет; Виктор на собраниях не появлялся. Теперь собраний не будет. Будут лишь окончательные решения. Словно чужой рукой Виктор дотронулся до мрамора и невольно удивился — впервые его кожа казалась темнее, чем у Джейса. В носу предательски защипало. Он даже не может сравнить. Тело Джейса так и не нашли. Для миротворцев в этом не было ничего удивительного, многие оказались погребены под завалами. Ничему золотой город не учится. Мрамор такой холодный. Виктор вдруг заметил, что талантливый художник забыл обозначить галстук, неизменную деталь гардероба Талиса. Да он даже в бой бы ринулся в костюме. Виктор потянулся к собственному шейному платку — конечно, легкая ткань не согреет камень. Она повиснет как поникший флаг, прибитый к столпу из слоновой кости, а после поблекнет, размокнет, истлеет. Тогда как мрамор переживет Виктора на поколения вперед. Калеку, который в свою очередь умудрился пережить Джейса Талиса. Самое трагичное в смерти — остаться в живых. Когда над городом разнеслась сирена, возвещающая о начале комендантского часа, у башни уже никого не было. Только безмолвные памятники и алый, словно роковая Луна, галстук, висящий на одном из них.***
Еще через неделю, врачи нехотя разрешили Виктору покинуть госпиталь. Они настаивали на стационаре, то есть хотели, чтобы он дожил свой век в больничных стенах, но он отказался подписывать бумаги. Требовал, чтобы его допустили до лаборатории. Он спешил — в Пилтовер прибыла делегация из Ноксуса, очередная, и если до этого переговоры не имели должных успехов, то теперь у них были все шансы получить доступ к их с Джейсом лаборатории. Виктор знал, что они придут. Знал, что им нужно. И знал, что они могут и до него добраться. Он же партнер Талиса. Ноксус готовился к бескровной экспансии. Это было не в их стиле, по общему мнению, но Пилтовер нужен был Империи живым и здоровым. Ноксус был готов помочь с восстановлением города, помочь с поимкой опасных преступников, виновных в гибели Совета. Ноксус был вообще на все готов ради оружия. Вот только Виктор скорее с крыши скинется, чем выдаст имперцам чертежи. Пилтовер почти сдался. Обезглавленный, он зиждился на временном правительстве, собранном из каких-то нелепых аристократов, связанных с погибшими то ли родственными узами, то ли общими интригами. И они не имели никаких шансов против Амбессы Медарды. Та вывернула трагедию в свою пользу: Пилтоверу нужна твердая рука! Ноксусу нужны новые технологии! Как хорошо, что мы встретились. Но Амбесса не знает ни Пилтовер, ни его историю. Это-то и дало Виктору время на выздоровление, раздумья и действия. Он собирался покинуть Город Прогресса и вернуться к истокам. В Заун, к учителю, к смраду химических испарений, прихватив все их общие наработки. Джейс бы понял. Возможно.***
— Значит, с Пилтовером покончено. — Я не в восторге от этого, Синджед. Виктор занял оборудованием все свободное пространство: все, что он не смог перевезти за несколько заходов, уничтожил. Остатки конструкций — в ядовитые воды, неясные чертежи — в огонь, все остальное в утиль, в пропасти Зауна, по винтику, по шайбе. Ничего нельзя было оставлять. Синджед воспринял возвращение Виктора как должное, и тот был благодарен. Он все соберет заново. Себя — тоже. Родной воздух сладко обжигал больные легкие. В помещении стояли фильтры, но после верхнего города, грань чувствовалась слишком остро. Ничего, он привыкнет. Это его дом, по крайней мере, он убеждал себя в этом, спускаясь с оборудованием. Не очень убедительно получилось в итоге: сердце все равно стучало беспокойно и гулко, не веря, что он, Виктор, покидает геометрически-выверенные улочки, площади, обрамленные светлым камнем, величественные фонтаны и солнечный свет, пробивающийся сквозь стеклянные крыши Академии. — Пилтовер того стоил? — Не Пилтовер. Разбирая инструменты, Виктор понял, что, оказывается, он несколько лет не был одинок. У него были Скай и Джейс, и им обоим было неважно, может Виктор бегать или нет. Скай даже любила Виктора, а Джейс… Он точно уважал ум своего партнера. И очень тепло дотрагивался, приобнимал, сжимал плечо сильно, но беззлобно. Джейс вообще был очень добрым человеком. Простота, конечно, хуже воровства, но разве этот дурак был виноват в том, что он дурак? Руки задрожали. Осознание потери приходило постепенно, и наконец, в чужой лаборатории, Виктор понял, что Джейса нет. И больше не будет. Ему больше не с кем говорить, дискутировать, мечтать. Ему нечем закрыть черную дыру, которая возникла на месте большого взрыва. Ком застрял в горле — силясь не выдать эмоций, Виктор крепко зажмурился, и вместо рыданий разразился исступленным кашлем. — Видимо, предстоит много работы, — отозвался Сиджед, наблюдая, как Виктор оседает на стул. — Тебе понадобится помощь. — Мне всего лишь нужна отдельная лаборатория, где меня не найдут. С остальным я справлюсь. — Нет, — просто сказал Сиджед. И он был прав. — Химбароны? — Возможно. К слову, о них. Расклад немного изменился… Виктор слушал про обнаруженное тело Силко, про некую Севику, про каких-то Ренни, Ренату, про преступницу Веразу, про давно ждавших дворцовый переворот баронов, про очнувшиеся заводы, и думал, что ему никогда не доказать — Пилтовер был готов предоставить Зауну независимость, когда переговоры прервал взрыв. Теперь же война неизбежна. Осталось только понять с кем. — Сиджед. Я хочу кое с кем тебя познакомить.***
Фонари светили тепло и мимолетно. Раскиданные по веткам дерева, они напоминали светлячков, которые тактично попрятались по своим маленьким домикам. Экко повесил последний и отошел назад, вглядываясь в получившуюся композицию. — Ну, а если так? — Дивная головоломка, мой дорогой мальчик! Я думаю, что… — Здесь нет никакой загадки, — рассмеялся Экко. — Только практичность. В темноте можно себе нос расшибить. Простите, советник. — Бывший советник. — Да, но Вам бы вернуться наверх. Если уж повезло не оказаться в Башне во время взрыва. После случившегося… нужен кто-то, кто объяснит людям, что делать. Почему вы здесь? Хеймердингер тяжело вздохнул и слез с бочки. — Я допустил так много ошибок. Столько лет смотрел на город свысока, думая, что знаю его лучше всех. Я потерял счет времени. Экко кивнул. Они вернулись к недавнему разговору: о продолжительности жизни йордлов, о восприятии мира, об истории, которую ученый видел своими глазами. Их дискуссии часто перетекали в спор, но спор полезный. Экко узнавал о новых технологиях, Хеймердингер с удивлением открывал для себя гибкость ума заунитов, их приспособляемость, их восприятие Пилтовера. — Никогда не поздно учиться, мой дорогой мальчик. Поэтому я надеюсь, так сказать, поднабраться уму-разуму, прежде чем вновь заниматься управлением. К тому, же я был уволен, — профессор издал смешок, но смешок болезненный. — Но жалею я не об этом. — Я видел похороны… краем глаза. Я ведь правильно понимаю?.. — Ты мудр не по годам. Да. Джейс инициировал мой уход из Совета, и тем самым меня спас. И… он был моим учеником. А я, видимо, плохим учителем. — В Зауне есть традиция. Стены Памяти, мы часто так отдаем ушедшим должное. Когда ты видишь сразу несколько лиц в одном месте, ты вспоминаешь про общность. Где одна жертва — там несколько. Если хотите, я могу попросить Птицу нарисовать Ваших друзей. Будет у Вас своя Стена Памяти. — К сожалению, Экко, я живу слишком долго. Может не хватить стен. Пусть память об ушедших хранится в их делах. И в историях. — Расскажите мне про Академию, профессор. Каждый мальчишка из Зауна, ну, из тех, кто любил что-то делать руками, мечтал туда поступить. Профессор с готовностью кивнул. Он всегда любил поговорить.***
Звон острого металла о камень разрезал тишину комендантского часа на невидимые ленты. Нечеловечески высокая тень пересекла площадь и остановилась напротив памятника — лезвия, выглядывающие из-под черной накидки, вспороли стебли уложенных свежих цветов, и из нежных стеблей растекся пахучий сок. Тень не обратила на это внимание — два голубых огонька впились в алый висящий галстук, а после переместили точку внимания на обладателя. — Прошу прощения за опоздание, — женский голос звучал безжизненно. — Пришла сказать спасибо Джейсу Талису за сердце. На останки покореженных цветов упал искусственный, плохо отличимый от настоящего: изумрудно-мраморные листья блестели в свете поднимающейся Луны алмазными слезами, алебастровые лепестки дышали нежностью, хрупкостью. — Прогресс вас не забудет. И клан Феррос в том числе. Правда, Мэл Медарда? ** Ныне белоснежный образ наследницы клана Медарда, застывший поодаль от Джейса, молчал. Но ответа тень не ждала: она выполнила долг, секунда сентиментальности закончилась, как необходимое допущение, и по мостовой вновь зазвенели стальные шаги. Пилтовер ждали большие перемены.