Лион, Лев Запада

      Вся роща шуршит, когда мы несёмся по ней. Кусты и шелестят гнутся, камни стучат, где-то тонко журчит ручей.       Кони фыркают, поднимают коричневую грязь после недавнего дождя, упавшие зелёные листья меняют цвет на бурый.       Я вижу, как впереди мерцает седло Эммона. Он скачет всё быстрее и быстрее, перехватывает охотничье копьё отточенным движением руки. Его скакун перелетает через высокий валеж, чуть не касаясь его копытами, но это нисколько не замедляет моего брата. Он подстёгивает животное, стремясь поймать добычу.       Я замечаю впереди загонщиков, их совсем немного, они ведут вепрей прямо на нас. Действия загонщиков поспешные, слишком резкие, они не идут ни в какое сравнение с королевскими прислужниками, которых я видел в столице.       На короткий неуместный миг моё сердце колет досада, но лучших позволить мы себе не можем. Я пытаюсь подавить это привычное чувство, но, как всегда, не могу. Я инстинктивно подстёгиваю коня, мне хочется смыть неприятные ощущения в охо...       ...Я слишком поздно заметил это. Моё сердце лихорадочно забилось, когда я увидел, что мой брат стремится вперёд, не замечая или не желая замечать глубокую яму на его пути.       Идиот! Он движется слишком быстро, он не успеет остановиться, но ещё может свернуть.       Однако он этого не сделает, я слишком хорошо его знаю, этот кретин уже почуял привкус победы и ни за что не упустит её. И в лучшем случае — он проскачет мимо вепрей, в худшем же.... — Эммон, поворачивай! — кричу я. Голос дрожит, звучит слишком громко, от испуга я едва понимаю, что он принадлежит мне.       Я ору. Настолько громко, что несвязный истошный вопль, кажется, раздирает мне глотку. Мой брат может умереть, разве что-то сравниться с этим горем?       Я чувствую, как я сжимаю челюсть так сильно, что по желвакам растекается боль. Я почти не замечаю её, не осознаю, что я затаил дыхание.       Мои глаза широко распахнуты. Я совсем, совсем не готов узреть падение Эммона, но ожидаю. В одно мгновение я проклинаю всех Семерых за то, что они допустили это. Я готов разодрать глаза Старице, видевшей и не предупредившей.       И случается немыслимое.       Конь Эммона стремится по узкому краю, разделявшему лес и бездну справа, отбрасывая с пренебрежительной лёгкостью все мои опасения. Скакун словно балансирует на острие ножа.       В следующее мгновение изящный удар копья пробивает голову вепря. Копьё должно было засесть в черепе или, во всяком случае, замедлить брата, но в ту же секунду оно сверкает красным и исчезает.       Идеальный расчёт силы и мастерства.       Эммон пролетает пятном дальше. Наконец разворачиваясь широким полукругом у лица отпрыгнувшего в сторону загонщика, он в мгновение ока возвращается ко мне. — Ты идиот, — говорю я с поспешно вернувшимся самообладанием. — И умрёшь молодым.       Губы Эммона изгибаются в самодовольной улыбке. Серые глаза — такие же как у меня — смотрят с весельем. Короткие чёрные волосы блестят в свете пасмурного дня. Цвет неба — единственная отметина зимы в землях Кью. — Наверное, ты прав, Куберт, — отвечает брат. — Но зато я повеселился. — Ты только этим и занимаешься. Порой нужно подумать и о важном тоже.       Эммон пожимает плечами. Он по-прежнему улыбается. — А ты всегда такой серьёзный. Хотя сейчас я, кажется, слышал твой крик. Сначала я решил, что это плачет какая-то девчонка, а потом вспомнил, что у меня есть брат.       Я чувствую, что улыбаюсь. Его весёлый тон всегда заражает. — Тебе всегда было сложно удерживать в голове больше одной мысли, — отвечаю я. — Но, возможно, взяв пример с меня, ты научишься и этому.       Эммон смеётся. — Уж тут ты прав. Впрочем, — он поворачивается в сторону убитого вепря, осевшего на землю, — на этой охоте я забрал первое место. Опять.       Он хмыкнул. — И оставлю тебя сытым тоже я.       Мы проехали по одной из дорог из рощи в Солнечный Дом.       Хижины посёлка, прильнувшего к стенам, виднелись издалека, хотя и казались лишь частью замка, — столь одноцветным было поселение.       Я в который раз уже отмечал работу черни, бегавших вокруг родителей отпрысков, которые продолжат дело отцов. Ему было омерзительна та безамбициозность, в которой жили эти люди. Ему претила сама мысль о том, что можно жить так.       Когда наш отряд миновал высокие ворота родового гнезда, я в очередной раз взглянул на статуи из песчаника над ними изображали воинов, стоявших в вечном бдении с копьями наизготовку.       В углу внутренного двора виднелась конюшня. В лучах мелькала черепица узких крыш, отливая тёмно-коричневым и тёмно-серым.       Среди бойниц, несмотря на день, залегли тени и в этом зрелище была какая-то отстранённость, вовсе не добавлявшей дому теплоты и уюта.       Солнечный Дом не был самым неприступным замком, как и не был обласкан памятью о значимых осадах. Большая часть конфликтов, которую пережила эта кладка, была отголоском тех древних времён, когда дикие дорнийцы и жители Простора резали друг другу глотки. Зачастую кровь проливалась в схватках с домом Дейнов из Звездопада, который находился вверх по течению реки Быстроводная, в свою очередь вливавшейся в залив, на чьих берегах проживали и Кью.       По правде говоря, наши отношения с Дейнами в последнее время стали накаляться. Они и так были натянуты, а этим ублюдкам только дать повод и возьмутся за мечи. — Куберт, Эммон! — донёсся мужской голос. — Сегодня вы не спешили! — Старались, как могли, — ответил Эммон, мотнув в сторону их добычи, подвязанной к одной лошадей.       Волосы и бороду подошедшего человека тронула белизна старости. Морщины придавали ему серьёзный вид. Блеск глаз выдавал беспокойство. Все остальные звали его лордом Бранстоном Кью, мы с братом звали его отцом. — Как прошла охота? — Славно, спасибо, — отвечал Эммон. — Не умер с горя, пока отсутствовали два твоих... первенца? — Радовался до последней минуты.       Лёгкий смех брата заставил меня задуматься о неловкости нашего с ним положения: мы оба родились одновременно, были одного возраста, а значит при наследовании мог возникнуть диспут. Впрочем, не похоже, чтобы Эммона это сильно заботило, как и меня никогда не прельщали страстные грёзы о титуле главы дома. Во всяком случае, мне так кажется. — Что произошло? — спросил я. Я вклинился в светскую беседу внезапно, сам того не заметив, но не удержавшись от вопроса. Я видел, что нашего родителя что-то тяготит. Это выдавала улыбка, в которой было не мало от отчаяния, и, конечно, глаза, зеркала души.       Мой брат резко затих. Обычно самоуверенный, он начал переминаться с ноги на ногу.       Отец выпрямился. Эта была черта, которую я мог проследить в своей памяти за ним с самого детства: каждый раз, когда состоялся важный разговор или требовалась какая-то отстраненность в решении дел дома. — К нам прибыл посол из Староместа. Нам следует поприветствовать его с должным почтением. — Вот так просто? — удивился Эммон. — Без предупреждений? Без почётного конвоя?       О последнем наш отец не говорил, но не сложно было догадаться о таком факте, учитывая то, что никому из нас — кроме, вероятно, отче — не было известно ни о каком значимом передвижении по нашим землям. — Да, — сухо ответил Бранстон. — Нужно будет поговорить о важном. Я надеюсь, что мои сыновья не запятнают честь своей семьи. Подготовьтесь к приёму, вы не должны выглядеть, как будто только вернулись с войны.       С этими словами мой отец развернулся, не ожидая никаких пререканий и направился дальше. Эммон, пойманный неожиданным порывом исполнительности, исчез куда-то, я же последовал за своим отцом. — В чём причина твоего беспокойства на самом деле?       Мой вопрос кажется незамеченным никем и ничем, кроме лёгкого кивка, гласящего идти следом; незамеченным ровно до тех пор, пока мы не добрались до куртины. Эта стена, расположенная у самой дальней от двора, западной, башни, она выводит живописный пейзаж. Я ощущаю спокойствие, не слыша никакого шума, и вот тогда мой родитель наконец повернулся ко мне. — Меня беспокоит, — слова выходят из старых уст медленно, словно признавая что-то, в чём не следовало признаваться, — то, что этот визит означает для нашей семьи.       Какое-то время отец молчит, я тоже ничего не говорю, не желая дать ему повод увернуться от разговора. — Ты знаешь, что иногда приходиться принимать сложные решения, — после паузы продолжает он. — Порой эти решения противоречат тебе, но ты знаешь, что так поступить нужно, вне зависимости от того, правильно ли это или нет. Воля действовать так, как должно — это отличает лидера. И в будущем жизнь заставит тебя принять этот факт. — Я это понимаю и сейчас, — осторожно отвечаю я. — Это хорошо. Но тогда тебе следует понять и то, что истинная сила воли определяется не только тем, насколько сделанный поступок удовлетворяет твою гордость или представление о могуществе. Ты сделал поступок, ты несёшь его бремя, даже если никто другой о нём не знает. — Но к чему ты это говоришь?       Глаза отца смотрят на меня какой-то миг с неясной мне тоской, а затем созерцают горизонт. — К тому, что за ужином я буду вынужден принять решение.