Comfortable

Это так глупо, но она осталась там ночевать. Габи и Фалько прибежали на шум со второго этажа, однако очень сильно поразились, увидев девушку. Ей постелили на диване в гостиной. Диван этот был большим и широким, практически не уступал по комфорту кровати. И Микаса, со свистом при выдохе, спокойно уснула. Без тревоги и боли в груди. Даже боль от ран на руках притупилась. На рассвете она ушла домой, ни с кем не попрощавшись. В груди засело какое-то очень и очень странное чувство, а в голове крутилась мысль, что что-то она делает явно не так, как стоило бы. Их небольшой дом встретил ее своим холодом и темнотой. Стоило ей ступить в коридор, как по позвоночнику прокатила мелкая дрожь. Обернувшись, Микаса встретилась взглядом с сонным Жаном. И у него на лице написано, что он обижен, но вот вопрос, на кого? Она не могла его обидеть, даже не находясь дома. — Доброе утро, — холодно кивнула Аккерман, двигаясь в свою спальню. Живот заурчал. Голова по-прежнему болела. Не стоило ей вчера пить. Через пару часов ей на работу. — Где ты ночевала? — Недовольный тон ударил в уши. Она остановилась. Повернувшись к нему лицом, Микаса тихо выдохнула, пока взгляд набирал обороты невозмутимости, а левая бровь изгиналась в дугу. — Это имеет значение? Он ей не муж, чтобы что-то ей предъявлять. Он мог спросить это с другой интонацией, но прозвучало это как приказ немедленно объяснится, вот только тут проблема, Микаса не отчитывается ни перед кем. — Нет, — резко изменившись в лице, Кирштайн ссутулился, не выдержал её пронзающего взгляда. Закатив глаза, девушка все же дошла до спальни. Склеенная скотчем из трухи деревянная рамка и мелкие кусочки стекла сразу же приковали ее взгляд к себе. За бесчисленным трещинами почти не было видно самой фотографии. Это бесило. Она спешно схватила сменную одежду и нижнее белье и направилась в ванную. Сбросила рубашку, где в области воротника оказывается осталось небольшое пятно от вина, а на рукавах немного просочилась кровь с ран. Уставилась в зеркало. Наверное, ей стоит хотя бы по-немногу начать принимать себя. Но от отражения начинало крутить. Короткие смолистые волосы взъерошены, на тонкой шее пульсирует венка. Ключицы прямо-таки торчат, обтянутые тонкой кожей. Темные, совсем маленькие соски затвердели и выглядят… убого. Ребра болезненно-ужасные. Она походила на мертвеца. Будто ее год держали в подвале и не кормили. Взгляд пустых глаз из-под ресниц пугает даже ее обладательницу. Спустив и штаны, девушка не смогла продолжить рассматривать себя. Лимит на сегодня исчерпан. Ей поплохело. Отвернувшись, Аккерман тряхнула головой. Когда-то она выглядела не так. А под холодными струями воды разум отрезвляется. И пусть алкоголь в ее крови уже совсем не фигурировал, ей стало легче после душа. Дешевый, купленный совсем на днях шампунь пах свежим сладким гранатом. Но он не был из серии приторных и немного отвратительных сладостных запахов. Этот шампунь отдавал кислинкой, придавая ему более привлекательный аромат. Микасе он нравился. Единственное, от чего она смогла отвыкнуть, это шампунь с лавандой и мятный гель для душа. Кажется, когда-то давно Эрен вскользь что-то сказал ей по поводу этого запаха. С того дня она не меняла предпочтений. Вплоть до сегодняшнего, на её полке стоял флакон с сиреневой этикеткой. Запах граната не уступал… Смыв пену с головы, она вышла из душа. Дрожа от холода, Микаса завернулась в свое коричневое махровое полотенце и прислонилась к стене. Одно упоминание о нем в ее голове, и ее снова кидает в дрожь. Так быть не должно. Она дрожит на мокром кафеле, стискивает зубы и рассматривает полосы на своих предплечьях. Ужасные раны. Истерзанные в мясо руки вряд ли скоро заживут. Желание сделать с этим ужасом что-нибудь еще начинает расширяться в груди. И она махает головой из стороны в сторону, пока не начинает мутнеть в глазах. Поднимается на ноги и приливает к небольшой тумбе. Она как сумасшедшая шарит по всем ящикам. Должно быть… Были же где-то здесь… Весь их дом — склад забытых пачек сигарет. Пара дешёвых сигарет без пачки лежат на самом дне ящика. Почти не повредив ее, Микаса зажимает сигарету губами. В шкафчике за зеркалом всегда лежат спички. И она закуривает. Наслаждаясь распространяющимся по телу ядом, она упирается задницей о раковину. Курит быстро, сильно втягивает. Маленькая ванная наполняется дымом. Пепел струшивает прямо в умывальник. Начхать, когда-нибудь кто-то точно отмоет акриловое покрытие от налета и въевшейся грязи. И только когда последняя острая тяжка обжигает ей легкие, Микаса выдыхает. В спальне перед выходом она закинет в карман баночку с таблетками. Ей точно станет сегодня плохо. Ей было слишком хорошо вчера, чтобы сегодня отделаться лишь накатывающей тревогой в ванной. Сегодня её перенаправляют в другой район. Отныне она отвечает за округ в противоположной от того самого моста стороне. И пока она направляется туда, в голове активно обдумывает наилучший маршрут до дома от новой точки работы. Отныне она не будет пересекаться с капитаном. То оно и к лучшему. Больше ей никто не будет компостировать мозги. Не будет упрекающих взглядов и моралей жизни. И она приступает к своей работе. Сначала в кабинете несколько часов без передышки заполняет отчёты и какие-то бумаги, а после отправляется на патрулирование. У неё болит голова от шума молотков и дрелей. Она выпивает сначала обезболивающее, а после закидывается теми самыми таблетками. И Микаса совсем не понимает, почему через полчаса ей становится так плохо. Почему руки трясутся, а ноги не держат. И она кидается в ближайшую уборную, закрывает на засов дверь и припадает к раковине. Дыхание сбилось, а боль в ранах усилилась будто в сотню раз. Аккерман рывком оголяет предплечья, небрежно закатывая рукава. Длинными ногтями чешет, чешет, чешет… Как же чешется! И опомнится она лишь тогда, когда едва затянувшиеся раны будут вновь разодраны в мясо. Бедные её тромбоциты… Вытирает слезы, размазывая по лицу вместе с ними и кровь. И тут Микаса внезапно задумывается, ради чего же ей стоит жить. Такой конченый вопрос, разрывающий все органы в клочья. И она действительно хочет… Ударив себя сразу двумя ладонями по лицу, девушка зажмурилась от боли и пискнула сквозь зажатые губы. Не стоит… Ей не стоит об этом думать. *** Леви ужасно раздражает этот уёбищный глаз. Этот устрашающий шрам на все лицо. Эти увечья на душе и пара оторванных пальцев на правой руке… Ничего не будет как прежде. Это как вечное напоминание о том, через что ему пришлось пройти, чтобы жить, как сейчас. Но самое хреновое то, что ему совсем не нравится теперешняя жизнь. Леви Аккерману нахер не всралось всё то, что он может сейчас иметь. Он хочет быть счастливым. Да куда уж там, он спокойно может быть счастливым. Это что-то на подсознательном уровне. Что-то запредельное, что-то такое, через что даже ему не удаётся переступить. Невидимая стена, которая оказалась бескрайней и даже на устройстве пространственного маневрирования не перелетишь… Он ужасно спит. Ему никогда особо не везло со сном, но в последнее время даже вздремнуть минут пятнадцать является чем-то запредельным. Потому, проснувшись рано утром и почувствовав себя бодрым, Леви впал в ступор. Ему снилась Ханджи. Эта чокнутая очкастая визжала и действовала на нервы Леви, но от этого сна было так хорошо на душе, что по пробуждению, он в очередной раз разочаровался в действительности. Габи с Фалько о чём-то увлеченно спорят. Очередной серый день. Встать, заварить чай, пойти на работу, прийти домой, лечь спать. И так со дня в день. Громкий девчачий взвизг и звук разбитой чашки заставляет мужчину сначала вздрогнуть от неожиданности, а после обреченно выдохнуть и прикрыть глаза. Чашка разлетелась на мелкие осколки подобно его внутреннему миру. Все, кто мог хоть немного привнести радость в его серую жизнь покинули его. И Леви больше всего бесило то, что все внезапно приняли реальность, просто взяли, и отпустили прошлое, отпустили умерших друзей и забили на тысячи погибших никому не повинных людей во время гула земли. Все в округе счастливы. У всех всё прекрасно. И, кажется, только один человек на земле разделяет с ним тоску по любимым людям и утерянному счастью. Чёрт, он что, подумал об этой девчонке? Наверняка Эрвин с того света во всю смеётся над ним. Леви Аккерман всерьёз думает об неугомонной в прошлом и такой разбитой в настоящем мелкой паршивке. С ним явно что-то не так. — Габи, — хрипящим после долгого молчания голосом он окликнул девчонку. — Было бы неплохо, чтобы вы сегодня принесли немного хвороста, всё равно бегаете по улице, – складывая газету вдвое, он поднялся с кресла, в котором сидел ранее. – Я пошёл, — и с портфелем для бумаг мужчина покидает дом. Он не видел её пять дней. Так странно, вроде и плевать, а вроде бы и подозрительно всё это. Как бы она на себя руки не успела наложить… Нет, этот вариант стоит сразу отсечь — будь это хоть частично правдой, то об этом уже на каждом шагу гудели. Она живёт с Кирштайном, верно? Он уж точно не позволит ей что-нибудь эдакое да сотворить. Хотя против этой упертой козы ещё нужно постараться пойти… Сколько раз она кидалась на Аккермана? Один раз ведь голову чуть не отрезала. Больная. И день так долго тянется, что становится тошно. Сидя в кабинете на третьем этаже, он выкурил уже половину пачки. Что-то сегодня с нервами не в порядке. За окном щебечут птицы. В штабе тишина. Смотреть в окно даже как-то скучно. Вот только в один момент у главных ворот появляется одинокая брюнетка. По красному шарфу всё понятно — точно Аккерман. И отсюда не видно её лица, однако выдает её то, что она осматривается по сторонам и прикладывает руки к щекам — утирает слёзы. Она быстро идет по вымощенной дороге к главному входу. Оглядывается, не смотрит ли на неё кто, а после вбегает вовнутрь. Внутри что-то щелкает. И на душе как-то странно так. Интерес берет свое. Каково это — видеть, как ломается Микаса Аккерман? Он быстро покидает кабинет, даже не закрыв на ключ, да что уж там, кажется, дверь не закрылась полностью, лишь отпружинила обратно от хлопка. Спускается. Леви и сам не понимает, какого черта творит. Наверное, он просто слишком долго знает эту чокнутую. Она же ради Йегера всегда в ад была готова уйти по доброй воле. И сейчас ей плохо. Сломанная кукла, которой некем играть. Брошенная и там же забытая лопатка в песочнице. Пока не найдется другой ребенок, она нахер никому не всрётся. Но он не находит её. В туалетах её нет — все кабинки открыты, да, он рискнул зайти в женский туалет, а в холе и на лестницах он с ней не пересёкся. Леви Аккерман глубоко выдыхает. Напрягаются мышцы живота, а лёгкие медленно опустошаются. Домой придет раньше обычного — сегодня он не задержится на лавке у моста в надежде, что пересечётся с ней, ведь знает, что она специально обходит это место стороной. Сигареты и ни крошки еды в организме явно плохо сказывались на нем. Совсем ненадолго он зайдёт в какой-то недавно открывшийся ларёк — купит пару каких-то булок домой и какую-то пачку сока граната. Он дает ужасную опеку этим двум… Дома грязно и нет горячей еды. Булки и сок — явно не то, что нужно для растущих организмов. Когда-нибудь он выделит время на переосмысление своего бытия и что-то исправит. Завтра выходной, и… Он явно не займется этим завтра. Может, только уборка и стирка… А Габи с Фалько придут уже после заката. Чумазые и счастливые. Днём они натаскали несколько скруток хвороста — пару дней зимой они уже точно не замёрзнут. Горький вкус сока обожжет горло похлеще алкоголя. В ноздрях забился этот кислый запах. Сейчас он еще не знает, что она пахнет точно также, как этот с виду приятный, а на деле горьковатый напиток. Он ожидал более сладкого. Но жизнь дает то, что может дать. Сегодня он не уснет.