Comfortable

Леви понравилось видеть её такой по отношению к себе. Податливая и отдающая. Он не признается, но в глубине души всё-таки что-то да мечтало, чтобы такой она и осталась. Леви бесило, что девушка вновь выскользнула из зоны его контроля, уехала, исключив все пространства, где они могли бы случайно да пересечься. И хотелось, так хотелось, чтобы ему было срать с высокой колокольни на это, но… Эта сука заставила его сыграть в азартную игру и выиграла, ничего ему не оставив. Она не была ему нужна. Он вторил себе это как мантру, а нежелание её с кем-то делить оправдывал банальным собственничеством. Как ненужная, давно забытая машинка, которая нахрен не сдалась, но и кто-то другой не имел права её взять себе. Вот только выходило как-то хуёво. Но как-то да помогали сигареты. Чертова панацея, как наркотик, который когда его куришь, заставляет мир остановиться по щелчку, и лишь клубки дыма существуют для тебя в этот момент. И ты ни о чём не хочешь думать. Леви стал слишком часто прибегать к табачному «лекарству». Аккерман задерживался в кабинете штаба так долго, насколько это вообще возможно. А когда выходил, винил себя, что пытается заглушить боль занятостью. Работа тоже бесила. С каждым днём решимость высказать главнокомандующему всё, что он о нем думает росла в геометрической прогрессии. Как и желание уволиться нахуй. Всё это накапливалось внутри и с каждым днём все больше грозилось гневно выплеснуться наружу. Не должно быть настолько плохо. Ему не должно было быть больно где-то в груди, будто по лёгким прошлись тысячей осколков стекла. Слишком, блядь, хуево. Микаса сама подставлялась под ласки Тоусена, чаще смотрела в его глаза, надеясь найти в них хоть что-то, и забывалась, когда видела в них настоящую любовь. Пусть она и знала, что он вряд ли видел нечто подобное в её пустых радужках, продолжала вторить себе, что обязательно влюбится. Обязана влюбиться. На Хизуру уже теплело, гулять по улице становилось в разы приятнее. Жизнь вне Парадиза оказалась слишком простой. Её обеспечивают и позволяют всё, чего душе угодно. И даже сейчас, Микаса спокойным сном проспала аж до одиннадцати часов дня, наконец без напряжения и страха, что вот вот поднимется солнце, в дверь постучит дежурный, а в казарме громко начнут верещать сонные солдаты. Она съёжится от болезненного спазма в желудке, обреченно выдохнет в осознании того, что организм ослаблен отсутствием пищи. Последний прием был вчера часов в семь вечера. Тело требовало прежнего режима. Микаса рассеяно выберет наугад платье в гардеробе и выйдет в гостиную. Госпожи уже нет в поместье. На кухне, где отдыхал повар, пахло остывающей едой. — Доброе утро, принцесса, — Вежливо поприветствует её азиат, поклонившись. — Доброе, Мизуки-сан, что я могла бы отведать? Очень голодная, — И как в подтверждение своих слов, живот издал тихий звук. Она смущенно сожмёт края платья и уставится в пол. Уже ровно две недели, как она вновь покинула родной остров. Четырнадцать дней тоски и ненависти к себе. Слишком мучительно, чтобы быть правдой. И слишком правдиво, чтобы не верить. Он прогнал её, стоило им переспать. Да, она виновата, но Леви не позволил ей объясниться, отчего на душе становилось еще хуже. И Микаса обглатывает рёбрышки и заедает салатом. Слишком зверский аппетит. Видимо, ничто иное, как приближение менструации. Аккерман лишь на секунду прикрывает глаза, а перед ней вновь пошлые сцены с её участием. Возможно ли вообще выкинуть подобное из головы? Вряд ли. Это был её первый опыт, и воспоминания будут преследовать её всю оставшуюся жизнь, как ни крути. Ямадо предлагал сегодня встретиться, но ей совсем не хотелось покидать поместье в свой своеобразный выходной. Сегодня не было никаких занятий, как и не было сил ни гулять с Орхидеей, ни вообще выходить из спальни. Микаса после обеда, который должен был быть завтраком, возвращается в свою комнату и небрежно падает обратно в постель. Из-под подушки, той, что совсем с краю и на ней Микаса никогда не лежит, вытягивает пачку тонких сигарет в гламурной розовой упаковке. Именно такие, потому что любые другие хоть как-то да напоминали ей о родной стране, где таких вот «женских экземпляров» не встретишь и в жизни. Киёми плохо относилась к курящим дамам, называя тех распутными или ещё каким некрасивым словом, потому Аккерман долгое время не курила. Потом же терпеть было невыносимо. Приезд на Парадиз хоть всего и на неделю, откинул её назад в декабрь, когда она чувствовала себя крайне отвратительно. Без сигарет всё казалось куда тяжелее. Но Микаса, сделав первую затяжку в день её возвращения, поклялась, что всё, что произошло, необходимо забыть. Нужно просто-напросто принять тот факт, что ты в дерьме, предпринять вот такие меры, чтобы казалось, что ничего не изменилось и идти дальше. Прошла еще неделя, и на улице уже вовсю щебетали птицы. Микаса поклонилась в лёгком реверансе и поблагодарила Сарагаси Юито за танец с улыбкой на лице. Улыбаться стало куда проще, когда она просто приняла тот факт, что уже ничего не вернуть. Болеть никогда не переставало, но девушка сумела научиться заглушать боль искусными шутками и переговорами с людьми, с которыми она контактировала. Именно контактировала, друзей у нее так и не появилось. Только Тоусен, и то, не друг он даже. — Госпожа Аккерман, благодарю за великолепный танец, — блондинистый юноша поклонился в ответ и легко поцеловал брюнетку в руку. — Ну, не великолепный, Сарагаси-кун, но неплохо, — скептично отметила высокая седовласая женщина. Держала спину она ровно, точно струной натянута, подбородок задран, а взгляд такой, что страшно смотреть. — Да что вы, Фурукава-сан, принцесса прекрасно станцевала, — уверял высокий парень, самодовольно поглядывая то на женщину, то на саму Микасу. А преподаватель по танцам лишь недовольно закатила глаза. У Микасы складывалось такое впечатление, будто даже если перед ней станцует Король, то она его тоже засмеёт и заставит подучиться под её началом. Фурукава Лэйко — та ещё зануда, она следует пискам моды, на любом мероприятии сидит в первом ряду, да и, пожалуй, в городе её знает абсолютно каждый. — Я считаю, что простушке Микасе еще рано танцевать с настоящим партнёром. Давай-ка один кружочек с воображаемым, — высокомерно ухмыльнувшись, она сложила руки под грудью. И смысла утверждать, что время занятия уже вышло нет никакого. Выученные до автомата движения, плавность разворотов и грациозность в действиях. Всё это Микасе уже осточертело, как и проклятая сучка Лэйко. — Свободна, — махнула рукой на брюнетку Фурукава по завершению танца, принципиально отвернувшись от девушки лицом. — До свидания! — Крикнув это, Микаса поспешила уйти подальше от бального зала. Слишком самовлюбленная и вечно чем-то недовольная дама раздражала Микасу сильнее, чем когда-либо её раздражал кто-нибудь другой. Просто пиздец. Как же сильно она несколько лет назад ошибалась по поводу одного брюнета, чьё имя даже в мыслях у нее было под запретом. Он не настолько мерзок теперь кажется. Есть в мире люди и поужаснее. И на ближайшем повороте девушку перехватывает улыбающийся Тоусен. Вручает букет красных роз и нежно целует. — Спасибо, — смущённо отрывается от парня Микаса и улыбается. Она не любит розы, тем более красные. Именно их всегда клали на могилы умерших товарищей, а цвет ассоциировался с пролитой кровью. Той самой, что до сих пор иногда чудилась ей под кожей ладоней. — Чего так долго? Я, конечно, готов тебя ждать хоть вечность, ты не подумай, — он так искренне улыбается, так крепко сжимает её руку, что от себя становится тошно. Опять. Опять это чувство. Парень не получает от неё того, чего следовало бы, ему точно не хватает её ласки и нежности, но Микаса почему-то не готова давать их ему. Но даже несмотря на это, Тоусен радуется тому, что она просто есть и выглядит слишком счастливым. Будь она на его месте, давно бы кинула себя. — Эта «мадам» меня задрала, отвечаю, — честно признается девушка, выдыхая. — Ты чего сквернословишь, — Ямадо неодобрительно качает головой и укоризненно смотрит на Микасу, — Девушки не должны так выражаться. — Как «так»? — Останавливает ход и смотрит на него в ответ. Что она такого сказала? Даже не мат, обычное слово. — Настоящие девушки высшего общества должны культурно себя вести, — более спокойно уже говорит брюнет и пытается провести ладонью по ее плечу, но Аккерман вовремя отбрасывает его руку. — Ах, точно, я же демон с острова Парадиз, совсем не подхожу… — Нет, я не это имел в виду, — он перебивает в попытке разгладить ситуацию. Смотрит так мягко, что становится не по себе. Это же явная фальшь. — Иди в жопу, — Микаса толкает парня в плечо и кидает букет. Леви бы никогда так ей не сказал. Заматерился бы в ответ и облил бы грязью эту старую коргу. Ведь он такой же, как и она, а не что-то недосягаемое, из «высшего общества». — Та стой ты! Я просто прошу тебя перестать употреблять неподобающие дамам плохие слова, всего-то, чего ты так завелась, — Тоусен нагоняет её, культурно чего-то просит. Слишком красноречиво, слишком благородно. Тебя девушка послала, а ты бежишь за ней, хоть она и «сквернословит». — Отъебись и найди идеальную, — она не хотела, правда, но залепила пощечину как-то случайно. И парень замирает, прикладывает руку к щеке и ошарашенно смотрит. Где-то там валяется букет некрасивых цветов. Слишком обычных. А хотелось каких-нибудь белых лилий. Таких, что не такие, как остальные. Одну единственную. Непорочную и такую нужную. *** — Чего не ешь ничего? — Спрашивает Киёми во время вечернего ужина, пережевав листочек салата. — Я просто… Скучаю по родине, — и женщина тут же грустнеет в лице, — Нет, вы не подумайте, мне у вас очень хорошо, мне нравится эти края, мне запала в душу ваша доброта, вы мне как мама совсем, но… — Там остался кто-то, кому принадлежит твоё сердце, да? — Всё она понимает. Встает из-за стола и подходит к ней. Обнимает стоя. А Микаса по родному прижимается к женщине и позволяет уронить несколько слезинок. — Я не нужна ему, понимаете, как и мне не нужен Тоусен. Я такая отвратительная, да? — Ну же, детка, не надо плакать, — по-матерински гладит Микасу она по волосам, — Ты мне нужна, ещё Орхидее, да даже наш повар сказал, что готовить для тебя ему в разы приятнее, чем для кого-либо ещё. Хочешь, завтра подадут твои любимые оладьи с черникой? — Да, — вжимается в живот Киёми сильнее. Ткань хаори тут же впитывает всю влагу с её глаз. — Ты хочешь вернуться туда? — Скорее нет, там слишком больно, но здесь я будто истекаю кровью в сладкой истоме, — в порыве истерики выворачивает всё, что так долго хранилось внутри. — Я что-нибудь придумаю, любимая, обязательно, — женщина грустно улыбается, прикрывая глаза. Любовь — самое ужасное, в то же время и самое великолепное, что случается с человеком. — Однажды и я любила, но когда пришло время выбрать бороться мне или отпустить, я отпустила, потому что так было проще. До сих пор жалею об этом поступке, но раны со временем затягиваются, и это лишь выбор каждого. Быть может, не обретя счастье в одном месте, ты сможешь найти еще большее в другом. — Нет во мне места другому счастью, госпожа, — глубоко дыша, Микаса наконец открывает глаза, — Я хочу творога с сахаром. Очень много сахара, столько, сколько дамы, следящие за фигурой не едят, — Она поднимает лицо и смотрит на лицо азиатки. Приятное и такое уже кажется родное. Будто бы и вправду мама. — Будет тебе сахар, — улыбается. Ей просто нужно время отдохнуть. Завтра она не пойдёт на занятия, позволит мыслям петлять в голове так, как им вздумается. Киёми тоже отложит все дела в дальнюю полку, сама рано утром принесет приготовленный поваром завтрак ей в кровать и пожелает приятного аппетита. Микаса не любит одиночество, потому просидит в кабинете у Адзумабито на небольшом диване в углу. Она не любит одиночество, но так обожает наслаждаться тишиной. Думать о своем в комфортном молчании куда лучше, чем закрыться в комнате и прореветь весь день.