Comfortable

Утром черты его лица кажутся в разы красивее. Он забавно дёргает носом во сне и рукой закрывает глаза от лучистого солнца. Вчера перед сном они долго о чем-то отстранённом разговаривали, а после болтания как-то плавно перетекли в очередной секс, где уже Леви был сверху. Действительно, не мог же он оставить победу за ней. Вот только совсем тихо пришлось в этот раз — на втором этаже спали дети. Микасе было хорошо. Он как буря, бурлящий в океане шторм, растормошил её штиль, и черт, ей слишком от этого хорошо, хоть и есть не очень приятные моменты. Вспоминается как-то вчерашний разговор за кружкой чая перед сном. — Как на Хизуру живётся? — С какой-то непонятной усмешкой спросит он, поднеся к губам чашку душистого чая с бергамотом. — Хорошо живётся, последний месяц я ходила на танцы два раза в неделю и по понедельникам изучала чистописание кандзи, это достаточно сложно, как оказалось, — задумчиво отвечает и смотрит в стол. Вот она — реальность. Перед ней стоит сейчас выбор — возвратиться в тот рай и окунуться в объятия Тоусена вновь, или же остаться на Родине с человеком, которого по-настоящему… любит. Любит, и ничего с этим поделать не может. Она не выдержит и месяца без него больше. Не после всего, что произошло. Быть может, с сегодняшнего дня всё станет в разы лучше? Если она смогла бросить все здесь и улететь на Хизуру, значит может поступить и наоборот. — Когда уезжаешь? — Каплю грусти всё-таки ей удаётся рассмотреть в его глазах. Быть может, ей лишь показалось, но на мгновение он показался расстроенным, хоть голос совсем этого не передавал. — Через пять дней, если планы не изменятся, — совсем отстраненно, уставившись в одну точку где-то за его спиной. — Тебе там нравится? — Он смотрит будто бы с безразличием, вот только не может же он совсем ничего не чувствовать? Руки обжигает горячая чашка, а сердце плавится от тоски. Что сейчас сказать? Там она оправилась и немного даже привязалась ко всему по чуть-чуть. Ей и вправду были интересны различного вида уроки, будь то этикет или же те же странные иероглифы, вот только, скажи он сейчас, что её место здесь — и она обязательно останется. Забьёт на все и сделает так, как скажет он. — Не могу сказать, что там плохо, — нервно сглатывает, а он внимательно смотрит. От этого взгляда и страшно, и холодно в куче. Что-то не так. — Но? — Что «но»? — Моргает и моргает. Этот разговор сведёт её с ума. Секунды тянутся минутами, а минуты годами. Фактически, от этого разговора зависит практически вся её дальнейшая жизнь. — Это я у тебя должен спросить, но, знаешь, отвечу, как считаю сам. Не твоё это все, сердце всегда лежало к подвигам, а предпочтения ты отдавала удобной одежде, а не красивой, ты любитель не сидеть без дела, а не вышивать крестиком у окошка и ждать чудес. Вот скажи, сдались тебе те манеры и грация? Правильно, нет. И Микаса прикрывает в отчаянии глаза. Нечего сказать, она запуталась — Проснулась? — Бормочет он, дёргая плечом и медленно принимая положение сидя. — Как видишь, — шепчет, натягивая одеяло повыше, вспоминая, что по-прежнему оголённая. — Пойдешь на выступление кукол? — Леви поднимается с кровати без всякого смущения. Светит голой задницей, пока подходит к комоду. И Микаса засматривается. Упругая… — Кукольный театр, — поправляет брюнетка, тряхнув головой и отведя взгляд от голых ягодиц. Он быстро одевается. — Плевать, так идёшь или нет? — А ты? — Замотанная в простыни, смотрит на него и видит откровенную улыбку в его глазах. Сейчас они… Счастливые? — Не знаю, думаю ещё, Габи вроде как хочет, но так в падлу, — зевает и ступает к двери, — Одевайся, я в душ и приготовлю чего-нибудь, — и просто уходит. А она, черт возьми, как дура улыбается, совсем не понимая причин прилива эйфории. Почему-то казалось, что день сегодня пройдёт хорошо. Пока мужчина заперся в ванной, к Микасе пришла идея посетить Габи с Фалько, вот только невольным способом смогла услышать их разговор, возведя руку перед ручкой двери. — Я тебе говорю, она к нам переедет, — восторженно звенел девчачий голосок, — Микаса уже с Леви в одной кровати спит, так гляди, и детей нарожают! И щеки горели пламенем. Что сейчас она… Детей? С Леви? — Не преувеличивай, Габи, в конце-концов, это не наше дело, — устало говорил Фалько. — Как раз-таки наше! Представь, какая будет свадьба… Но Аккерман просто не могла это слушать, уж больно была смущена. Кошмар какой. Она о таком и думать не думала, еще и выходит, они все знают. Нет, ну она уж точно не сможет сегодня с ними позавтракать. Она сбежала. Обнаружив это, Леви громко выдохнул, выйдя из ванной. Нужно было отправить её в душ первой. *** Она встретилась с Тоусеном у входа в гостиницу и наплела что-то о том, что вчера встретила давнюю подругу и осталась ночевать у неё. Сердце колотилось как бешеное, а конечности потели от вранья. Ей вправду было неприятно лгать Ямадо, однако иначе совсем не могла, не у дверей же ему сказать всё в лицо. И он предложил пойти вместе на очередное представление. Микаса мило улыбнулась, и попросила подождать, пока она переоденется. Заперев дверь в свой номер, Аккерман закусила губу и, обречённо выдохнув, беззвучно скатилась по стене к полу. Отвратительно. Так поступают только ветреные и бессердечные. Она ведь не такая… От её одежды пахло мужским одеколоном, да и от нее в целом веяло нотками прикосновений Леви, а ещё… Сексом. Учуял ли это Тоусен? Как это вообще преподнести правильно? Голова взрывается. Но с силой заставив селя переодеться, спускается вниз. Вылила на себя, кажется, просто литр парфюма. На шею сейчас бы как раз пригодился бы шарф — скрыл бы пару засосов получше, чем очередная черная водолазка. Парень под руку ведёт её и всё смотрит и смотрит, совсем не отлипает. Забавно, что он даже не подозревал, что его дорогая Микаса совсем не святоша, какой кажется. В парке было много людей, но даже не смотря на это, Тоусен не постеснялся и, склонившись над девушкой, оставил невесомый поцелуй у неё на губах. Совсем не то. Ни один из всех их поцелуев за столько месяцев не сравнится с тем, что Аккерман испытывала рядом с Леви за эти пару дней. Недостаточно хорошо. Нужно срочно придумать что-то, срочно это прекатить, срочно… — Я так тебя люблю, — шепчет внезапно парень, прислоняясь к её лбу своим. Прикрывает глаза и обнимает за плечи. А на глаза её накатываются слезы. Что ж она такое творит? Микаса фактически водит за нос двух мужчин. Ведь не хочет этого, совсем не хочет. Он отрывается от нее и говорит о красоте азиатки, что ему так повезло, что она всецело принадлежит ему, и ей ничего не остаётся делать, как улыбнуться и сделать вид, что так оно и есть. А Леви в толпе улавливает знакомый силуэт, знакомый изгиб талии и такую незнакомую на этой талии мужскую руку. И он видит ее с высоким и статным мужиком. Брюнет этот под руку ведёт Микасу, а та ему улыбается. Так, сука, улыбается, что её хочется прирезать на месте. Ни разу, блядь, ему она так не улыбалась, как лыбится сейчас какому-то двухметровому остолопу. И сердце протяжно ноет, когда в ответ он её обнимает и что-то нежное шепчет. Вчера с одним, завтра с другим. Отлично, Микаса, браво. Заворачивает за угол и припадает к стене. В голове лишь влажные картины, как она хватает его за плечи, как насаживается на него, откидываясь назад, и громко стонет ему в ухо. И осознание того, что она, наверное, точно так же ложится под какого-то мудака, бьёт по больному. Вот только ведь разве Леви у неё не первый? Сам видел, сам смывал в душе со своего члена кровь. Тогда что за хуйня вообще? Они в серьёзных отношениях? Тогда нахуй он ей всрался, если нашла себе красивого мужика? Просто дурость какая-то. Он уже опять успел затерять в толпе Габи с Фалько, впрочем, ему явно сейчас не до них. В мыслях лишь эти чертовы обнимания брюнетки с тем зализышем, а в груди, кажется, дыра. И так, сука, хочется забыть это всё, что ближайший бар сам находит себя. Леви не помнит, как и что заказал первым. Выпивал быстро и без закуски. Чтоб уж точно вставило. Ему никогда не нравилось пойло. На вкус всегда хуйня, ещё и отходняки потом жесткие, да и чтобы его организм хорошенько так взяло, нужно литрами пить, как оказалось. Но сейчас, впервые, пожалуй, в жизни, ему это необходимо. И всё из-за бабы. Не было бы в его жизни этой дуры с охуенной жопой, и все было бы куда проще. Курит до обжигания горла и сильного головокружения. До чёртовых приступов тошноты и помутнения взгляда пьёт какую-то дрянь. Только сейчас понимает, что слишком больно его ранит этот её поступок. Только сейчас приходит блядское осознание, что он человек, такой же, как и все, больше не бесчувственный солдат, простой мужик с этим ёбаным сердцем где-то в груди. Он не мечтал о счастливом будущем с ней, не видел их вместе от слова совсем, но стоило трахнуться пару раз, как мозг как-то сам присвоил этой жопастой дуре метку, будто бы она только его девочкой стала. Нихуя. Он создан, чтобы страдать. Ни о каком счастье и речи быть не может. Да и ей явно лучше будет. Перед глазами все плывет, бармен обновляет заказ. — И чего ты так жестко? — Парнишка улыбаясь, потирает стакан. Протягивает блюдце с нарезанным лаймом, — Хоть закусил бы. И Аккерман что-то лепечет несуразное. Уверен даже в таком состоянии, что парень ничего не понял из набора слов. Но бармен продолжает делать вид, что ему не похуй. Скорее, просто от скуки приебался, никак иначе. Он не хочет душу выворачивать незнакомцу, но язык развезло от алкоголя, и слова своим потоком льются из уст. Так херово, кажется, никогда не было, даже рядом у вонючей пасти титана, даже за волосок от смерти, даже потеряв всех ему близких людей. Вот и ещё один человек, хоть и не умер, но покинул его список родных. Рядом на стул падает широкоплечий парень. Что-то затирает бармену каким-то больно знакомым голосом и делает заказ. Вальяжно закуривает сигарету прям у стойки. Голова совсем не варит, но находит какие-то знакомые черты в его силуэте. Отпивает из своего стакана и пытается всмотреться. — Леви? Что ты… — Кирштайн, ты что ли, — пьяно мурлыкает, уже ложась головой на гладкую поверхность барной стойки. — Что произошло? — Микаса какая-то произошла, — за него отвечает бармен. Кажется, Рюдзаки, но точно Леви уже явно не помнил. Глаза слипались, а шея ныла от неудобства. — Кто-кто? — Жан, принимая свой бокал, щурится, не до конца улавливая суть происходящего. — Я так и не понял, но мужик этот, — блондин спокойно кивает на сопящего Леви, видно не впервой такая ему ситуация, — Трахнул девку, которая, оказывается, встречается вообще с другим. И Жан, ошарашенный услышанным, роняет из рук свой бурбон. Сердце жмётся, а голова не хочет верить тому, что только что донеслось до его ушей. — Я оплачу, — виновато смотрит на разбитый стакан и мокрые штанины, кидает пару мятых купюр из кармана, — На чай, — и, подхватывая Леви за руки, собирается уже было уходить. Но бармен что-то говорит о последнем бокале Аккермана. Кирштайну выдыхает. Сегодня явно не его день, но со скрежетом оплачивает и этого горе-пьяницу. Видно, не судьба отдохнуть. Жан кое-как дотащит Аккермана до дома. Там их встретит заспанная Габи — дремала до их прихода. — Что? Леви пьян?! — Недовольно воскликнет скорее в пустоту, нежели кому-то лично, пока Кирштайн укладывает мужчину на диван. Браун почешет шею и сядет в кресло. Кошмар. — Ему нужна Микаса, — обречённо выдохнет, роняя лицо в ладони. — Боюсь, что напротив, Микаса именно та, кого видеть он хочет сейчас меньше всего, — Жан выдохнет и осядет в кресло напротив. Ну и тяжёлый же этот баран, однако. — Что? Все же было хорошо ещё утром… — Не знаю, Габи, не знаю… *** Ее родители, да и все родные и близкие, хоть изредка и употребляли алкоголь, но это было лишь по праздникам и то, скорее в качестве традиции. Габи не нравились пьяные военные на улице, от них всегда воняло и творили они невесть что, потому, видя, казалось бы такого близкого человека в таком состоянии, она и не знала, что чувствовать. Габи вытерла подступающие слёзы, она не хотела видеть его таким. А с утра он слишком подавлен, чрезмерно тихий и неразговорчивый. Быть может, ему стыдно. Но она продолжала лишь гадать причину его ссоры с Микасой, не желая напрямую взаимодействовать с Леви. Вдыхает и выдыхает. Она так и не вышла со своей комнаты после утреннего чая — они с Фалько с утра заварили чабреца, а когда проснулся Леви, поспешили оставить его наедине с собой, тот явно был не настроен разговаривать, лишь злой и угрюмый. Звука скрипа двери Грайса она тоже не слышала, кажется, ему тоже не по себе от этого всего. Солнце стояло в зените, а Браун продолжала сидеть на кровати и как заворожённая смотреть на часы, сопровождая каждую секунду тихим цоканьем языка. Она искренне надеялась, что у Капитана Леви все наладится, что он наконец заживёт счастливой жизнью с любимой девушкой, но что-то явно пошло не туда. Это навевало на мысли о родной Марлии, растоптанных маме с папой, испепелённых улиц ее города. Все ведь было спокойно до одного момента. Резкий поворот событий, несколько чьих-то ошибок и вот, всё, конечная. Она всегда хотела быть сильной, обгонять других и получать награды и похвалу. Но, наверное, чересчур заигралась в войну, играя роль кандидата в воины, что совсем наплевала на свои желания и чувства. Сейчас же всё бешеным потоком рвалось наружу. Даже у самый сильных есть сердце и они имеют право поплакать. Микаса для Габи стала за тот короткий промежуток времени, что они провели вместе на войне, примером сильной и уверенной в себе женщины. Она сочетала в себе всё и сразу. Сдержанность. Здравомыслие. Невероятную силу, которой правильно умела управлять. Некую грациозность. Но после войны даже она плакала. Да, Браун слышала пару раз, как Аккерман сквозь слёзы что-то лепетала Леви. Сильные девушки тоже плачут. Тогда и Габи можно, она ведь сильная. — Габи, — парень врывается в комнату настолько неожиданно, что девочка даже не успевает отреагировать правильно, лишь через пару секунд запускает в него подушку, которую до этого нервно сжимала в руках. — Уйди! — Ты что, плачешь? — Кое-как уклонившись от запущенной мягкой подушки в него, Фалько совсем не верит своим глазам. — Я сказала, пошёл вон, — она хотела бы сделать вид, что все хорошо, вот только как-то совсем не хотелось. Лишь уткнулась носом в колени и продолжила наблюдать за настольными часами напротив её кровати на высоком комоде. Стук в дверь было хорошо слышно даже на втором этаже. В этот момент отступило всё. В голове проносилась лишь одна мысль, кто мог к ним заглянуть. И да, Габи молилась, чтобы это всё разрешилось и Леви не было так плохо. Вот сейчас придет Микаса и они поговорят… Но стоит спуститься на первый этаж и застать картину, как Леви не впускает в дом пришедшую, о Боги, это действительно она, Микасу, как что-то неприятное оседает на корне языка. — Габи, идите к себе, — зло шикает мужчина, не оборачиваясь на них и продолжая подпирать открытую дверь рукой, а второй держит при этом темную бутылку. — Но… — Я сказал пошли быстро к себе! — Злостно рявкает, отчего, Габи может поклясться, что видела, даже их гостья вздрогнула. Дети безоговорочно поднимаются на второй этаж, закрывшись в комнате Фалько. Но даже плотно закрытая дверь пропускала каждый крик, доносившийся снизу. — Чего пришла? — Отъезд завтра, но я все больше сомневаюсь, стоит ли возвращаться туда, быть может… — Что «может», Микаса? Может хватит морочить мне мозги? — Злость кипит в нем. Голова пухнет от вчерашней непредвиденной попойки, и колено, сука, как назло, болит в такой неподходящий момент. — Что ты говоришь? Может, впустишь меня наконец, почему такой злой? — О, она явно недоумевает. Не знает ещё, что Леви обо всем в курсе. — Трахнулась со мной, чтобы не ложится девственницей под него? — Что ты… — Нет, это что ты, — шикает, зло косясь на девушку, — Ну и как, скажи мне, трахаться с красивым мужиком? В разы лучше пожалуй, чем со старым и больным. — Леви, прекрати, пожалуйста, давай поговорим, — она проглатывает все, что он сказал. Он как-то узнал… Ей нужно было сразу сознаться Тоусену, а не делать вид, что всё в порядке, вот и пожинает теперь плоды своего безрассудства. — Нам не о чем болтать, уходи, — прислоняет ко рту горлышко бутылки и жадно отпивает вина. Леви не пьёт. Она всегда это знала, и ни разу, ни единого раза не видела, как он хоть что-то крепче чая глотает. Единственный раз шампанское разве что, и то, она не уверена, пил ли он тогда, или просто был весёлый. — После того, что между нами было, мы должны хотя бы поговорить, — её голос едва ли не срывался в плач. Сердце клокотало, а пальцы тряслись. Всё не может закончиться здесь. — А что между нами было? — И внутри всё сжимается. Для него это ничего не значит? — Всё вот это, — он обводит руками их двоих, будто бы в лексиконе совсем не осталось слов, — Просто неадекватное и временное, извращенное и бессмысленное, достаточно, с меня хватит, — приторно спокойно, но так колет, что Микаса уже чувствует, как заливается кровью душа от пореза где-то в грудной клетке. И они молчат. Он не хочет разговаривать с ней. А она так много хочет сказать, вот только слова застряли в горле горьким комом. — Я забыла шарф перед своим уездом, — совсем не то, что нужно было бы произнести сейчас. Микаса, совсем не то! — Я его сжёг, — смотрит холодно. По спине мурашки бегут от такого его взгляда, — А сейчас убирайся. — Знаешь, с ним лучше хотя бы потому, что Тоусен не выпроваживает меня за дверь при любой возможности, — она не знает, к чему говорит это. Просто хочется задеть его хоть чем-то, хотя, по факту, задела она уже достаточно. — Так и ебись с ним! — Так вот и иду! — Лишь пару секунд. Продержись и не зареви всего пару секунд. Разворачивается и уходит, сумев всё-таки сдержать накатывающиеся слезы. Не обернётся больше. Он больше не увидит ее подавленной, больше она не заплачет рядом с ним. И вот сейчас уже можно позволить себе завыть волком. Растирает влагу по лицу и идёт по вымощенной дороге. Давно уже её ждёт Тоусен. И плевать, что Микаса совсем его не любит, зато Ямадо любит её. Хватит, слишком много в её жизни было тех, кому она предавалась, а в ответ ничего не получала. Быть любимой лучше, чем любить самой. Но она, дура, сама во всем виновата. И даже спорить бесполезно, всё было бы хорошо, если бы не её безрассудство. Совсем не так.